— Вечером придет за адресом. Я ей обещала. Деваться было некуда.
— Обещала так обещала. — Володя пожал плечами, снова ушел в себя.
Полине стало не по себе. «Ему с нами неинтересно», — подумала с упавшим сердцем.
Странный какой-то сон. Будто лежит на пляже, шумят волны, шуршит галька, — и видит небо. Такое же глубокое и синее, как всегда, но только все исчерченное черными полосами. Это потому, что смотрит она на него сквозь ветви голых деревьев… Странно: деревья голые, осенние, а небо синее, июльское. Полина понимает, что этого не может быть — сейчас ведь лето! Но это — есть. Странно. Так странно…
Утром, едва проснулись, Володя стал собираться в Москву:
— Завтра придется лететь, нужно.
— Как? Почему? — оторопела Полина. — Ведь только пол-отпуска прошло!
— Понимаешь… Приятель… я тебе говорил, что встретил его? Так вот он сказал, что «Прогресс» срочно ищет переводчика с фарси. Работа интересная и денежная. — Подмигнул жене и, не встретив ответной улыбки, поторопился отвести глаза. — Перевод сделаю — пальчики оближешь… Надо с редактором встретиться.
— Так срочно? А как же мы? И в Отрадное обещали…
— Без меня. А позже я к вам прилечу…
— Просто тебе надоело! Разве я не вижу? Скучно с нами — так и скажи! — Вскочила с постели, вышла на балкон.
Постояла, остыла, вернулась в комнату. Володи там уже не было…
Разрослось Отрадное — не узнать! Новые улицы, целые кварталы. Сколько лет не была тут? И мать постарела, и Таня. С мужем сестра разошлась: пил.
Стыдно признаться, но Полине здесь быстро стало скучно. За два дня переговорила обо всем, а на сегодня вроде ничего и не осталось. Странно, в Москве ей снилось Отрадное, его нагретые солнцем улицы, а приехала — ходит по дому, по саду как чужая.
А двор — как десять лет назад. Неужели десять? Нет, больше — двенадцать. Только Пальмы нет, а ее щенков мать раздала — из-за Дашки, после ее возвращения из больницы.
Те же ступеньки, на которых встретила Володю с помойным ведром в руках. Дверь, над ней он тогда повесил плакат: «Нам семнадцать!» А соседи все смотрели и удивлялись: «Так сколько у вас новорожденных-то?» Тот же сад с теми же «дурацкими грушами». Только плетеной корзины нет — изломалась…
Ну почему у них с Володей все так получается? Казалось бы, живи и радуйся: у обоих интересная работа. Дашка здорова, все хорошо — чего еще не хватает? Просто нужно найти подход друг к другу, а вот и скандал перед отлетом Володи: не сдержалась, накричала, стала обвинять его бог знает в чем. Он обиделся, не разговаривал. В аэропорту простился сухо. И был прав: летит договариваться насчет работы, а жена тут со своими бабьими штучками. Сцены закатывает. Разучилась уступать? А еще сильной себя считает!
Не права, не права! Вот поедет и скажет ему об этом. Прямо сейчас…
Домашний телефон упорно не отвечал: звонила из аэропорта Ростова, потом из Внукова, из метро — не отвечает. К лучшему, решила, сюрпризом — больше радости.
Дома мужа не оказалось. «С редактором работает», — догадалась. Он же говорил, что по последнему переводу ему набросали кучу замечаний.
До чего же хорошо вернуться в свой дом! Ходит по комнатам, коридору, трогает стены, вещи. Все здесь такое теплое, такое родное. Дашкина майка, брошенная на стуле. Велосипед со спущенным задним колесом. Володины пепельницы… На кухонном столе — грязная посуда, остатки еды. «Ох и уборки!» — вздохнула привычно. Зажгла газ, поставила чайник — ТЭЦ на ремонте, горячей воды нет.
И тут, между газовой плитой и мойкой, увидела наполовину опустошенную бутылку «Столичной». Неужели опять? — бессильно опустилась на стул. Почему вдруг? Ну почему? Все же было так хорошо… Встала. Подошла к шкафчику рядом с мойкой — сюда Володя обычно складывает пустые бутылки. Протянула руку к дверке, но тут же отдернула: нет, не будем опускаться до проверок! Иначе повторится то, что было на юге. Хватит ссор, скандалов, надо сделать вид, что ничего не заметила. Он поймет и устыдится… И все же стало неприятно, словно по ошибке зашла в чужую квартиру. Выключила чайник — убираться и мыть посуду расхотелось; ушла в спальню, легла поверх одеяла…
Наверно, она уснула. Во всяком случае, не слышала, как Володя открыл дверь, входил. Разбудил голос мужа:
— …Нет, еще не успел. Только собираюсь… — говорил он с кем-то по телефону. — Послушай, я не оставил у тебя свои часы?..
До чего же рассеянный! Нет, просто Володя у нее очень цельный — отдается работе так, что все остальное для него не существует. Это она, Полина, на атомы распыляется — и туда и сюда, и одно и другое. А Володя — нет.
— …Да нигде больше не мог, я же прямо домой поехал. Посмотри у себя…
Снова пауза. Вот сейчас встанет, подойдет тихонько сзади, закроет ему глаза — пусть угадает! Приподнялась было с кровати, но тут из кухни опять донеслось:
— Нашла? Где? На полочке в ванной? Ну хорошо, а то я думал, выронил из кармана, когда одевался…
Ее словно кто толкнул назад; так это он с женщиной разговаривает? «А почему бы нет? — усмехнулась пришедшей в голову нелепице. — Мало ли редакторов — женщин?» Снова поднялась, но невидимая рука, толкнувшая на кровать, вдруг опять пригвоздила к месту: а при чем здесь полочка в ванной? Почему «одевался»?
— …Слушай, я устал, хочу спать. Давай обсудим это завтра, хорошо? Нет, по прошлому году нельзя судить: туда же могли провести асфальт. Так что не забуксуем, не бойся. До завтра, Ева! Целую!
Трубка бухнулась на аппарат, и Полина сразу вдруг обмякла…
…Почему муж так бледен? Стоит над ней и трясет за плечи. А слов никаких не говорит: губы шевелятся, а слова не выходят — так странно! И глаза у него какие-то странные: огромные-огромные, в пол-лица. И чересчур круглые, словно циркулем нарисованы. И как-то неестественно выпучены — будто их выдувают изнутри. Все больше и больше. Странно. Так странно…
— …Лина, ты слышишь?! Ты меня слышишь, Лина?! — кричит Володя в самое ухо. — Слышишь?..
«Ну конечно, слышу, чего кричишь? Слышу и вижу — каждую складку, каждую черточку на лице: оно совсем рядом. Такое близкое, такое родное… Как оброс — давно не брился, что ли?..»
А он, бледный и испуганный, все тряс и тряс за плечи:
— Слышишь? Слышишь?
«Ну что ты так волнуешься, глупый? Я же здесь. И ты тоже. Я и ты, мы вместе. Значит, все хорошо. Не надо так нервничать — у тебя же давление. Не надо. Сейчас скажу ему об этом. Возьму и скажу. Нужно только разомкнуть губы. Совсем небольшое усилие — и скажу. Он услышит, перестанет волноваться и кричать…
Встану. Сейчас… Сама, не надо ничьей помощи.
Зачем он меня трясет? Володя, скажи ему! Что ему от меня надо? Как противно воняет его халат — йодом, новокаином… Пусть он оставит меня в покое. Скажи ему, Володя. Зачем он делает мне больно? За что? Мне больно, больно, больно!..»
Нет, когда выписалась из больницы, все было хорошо: ни боли, ни воспоминаний. Голова тупая, тело бесчувственное, словно замороженное…
Но постепенно заморозка стала отходить. И началось…
«На полочке в ванной… оставил…»
Зачем оставил? Почему именно в ванной?
«… Когда одевался…»
Значит, до этого был раздетым? Значит… Нет, лучше не вспоминать. Лежать и ни о чем не думать. Уходя, Володя так и сказал: «Лежи, набирайся сил и ни о чем не думай…»
А куда он пошел? Где сейчас? Сказал — в библиотеку. А если…
Нет, никаких «если»! Надо верить. Если уж мужу не верить, то кому ж тогда?
Утром Володя заботлив. Не дает ей ничего делать.
— Тебе чаю? Может, есть хочешь?..
Она отрицательно мотает головой, но Володя не унимается:
— Конечно, хочешь! Ты же вторые сутки не ешь! — Смотрит на нее настороженно, и она первой отводит глаза. — Нет-нет, не поднимайся. Я сам! — Самоотверженно бросается в кухню.
Через минуту оттуда доносится веселый звон падающих крышек и разбитых тарелок. «К счастью, — безрадостно отметила про себя. — Пусть бьет…»
— Лежи и ни о чем не думай… — Целует, уходя: заказал книги в библиотеке.
Конечно, ему надо в библиотеку. Володя следит за всеми новинками литературы. Отечественной и зарубежной. А она отстала: в последнее время ничего, кроме сборников научных трудов, не читает. Конечно, Володе с ней неинтересно. В том-то все и дело. «Остановилась на достигнутом», — как пишут в их многотиражке. Успокоилась. Может, большинство женщин ее обскакали? Может, эта… как там ее? Ева?.. Стоп!..
Дотянулась до истрепанного номера «Иностранной литературы» на Володином столике. Открыла наугад. Рубрика «Литературные иллюстрации». Интересно, что они тут иллюстрируют? «Челюсти», — прочла название. Перевод с английского. Пробежала глазами первые страницы. И вздрогнула: «Женщина развалилась пополам. Рыба с жадностью заглатывала куски…» Господи, ужас какой! Как это можно читать?
Отложила журнал, несколько минут лежала, представляя себе окровавленную, загрызенную хищным животным женщину.
«Все они хищницы, — сказал ей как-то Володя. — Помельче, покрупнее, но суть — одна. Только ты у меня — исключение…»
Нет, Ева — какая-нибудь особая, неземная женщина. Кинозвезда — не меньше. «Все о Еве» — был когда-то такой фильм. И еще: «Ева хочет спать»… А чего хочет она, Полина? «Верните мужа Линке Сизовой»? Как она, должно быть, смешна со стороны! Надо бы просто рассмеяться. «Беда русских в том, что они слишком серьезно себя воспринимают», — как сказал Володе один француз. Ну же! Улыбнись и забудь… А если не улыбается? Ну никак! Что тогда? «По прошлому году нельзя судить…» Значит, не первый год встречаются. Ездили куда-то вместе, а она, Полина, и не знала! Но этого не может быть! Володя ей всегда все рассказывал. В деталях, с юмором.
«Не застрянем…» Куда-нибудь далеко собрались. Страсть мужа к новым местам Полине хорошо известна. А где они вместе были после той «бородинской эпопеи»? Все некогда, некогда. И Володе приходится одному. Вот и в прошлом году на Вологодчину на своем «Москвиче» мотал. Полина вспомнила, что здорово тогда переволновалась: задержался на целую неделю. «Дороги развезло, еле выбрался», — объяснил, вернувшись. Забуксовал. Вместе с этой? Евой… А Полине сказал, что собирал вологодский фольклор. Неужели так запросто соврал? Он — такой болезненно честный, такой беспредельно порядочный. «Забуксовал…»