На противоположной стороне улицы, наполовину прикрытый кустами, увидела Володин «Москвич», его самого, заспешившего навстречу.
— Здравствуй. Я тебя подвезу?
Она отрицательно покачала головой.
Володя хлопнул дверцу, нагнал Полину у автобусной остановки.
— Ну как тетя Катя? — спросил, прерывая неловкую паузу. — Здорова? — Полина пожала плечами. — Да-а, сдает Екатерина Владимировна. Надо уговорить ее переехать к нам — не чужие ведь… — Он заглянул Полине в глаза.
Она молчала.
— Дашка на днях приезжает. Ты бы пришла хоть, порядок навела дома…
При слове «дома» Полина повернулась, непонимающе глянула на Володю. Он не отвел взгляда.
— Возвращайся, а? Ты нужна нам… и Дашке, и мне… — Снова пауза. — Я знаю, что… И все же… Прости меня, Полина…
Подошел автобус. Володя втолкнулся вместе с остальными, пристроился сзади нее.
Ехали молча. Полина видела Володю, отраженного стеклом, и как он несмело приблизил лицо к ее волосам. Осторожно, чтобы она не почувствовала.
Нахлынувшее вдруг тепло больно защемило сердце. Ее качнуло, и она с трудом удержалась, чтобы не прижаться к Володе, чтобы устоять на ногах.
Выходя, остановилась, повернулась к нему, подала, прощаясь, руку.
— Ты мне так ничего и не скажешь? — тихо спросил Володя.
Полина медленно покачала головой. Ну что она может ему сказать? В голове пусто, так же как и в душе.
Повернулась, пошла к подземному переходу.
— Полина! — крикнул Володя, догоняя ее. — Подожди, тут письмо… От Дашки. Тебе написала, я не читал, не вскрыл даже…
Она сунула конверт в карман — прочитает в метро. И шагнула на ступени эскалатора.
— Ты мне позвонишь, а? — крикнул вдогонку Володя.
В вагоне, в тесноте, разорвала конверт. «Дорогая мамочка!..»
Полина улыбнулась, увидев знакомые каракули. В отличие от родителей, Дашка презирала чистописание.
«Обращаюсь к тебе лично, потому что знаю, что ты меня поймешь. И не будешь считать это детским капризом…»
Дальше долго и витиевато дочь убеждала мать, что она уже взрослая.
«Так что решение мое — вполне продуманно и серьезно…»
Господи, какое еще решение? Что ей опять взбрело в голову? Глаза Полины быстро забегали по строчкам.
«…Не вижу смысла продолжать учебу. Тут подвернулась возможность поехать с телятами в Томск. Оттуда напишу…»
Какие еще телята? Какой Томск? Ничего не понимаю! И что значит «не вижу смысла»? Дочь преподавателя — и не желает учиться! Да что она, сдурела, что ли?
Полина снова и снова перечитала неровные, налезающие друг на друга строчки, но так ничего и не поняла…
На скамейке возле института — всегдашние старички, старушки. Греются в последних лучах предосеннего солнца, обсуждают новости.
А вот — несколько юных, загоревших, с книгами в руках. Студенты? Они-то тут что делают? До начала занятий еще целая неделя! Ах да, сегодня день пересдач…
Увидела склоненные над учебниками головы, и вдруг заныло сердце: «Как же я без них буду?» Так захотелось подойти и погладить их сосредоточенные, усердно трудящиеся затылки. «Как же они без меня?» — снова екнуло сердце.
Но — стоп! — приказала себе. По незачетникам соскучилась? Решила — точка!
Да и чему она может их научить, если сама в этой жизни ничего не понимает? Ведь и тетя Катя тоже когда-то смогла все зачеркнуть, отказаться, добровольно уйти, как бы это ни было тяжело и больно. «Какой толк от знаний, если они не могут сделать человека счастливым?»
Преподаватели спешат — первый день всегда праздник. Все возбуждены, веселы.
— Ой, как ты загорела! — слышится со всех сторон. — Где отдыхала? На юге? В Прибалтике?
— Нет, в доме отдыхала. «Домашние грязи» — хорошее названьице?
— А как прекрасно выглядишь!
— Ну да, весь отпуск мечтала: скорее бы на работу, хоть тут отдохнуть…
Полине никто не говорит, что она хорошо выглядит. В глазах коллег — недоумение и сочувствие. От них ничего не скроешь — столько лет проработали вместе, видят насквозь.
В туалете вынула косметичку, занялась своей внешностью: тени — на припухшие веки, тон — на бледную, не успевшую загореть кожу и слегка — губной помады.
У стенгазеты «Знание — сила» — Галка Леонова в окружении других преподавателей: что-то оживленно обсуждают.
— Полина! Привет! — бросилась навстречу подруге. — Ты прекрасно выглядишь! На юге была? Хорошо отдохнула? — Полина кивнула. — А мы тут обсуждаем, на чье имя писать заявление. Ректор-то наш подал в отставку.
Полина подняла брови: ректор пользовался всеобщим уважением. В «верхах», говорят, его тоже ценили.
— И наш Сухоруков ушел… — выкладывала Галка последние новости.
— Сам ушел? — поинтересовался кто-то.
— Ушли, — уточнила Галка. — По собственному желанию. Понятно?
— Кто же вместо? Грызлов?
— Он тоже вроде уходит. Неприятности у него, Не декан теперь и знаменитый Краснов, просто преподаватель. Да-да! И всю конкурсную комиссию переизбрали…
— И наш совет — тоже, — подсказывает кто-то. — Сейчас, говорят, Железную Лену трясут. Не известно, удержится ли.
— Чему радуетесь? — распаляется Галка. — «Трясут»! Мы же все сейчас как на корабле! Никакой стабильности…
Полина нащупала в кармане разорванный конверт и, оставив коллег, направилась на кафедру.
Пробралась к телефону, сняла трубку. Секунду помедлила, потом, тряхнув головой, словно отбрасывая за плечи давно срезанную косу, решительно набрала номер.
— Володя? — Было так странно слышать собственный голос, назвавший имя, которое, казалось, навсегда забыла. — Ты знаешь, какой Дашка нам с тобой сюрприз преподнесла? — Принялась пересказывать содержание ее письма. — Я теперь вспоминаю: она говорила, что ее подружки в Отрадном собираются с каким-то эшелоном в Томск. Сопровождать рогатый скот. Она, видно, тоже собралась. — Полина с непривычки даже задохнулась. — Надо срочно вызвать на переговоры родителей. Они-то небось и не подозревают. Придется, наверно, лететь…
— Я вызову. Все сделаю, не волнуйся… Ох, ну и Дашка! — выдохнул то ли с осуждением, то ли с восторгом. — Дома всё обмозгуем, не волнуйся только.
Да, вот тебе и тихий, послушный ребенок!
Как-то Полина случайно прочла написанное Дашкой четверостишие. Она писала о луне и одиночестве. «Может, влюбилась? — подумала Полина. — Вроде рановато». Решила поговорить с дочерью по душам. Но сразу не получилось, а потом закрутилась, так и не выбрала времени. Теперь, чувствовала, одним разговором не отделаешься…
— Ты сегодня допоздна? — спросил Володя.
— Еще не знаю…
Вошла Галка Леонова и, взяв у лаборантки Верочки лист бумаги, стала писать заявление.
— На чье имя пишешь? — зажав трубку рукой, спросила Полина.
— На и. о. ректора. А ты уже написала?
— Написала…
— Ты мне? — не понял Володя.
— Нет, Галке…
Володя что-то говорил, но она уже прислушивалась к кафедральному шуму, привычным радостным жалобам: «Ох, сегодня опять на целый день! После кафедры собрание агитаторов, потом…» И снова защемило сердце: «А у меня день будет сегодня свободен. Зачем?..»
Быстро попрощалась с Володей и, став за Галкиной спиной, стала наблюдать, как она старательно выводит:
«Прошу считать меня вернувшейся из отпуска и приступившей к работе».
Полина медленно скомкала в кармане заготовленное заявление…
РАССКАЗЫ
МИНИ-МИЛА
— Эй, парень, сигаретка есть?
Мини расправляет свои широкие, как футбольное поле, плечи, делает глубокую затяжку и молча в упор смотрит на собеседника.
— Ты что, оглох? — возмущается тот.
Наконец она достает из заднего кармана джинсов сигареты и, презрительно сплюнув, изрекает:
— На, бери. Только я не «он», а «она», — и с нескрываемым наслаждением наблюдает, как до него доходит истина: ее принадлежность к прекрасному полу.
Мини-Мила была раза в полтора выше самой рослой из нас. И раза в два толще самой толстой. Ее часто принимали за парня, за слишком толстого мальчика. Она не обижалась: ей нравилось ставить людей в тупик. И в то же время Мила считала, что все ее любят. Мы в группе старались поддерживать эту иллюзию. По-своему мы ее, конечно, любили и оберегали. Но это была любовь-жалость, скрывающая собственное превосходство. Мне это удавалось, очевидно, больше других. Поэтому Мила считала меня лучшей своей подругой. Только мне доверила она то, что прятала так старательно от остальных сокурсников: ее мать вовсе не какая-то шишка в министерстве, как знал с ее слов весь институт, а скромная труженица полей где-то в средней полосе России. Здесь, в Москве, она живет у своей больной тетки. Мила буквально носит ее на руках: в туалет, в ванну, на прогулки. Благо бог силы дал. А все думали, что она беззаботно живет отдельно от родителей, которые снимают ей частную квартиру: одета она была все же о’кей!
Разумеется, никаких авторитетов для Мини не существовало: ни возрастных, ни должностных. Ей, например, ничего не стоило в середине лекции встать и пойти к двери.
— Куда это вы, Минина? — недоумевал лектор.
— Вы плохо читаете свой учебник. Мне скучно. — И покидала аудиторию.
Мы аж сжимались на своих стульях: «Ну, он ей припомнит на экзамене! А заодно и нам!» Но ей ничего не было страшно: училась она здорово. В нее вмещалось столько информации, что хватало на весь курс. «Еще бы, такой кладезь», — не переставали удивляться в деканате.
Как-то мы поручили Миле купить цветов ко дню рождения Оленьки Непесовой. В нашей группе Оленька была самой отъявленной красавицей и такой же отъявленной двоечницей. Она еле-еле переползала с курса на курс. Преподаватели, тронутые ее видом чахнущей мимозы, в конце концов ставили желанные «уды». Родилась Оленька в декабре, в суровую зимнюю пору, когда цветы растут плохо даже в теплицах. Миле пришлось ехать на Центральный рынок. Вернулась оттуда с двумя великолепными букетами гвоздик: крупные, свежие, словно только что с грядки.