Сейчас Петр Иванович в больнице. Инфаркт. Мать тоже с сердечным приступом — дома. Понимая, что значит для Юловой лишиться сейчас стипендии, Полина, не дожидаясь лишних просьб студентов, поставила Юловой три.
— Ну как сдала группа? — поинтересовался Глеб, когда Полина пришла на кафедру.
— Блестяще, — похвасталась Полина. — Деканат будет доволен: только одна тройка, у Юловой. А остальные…
— Как «тройка»? Это был явно неудовлетворительный ответ. Я же слышал.
— Да, но когда вы ушли…
— Не хитрите, Полина Васильевна, у вас это плохо получается.
— Понимаете, Глеб Андреевич, у Юловой несчастье. Отец в больнице…
— Болезнь отца к ведомости не пришьешь, — перебил ее Глеб. — И вы это знаете не хуже меня. Я объявляю вам… — «…выговор», — произнесла про себя Полина. Но Глеб сказал: — Служебное несоответствие.
— Ты чего тут сидишь? — Полина вздрогнула от неожиданности. В дверь аудитории, куда она пришла посидеть после экзамена, просунулась голова Галки Леоновой. — Я тут, кажется, учебник оставила, не видела? — Полина отрицательно покачала головой. — Ты что, потеряла дар речи? — засмеялась Галка и вдруг уставилась на Полину. — Что случилось? — спросила испуганно.
— Ничего, — ответила Полина.
Галка подошла к ней вплотную, положила руку на плечо, заглянула в глаза:
— Не ври. Я же вижу…
У Полины вдруг защипало глаза. Она стряхнула Галкину руку, отошла к окну.
— Стекла грязные!.. — произнесла после паузы, с треском распахнула окно, впуская свежий весенний воздух.
В доме напротив чья-то детская рука выстукивала пальцем на пианино «Солнечный круг». Сбивчивые, неуверенные звуки вылетали в форточку, рассыпались по переулку.
— Что все же произошло? — настаивала Галка.
— Ничего. Глеб объявил мне служебное несоответствие.
Леонова присвистнула. Некоторое время они молчали. Галка полезла в сумку, достала яблоко, разломила крепкими пальцами, протянула половинку Полине.
— Да отстань ты!
— Возьми, возьми фруктовину, — уговаривала Галка. — Расскажи, за что несоответствие?
— За тройку Юловой.
— Юловой? Этой отличнице? — удивилась Галка. — Но ведь Глеб понимает, что…
— Ничего он не хочет понимать, — перебила Полина, откусывая яблоко. — Присутствовал на экзамене, а у Юловой было какое-то шоковое состояние. Отец в больнице, мать и восьмидесятилетняя бабка — дома… — Полина поперхнулась яблоком, закашлялась так, что на глазах выступили слезы. — Ты еще со своей «фруктовиной»! — Зло швырнула огрызок в корзину для мусора.
— Не переживай. Может, все еще… — Галка замолчала, почувствовав, что ее утешение звучит фальшиво. — Да-а, подарочек накануне переаттестации, — произнесла наконец. — И Дротов вдобавок, и Боровская…
«Солнечный круг…» — сбиваясь, снова и снова начинал ребенок.
— Ладно, перебьемся. — Полина отвернулась от окна, подошла к доске. — Переаттестация — процедура формальная. — Вывела на измазанной меловой пылью доске пальцем круг почти правильной геометрической формы.
— А Глеб возьмет и нарушит эту формальную процедуру, — голосом, которым диктор тетя Валя рассказывает с телеэкрана малышам вечернюю сказку, проговорила Галка.
— Ну, Глеб еще не последняя инстанция. Существует ведь совет факультета…
— …во главе с Железной Леной, — подсказала Галка. — А ты уверена в ее чувствах к тебе?
— В конце концов, — пририсовала солнечному кругу много-много длинных лучей, — можно апеллировать в институтскую конкурсную комиссию.
— Да-а, круг у тебя получается что надо, — похвалила художественные способности подруги Галка. — Бледноват малость, а так… — Она замолчала, наблюдая за Полининым пальцем, который выводил легкие, пушистые облачка. — Преподаватель-одиночка против…
— Во-первых, не одиночка, а член как-никак трудового коллектива, а во-вторых…
— А во-вторых, ты все это Глебу объясни, — перебила Галка. — Стирай свою песню и пошли в буфет.
— Пусть он мне вначале объяснит почему… — Полина пошарила глазами, ища тряпку. — Почему нет тряпок? Компьютеры достаем, а тряпок не можем! Ни мела, ни тряпок!
— Мела нет — зачем тряпки? — улыбнулась Галка и потянула ее за рукав. Железная логика подруги всегда восхищала Полину.
В буфете полно студентов — не пробьешься. «Буфет обслуживает только преподавателей», — написано крупными буквами. Но студенты написанное в упор не видят. Их тоже понять можно: перерыв общий, десятиминутный.
— Пойдем вперед, — шепчет Галка и подталкивает Полину плечом. — Мы имеем право.
— Ты что, собираешься здесь права качать? — тоже шепотом отозвалась Полина.
Галка не перестает удивляться либерализму администрации: не могут навести порядок.
— Разгул демократии к добру не приведет, — возмущается всякий раз. — Какой после этого авторитет у преподавателя? Если они видят, как ты давишься, запихивая одной рукой ромовую бабу в рот, а другой листаешь план следующего занятия.
— А ты листай его дома, — предлагала, смеясь, Полина. Но, перехватив ее взгляд, тут же подпела: — Да, раньше было по-другому.
— «Раньше»! — озлилась еще больше Галка. — Раньше черная икра в бочках тухла — никто не брал…
— Девочки, вот ваше кофе, — заметив, что они стоят в хвосте, позвала буфетчица, знаменитая тем, что студенты про нее говорят: «Считает так: сорок плюс сорок — рупь сорок. Чай не брали? Тогда рупь восемьдесят…»
Взяв кофе и бутерброды, они с Галкой пристроились за дальним столиком, в углу. Студентка, доедавшая рядом сосиски, даже не подвинулась, когда Леонова ставила чашки и протискивалась в узкий проход.
— Да, прошли времена, когда студент в рот преподавателю заглядывал. «О учитель! О, скажи, о, научи!» А почему? — подняла чашку Галка. — Все стало общим: и буфеты, и туалеты… Какой после этого авторитет?!
— Да, все дело, конечно, в туалетах! — согласилась Полина без тени улыбки.
— Да знаю, знаю: зажечь, увлечь, заработать авторитет…
— У вас окно, девочки? — подошла к ним буфетчица. — Ты, говорят, в этом году в ГЭКе сидишь?
Полина вспомнила, что ее внучка уже заканчивает институт.
— Не знаю… вряд ли, — пожала плечами…
«Со служебным несоответствием в ГЭК могут и не посадить. Совершенно запросто!» — думала, выходя из института.
На улице шел колючий снег, вьюжило, люди поднимали воротники, совершая короткие пробежки от остановки троллейбуса до метро. Ну и весна в Москве!
Но Полине был приятен и холод, и эта колючая снежная крупа, за которой можно было укрыться, отгородиться от встречных и случайных знакомых. Они имеют обыкновение заглядывать в лицо и интересоваться самочувствием.
Полина не стала ждать троллейбуса, пошла к метро пешком. «Зап-рос-то, зап-рос-то», — скрипел под ногами снег.
— Что случилось? — испугался Володя, открыв дверь — у Полины не было сил лезть в сумку за ключом, и она позвонила. — Что-то на работе? — Муж не сводил с нее встревоженного взгляда.
— Все в порядке, — не стала вдаваться в подробности Полина. (У Володи сейчас свои неприятности: книгу его переводов до сих пор не ставят в план, — зачем обременять его новыми проблемами?) — Все нормально. Просто устала. Голова раскалывается.
— Ложись. И что за привычка выходить с незакрытым бюллетенем! Немедленно ложись! — Он чуть не силой затолкнул ее в спальню. — Я вызову «неотложку»…
— Вот еще! И не вздумай! — попыталась улыбнуться, послушно укладываясь в постель.
— Ты есть хочешь? — продолжал волноваться муж. Полина покачала головой. — Ну, чаю-то выпьешь?
Заглянула Дашка:
— Ма, ты что?
— Нормально… Ты уроки-то сделала?
— А зачем? Меня недавно спрашивали… — И убежала.
Ох, чего-то она распустилась. Надо бы поговорить. Тетя Катя права: для собственных детей у педагогов не хватает ни времени, ни терпения. «Вот малость поправлюсь и поговорю…»
Лежала и слушала, как суетится на кухне муж, хлопая дверками шкафов, крышками кастрюль, как смеется Дашка:
— Па, тебе помочь?
«Господи, как хорошо, что у меня есть дом. У других — только работа. Да, если бы не Володя и Дашка…»
VII
Желтый песок и желтое солнце, голубое небо и голубые горы. И ни с чем не сравнимый звук накатывающейся волны, когда слушаешь его, лежа у кромки прибоя, ощущая всем телом мягкое покалывание брызг.
Волна подбирается не торопясь, вроде бы лениво, вроде бы с неохотой набирая силу. Набухает исподтишка, поднимается выше, нависает над берегом и, не выдержав собственной мощи, ухает с размаху на прибрежную гальку. Потом вдруг затихает, с покорным шипением отступает назад. Испустит дух — и снова. И шумит, шумит галькой, откатываясь назад.
Прежде, говорят, берег был иным — мелкая, обсмакованная морем галечка в крупном желтом песке, на который волны выбрасывали полудрагоценные камни: сердолики, хризолиты, аквамарины… Теперь от прежнего пляжа остался лишь этот небольшой клочок — побережье усыпано пыльной колкой щебенкой, навезенной для укрепления берега, который разрушили, забирая песок для стройки.
Лежать бы так вечно, слушая шум волны и не думая ни о чем — ни о переаттестациях, незачетниках, Глебах…
На последнем заседании кафедры обсуждалась перестройка высшей школы.
— Сейчас, товарищи, — сказал Глеб, открывая заседание, — настал момент… и правильно настал, — обвел собравшихся строгим взглядом, — говорить о недостатках больше, чем о достижениях. Вот давайте поговорим. — И, не дожидаясь, когда кто-то проявит инициативу, начал первым: — Интеллектуальный потенциал страны, который мы, в частности, создаем, зависит от нашего отношения к делу… — Глеб говорил с пафосом, весомо, и Полина подумала, что раньше недооценивала в нем способности оратора. — …Перестройки всего нашего сознания, нашего мышления. Всем нам надо в корне изменить прежде всего образ мышления.
— До этого, выходит, все мыслили неправильно? — хмыкнула Галка Леонова, но Глеб, не обратив внимания, продолжал:
— Отбросьте все страхи — больше критики, инициативы. Мы с вами выпускаем продукцию особого рода — духовную! Интеллектуальный фонд страны. Тут не должно быть брака…