Она оцепенело стояла у двери, прислонившись к холодному дерматину, и слушала нетерпеливый, прерывистый шепот. Казалось, еще чуть-чуть, и не выдержит, откроет. Но не было сил поднять руку к защелке. Стояла и слушала…
Весь следующий день ходила как вареная. Уборка, лекции, которые надо прочесть к экзамену, а делать что-то сил нет.
«Хочу тебя! Хочу…» Что за дурацкое слово! Грубое, даже оскорбительное. Но от него идут мурашки по телу, начинает бить озноб. «Хочу… хочу…» Вот глупость!
Взялась протирать пыль. Как всегда, начала с Володиной коллекции пепельниц.
«Мы должны… Мы имеем право…»
Пепельница выскользнула из рук, со звоном покатилась по полу. Одна из Володиных самых любимых. Не разбилась, слава богу. «Имеем право…» А может, и в самом деле имеем? Вспомнила, как Володя под пьяную руку несколько раз ее назвал Женей. Как жгла ее обида, ревность. Она же ни разу не спутала его с Толиком.
Продолжая ее пытку, весь день раздавались телефонные звонки: непрерывные, долгие, минут по десять. Знала, чувствовала, что это Толик.
Ответить? Подошла к телефону. На нее глянул Володя — с фотографии на телефонной тумбочке. Снимок был сделан полгода назад: Дашке исполнилось шесть месяцев и они решили сфотографироваться. Полина держала на руках Дашку, а Володя сидел рядом, отчего-то растерянный, с виноватой полуулыбкой. И под Володиным взглядом поняла: ни за что не снимет трубку. «Имеем право, имеем!», «Люблю тебя!» — стучало в висках.
«Нет, больше не могу! Позвоню ему сама. Должна же я избавиться от этого дурацкого состояния!»
Пошла к телефону. Повернула фотографию к стене. «А Володе так и скажу: «Не смогла, Володя. Слабой оказалась…» И только протянула руку к аппарату, как он зазвонил. От неожиданности Линка вздрогнула и отдернула руку. Это не Толик — звонки междугородные, тревожные. Отрадное!
— Слушаю! — крикнула в трубку. И удивилась, услышав голос матери. — Что случилось, мама? Ты их встретила?
— Встретила. — Мать замолчала. В трубке послышалось какое-то бульканье. Плачет.
— Что случилось? Ма? Ну что же ты молчишь?!
— Ты только не волнуйся, — голос матери снова зазвучал ровно — взяла себя в руки, — кажется, ничего страшного…
— Что? — спросила шепотом. — Дашка?
— Кажется, ничего страшного, — повторила мать. — Она в больнице.
— Еду! — только и выдохнула Линка. С дочерью что-то серьезное, это она поняла сразу…
Мать стоит в самом начале платформы: сразу заметила одинокую фигуру в темном старушечьем платье. Увидев Линку, всполошно замахала руками и побежала за вагоном, глядя на Линку красными от слез глазами. «Как она постарела! Сгорбилась, морщин прибавилось…» — успела подумать Линка.
Поднырнула под руку проводницы, спрыгнула на ходу:
— Как она? Ну, не молчи же!
Мать растирала ладонями слезы.
— Мы уж не хотели тебе по телефону говорить: у Дашеньки энцефалит. Володя там, в больнице.
— Энцефалит? Откуда? Это же только через клещей передается.
— Не только, — всхлипнула мать.
Лечащий врач сказал, что положение серьезное, остается одно — надеяться.
— Надеяться? — переспросила Линка холодея. — Она была совершенно здорова!
Врач развел руками и вышел.
Первое, что Линка увидела, — Дашкина распухшая голова. Ни ног, ни рук — ничего над белой простыней, одна огромная, как перекаченный воздушный шар, голова.
— Это из-за капельницы, не страшно, — успокоила сестра.
Надеяться, надеяться… Господи, да как же это? Почему именно с ее Дашкой? Только бы выжила! А остальное… Умственная отсталость, припадки, паралич? Никто не может сказать.
«Вылечу. Выхожу. Только бы жила…»
Неделю Дашка не приходила в сознание. Температура держалась под сорок. В конце недели на теле появилась сыпь.
— Скарлатина, — поставил диагноз лечащий врач, — только ее нам не хватало!
Их перевели в бокс, темное полуподвальное помещение.
К вечеру Дашке стало хуже: если прежде она стонала, теперь — издает только тихие хрипы. Ей плохо, очень плохо. «Она же умирает!» — поняла вдруг, холодея.
«Что делать? Что же делать? Что? — заметалась по боксу. — Как помочь?»
Бросилась в коридоры темной больницы. Взбежала по лестнице. «Главврач», — увидела табличку на двери. Без стука влетела в кабинет, где за столом сидела молодая красивая женщина.
— Вы ко мне?
— К главврачу. У меня… Там моя дочь… Она — умирает, — только и смогла произнести.
— Пойдемте.
Едва глянув на Дашку, главврач спросила:
— Зачем перевели ребенка в бокс? Скарлатина? Да у нее же сепсис! Хорошо, что застали, завтра могло быть поздно…
На тринадцатые сутки Дашка открыла глаза. Увидела мать, узнала и улыбнулась: «Ма-а!»
И вот тут Линка разревелась. Впервые за две недели.
А потом — три месяца лечения. Три месяца и девять дней — сто суток.
«Это расплата за Толика, за предательство! За мою собственную немощь, неспособность оттолкнуть его!» — Как часто повторяла эти слова Линка, вспоминая тот бестолковый, безвольный день. Свою тянущуюся к телефону руку…
И пронзительный, заставивший ее вздрогнуть звонок междугородной. В тот самый момент, когда она готова была забыть все — семью, дом, Дашку…
Да, расплата. Господи, но почему через Дашку? Она-то тут при чем?
Володя… Он, конечно, заслуживает большего. Может, она что недодает ему? Может, другая дала бы больше, полнее? И Линка присваивает то, что принадлежит не ей? Ведь другая… Нет, никакой другой! «Не хочу! Ни за что на свете. Я буду стараться. Сделаю все, что в моих силах. Только бы выздоровела Дашка…»
Дашка выздоровела, даже без последствий, о возможности которых предупреждали врачи. «Один случай на тысячу», — сказал, выписывая их, профессор.
— Ж-женщины, где вы? Ау! — позвал Володя с порога.
— Тише, Дашку разбудишь!
Он стоял, раскачиваясь у двери, забыв ее закрыть. Осенний ветер ворвался в дом, задувая сухие, пожухлые листья. Покосившийся деревянный сруб, который Линка упорно называла дачей, жалобно постанывал под могучими порывами. Этот дом они сняли у старушки, которая жила в Москве у дочери. Без элементарных удобств, зато дешево.
— А-у-у! — продолжает Володя, вторя протяжному завыванию ветра.
— Да тише ты! Дашка только что уснула, — втолковывала мужу, втаскивая его на кухню и стаскивая с него пальто. — Опять пил! Ты же помнишь, врач сказал, что Дашке нужна хорошая, спокойная обстановка. А ты…
— А что я? — не понижая голоса, запротестовал Володя. — Я пью, потому что у меня есть совесть.
— Выходит, я — бессовестная?
— Ты — женщина. Это другое…
Плотно прикрыла кухонную дверь, сняла с теплой печки кастрюлю с тушеной картошкой и грибами, поставила перед Володей полную тарелку:
— Ешь!
— Нет, ты понимаешь, какой подонок! — ругал он кого-то заплетающимся языком. — Заставил ждать, как последнего просителя! Друг, называется! — Володя громко захохотал, раскачиваясь на стуле. — Я же его туда сам п-перетащил, в тот распрекрасный Интурист. С моей подачи! Начальник, ты ж понимаешь!..
Линка плохо понимала, что он имел в виду, но в детали и подробности не вдавалась. Догадывалась только, что приятель, к которому Володя зашел посоветоваться насчет работы, продержал его целых полчаса у двери, хотя секретарь дважды докладывала. Да, Володе с работой решительно не везло.
Заплакала разбуженная шумом Дашка, и Линка пошла ее успокаивать.
А ночью, лежа рядом с Володей, слушала его жалобные, как у ребенка, всхлипы: «Ну как же ты могла? Как ты могла, Женя?»
— Ну и погодка! — возмущалась Екатерина Владимировна, входя в дом и развязывая мокрый платок. — Занесло же вас в такую даль! Два часа на электричке тряслась.
— Зато станция близко, — оправдывалась Линка, помогая ей раздеться.
— И дом на ладан дышит. Дача, называется!
— Зато дешево. И Дашка целый день на воздухе.
— Да, дыра отменная! И до соседей, в случае чего, не докричишься.
— Зато пивной ларек рядом, — невесело усмехнулась Линка, проводя тетку в комнату.
Екатерина Владимировна рассматривала покосившиеся бревенчатые стены, пол из грубых досок с облезлой краской и с широкими щелями и качала головой.
— И печку самой топить? И воду таскать? А удобства? Во дворе?
— Во-он, у того сарайчика, — кивнула Линка, подходя к окну. — Видите?
— Вижу, — вздохнула тетка.
— Да бросьте вы сокрушаться, — тряхнула косой Линка. — Я, теть Кать, теперь очень здорово знаю, чего в этой жизни надо бояться, а чего — нет. Ой, как здорово, что собрались, приехали!
— У тебя все в порядке? Как Дашенька?
— Нормально, — успокоила ее Линка. — Гуляет с Володей…
С утра Володя, как всегда, сел за письменный стол. Подходящей работы он так и не нашел и решил заняться переводами.
— Во-первых, по моей специальности, давно об этом мечтал, во-вторых, хорошо платят, а в-третьих, — загибал пальцы, — все время дома, буду тебе помогать. Ты вон совсем извелась, — осторожно проводил по ее волосам. — Получим много денег, купим тебе теплое пальто… Нет, шубу. Настоящую меховую шубу, — обещал, ласково глядя на жену. — И самые модные сапожки.
— Может, вначале велосипед Дашке? Врачи очень рекомендуют, — робко напомнила Линка. — Вырабатывать у нее координацию движений надо.
— Купим, о чем разговор! — горячо подхватывал Володя и направлялся к письменному столу. Но тут же поворачивал назад. — Нет, вначале помогу тебе. Что сделать? Погулять с Дашкой? Растопить печь?
— Да что я, безрукая, что ли? Справлюсь. Ты иди работай.
И довольно улыбалась, когда из его комнаты доносился резкий стук пишущей машинки.
Однако через пару часов стук слышался все реже И, когда стрелка подходила к одиннадцати, прекращался совсем. Удивительно, как чутко реагирует Володя на это время. Определяет его безошибочно, всегда и везде, даже если спрятать часы. Вот и теперь. То и дело встает, беспокойно шагает по комнате. Чиркает спичкой — раз, другой. Видно, никак не может прикурить.