И вот теперь тайна приоткрылась: Раздонатов, современный герой большого романа, в котором ее Кустик играет далеко не последнюю роль.
«А чем будет заниматься их институт?» — поинтересовалась тогда у Симочки.
«Ну, это уж дело десятое!..»
Но это десятое дело мне почему-то не давало покоя. Однажды, когда Симочка подвозила меня до метро в палевых «Жигулях» своего Кустика, я спросила его:
«Скажите, Валериан Антонович, ну кому нужно то, чем вы сейчас занимаетесь? И неужели вашему шефу дадут «добро» на институт, который не будет иметь практического значения?»
«Если не дадут, он его сам возьмет. Надо знать нашего шефа! — рассмеялся Кустик. — Крупняга! Масштабы…»
— …Мы с Геной там бывали, — продолжала Светлана разговор, начало которого я пропустила. — Интереснейшие места! Снежные сопки, тишина и безлюдье. Слышимость — на десять километров!.. Помнишь, Ген, когда мы спускались на лыжах с того склона? Ты чихнул, а на другом склоне мужик от неожиданности упал.
Геннадий рассмеялся так от души, что бокалы на столе тонко зазвенели. И в самом деле, крупняга, вон как рубашка на груди напряглась — сейчас треснет. А смех у него хороший…
Ну какое мне дело, чем будут они там заниматься — в этом новом институте?
Во время очередного танца Раздонатов, сощурив свои большие серые глаза, как-то чересчур пристально на меня глянул.
— Вы бы хотели работать в моем институте? — спросил с утвердительной интонацией.
— В вашем? — ехидно сощурила глаза.
— Да, в моем. — Геннадий Степанович нисколько не обиделся. — В конце концов, его направление буду определять я, вы же это понимаете.
— Еще бы! Только какое название у вашего направления? Удовлетворение собственного любопытства за государственный счет?
— А вам идет сарказм, — рассмеялся Раздонатов. — Нет, золотце, я не такой дурак, чтобы выбивать институт под пустую идею. Мы будем заниматься биоочисткой. Вот.
Я раскрыла рот:
— Но ведь это же совсем не ваша тема!
Раздонатов снова рассмеялся.
Он и в самом деле широк — не обращает внимания на мои укусы.
Но с чего бы он нас приглашал? Он ведь не из тех, кто делает что-нибудь просто так.
Если ради свежих мозгов, то и без наших обойдется — это сейчас не дефицит. Аспиранта, скажем, взять гораздо выгоднее, чем сотрудника: выжмешь его, воспользовавшись правом первой ночи, а через три года — свеженький придет. И будет пахать в поте лица, делая весь их научный план, да еще спасибо говорить. И главное, перед этими «подзащитными» нет никаких обязательств: их трудоустройством у Раздонатова, как я знала, не занимаются.
Да, но создающемуся институту так или иначе нужен штат. И его директор, наверно, подбирает наиболее покладистых сотрудников. А я тут…
— Простите, Геннадий Степанович, — я привстала на цыпочки, чтобы музыка не мешала ему меня расслышать, — а в качестве кого вы нас к себе приглашаете?
— Нас? — удивился Раздонатов. — Ах, да, вы же вместе с мужем работаете… Ну, мы еще успеем все обсудить… — И, провожая на место, слегка сжал локоть: — Какое милое карманное издание! На юге мы, надеюсь, увидимся?
Следующий танец Раздонатов танцевал со своей женой. Играли как раз «Сюзанну». Когда она, вставая с места, посмотрела на меня, я почему-то опустила глаза.
— Слушай, — потянула за рукав Мишку, когда мы остались одни, — давай расплатимся и пойдем.
— Уже? — удивился Михаил. — Может, посидим? Вдруг Геннадий Степанович о работе заговорит. Для его нового института нужны, как я понимаю, сотрудники. Вдруг он…
— Такие, как он, Миш, ничего «вдруг» не делают. У таких — масштабы. Видал, какой двухтомник «Избранных»? А мы с тобой ростом не вышли. И вообще, у нас отпуск — хватит о работе!..
КАК ЧУВСТВОВАЛА
Проснулась я оттого, что кто-то меня гладил. Ласково, жалеючи проводил по волосам, щеке, плечу… И снилось мне что-то хорошее, радостное из того безмятежного времени, которое только во сне может привидеться так живо и так близко. Жалко было открывать глаза.
Но куда денешься: открыла. Солнце ломилось в окно, заливало комнату, плескалось у самых глаз. Несколько секунд еще лежала, глядела в потолок. Потом тело сделало рывок, выбросив меня из постели, словно семечко с раскаленной сковородки: «Проспала!» Но тут же вспомнила: сегодня можно. Можно не бежать сломя голову на кухню, обдумывая по пути, что лучше приготовить на завтрак: омлет с колбасой или колбасу с яичницей. Не нужно вытаскивать из постели Светку, подставлять ее к умывальнику и тут же, в ванной, повторять с ней таблицу умножения, одновременно расчесывая ее короткие волосы, которые все же умудряются запутаться в узлы. Не нужно торопливо рыться в шкафу, выискивая чистую сорочку для мужа, а потом вместе с ним рыскать по всей квартире в поисках ключей, хотя он только что держал их в руках…
Сегодня не надо забегать ни в прачечную, ни в булочную, ни в мастерскую — никуда. Не надо терзаться сомнениями: покупать пальто Светке сейчас или в следующую получку? Сегодня ничего этого не надо. Не надо даже на работу бежать, наспех в лифте подкрашивая губы и ресницы. Сегодня суббота. Отдых… Можно просто так вот лежать и ни о чем не думать. Лежать и, не торопясь, просматривать газеты. Вчерашние, правда, — за свежими лень спускаться. Но для меня и вчерашние вполне свежие. Это муж их каждый день изучает. Алчен до информации необыкновенно. А мне не только телевизор посмотреть — поесть как следует некогда бывает. Не говоря уже о том, чтобы в парикмахерскую выбраться — хотя бы раз в месяц. «Сама виновата, — сказал супруг, когда я пожаловалась ему однажды на нехватку времени. — Женщина должна все успевать: и готовить, и стирать, и за собой следить. На то она и женщина». Но я не успевала. Наверно, я плохая женщина. Наверно, он прав. И насчет того, чтобы за собой следить, — тоже. Ну вот, сегодня наконец займусь собой. А почему бы и нет? Сегодня я могу себе это позволить. Схожу в парикмахерскую. Сделаю и маникюр, и укладку, и в косметический кабинет загляну: береги платье снову, а кожу — смолоду. И не бегом, не в спешке, а с чувством, с расстановкой.
Звонок в дверь. Кто бы это? Никого не жду… Оказалось, соседка.
— Дай градусник, — попросила она. — Санька разбил наш, а в аптеку бежать некогда. У него сыпь какая-то появилась. Ты его посмотришь?
Дала градусник. Посмотрела.
— У твоего Саши корь. Врача вызвала? Леночку срочно изолируй. Она у тебя не болела? Подожди, у меня, кажется, есть гамма-глобулин.
Пошла домой, прокипятила шприц. Ввела Леночке гамма-глобулин. Снова легла: может, усну. Прошлая неделя была суматошной: собирала Светку к бабушке. Как всегда, в последний момент выяснилось, что колготки у нее протерты, юбки слишком коротки, а из большинства своих летних платьев она напрочь выросла. Как там она? Бабке с дедом все труднее справляться с ней: крепчает характер. Во второй класс перешла, совсем взрослой себя считает… Что-то Светка перед отъездом была кислой. Правда, корью она болела, но мало ли всяких хворей на свете… Да нет, у нее все в порядке, иначе мать немедленно бы позвонила.
Михаил, наверно, уже подлетает к Владивостоку. Позвонит или нет? Я просила позвонить: ведь собственной инициативы там, где можно, он не проявляет. Тем более если рядом Инна Петровна. Перед отъездом я его спросила: «А эта ваша новая сотрудница… как ее? Инна Петровна, кажется? Она что, тоже летит?» Муж вскипел: «При чем тут Инна Петровна? Что за нелепые подозрения? У тебя просто больное воображение!» Но я чувствовала: это не воображение. Я всегда все чувствую…
Что-то сон не идет. Хотя тело просит, требует дополнительного отдыха…
Нужно, пожалуй, замочить белье, чтобы вечером постирать. Мусорное ведро вчера не вынесла: хоть и не верю в приметы, но все же перелет Москва — Владивосток — это не Москва — Сочи. Одиннадцать часов — не шутка! Пора бы уж ему и позвонить!
Все же странно, что до сих пор нет письма от матери. За неделю должна бы собраться. Вызову ее сегодня на переговоры. Хотя зачем ее зря отрывать от дел? Там все в порядке. Просто я привыкла волноваться. Это форма моего существования. Окутала мужа и дочь своим беспокойством, как грядку пленкой. А им душно под ней! Даже Светка с удовольствием вырвалась на свежий воздух. Не говоря уже о Михаиле: мои неусыпные заботы ничего, кроме раздражения, в нем последнее время не вызывают. «Устал от твоих бдений». Потому, наверное, и не звонит.
«Ну и не надо, — пригрозила мужу и повернулась на правый бок. — Он, видите ли, устал. А я, думаешь, не устаю?»
«Богадельня!» — вспомнила его слова о нашем отделении в больнице. Побегал бы сам со шприцами да капельницами целый день. Ну и что же, что больные у нас в основном сверхпенсионного возраста? Разве от этого легче? Труднее! Я, например, одну Матвеевну по десять минут уговариваю: старухе за семьдесят, а к уколам привыкнуть никак не может. «Не гневайся, доченька, — говорит мне, — это не я, это тела моя иголке твоей противится». И правда: мышцы напрягаются так, что иголка упирается, словно в стальной брус. После работы тоже не сразу уйдешь: то одна подзовет, то другая. Не откажешь ведь: жалко.
Почему Михаил до сих пор не звонит?
Нет, со сном, видно, ничего не выйдет. Надо вставать, идти в парикмахерскую. А, собственно, зачем? Для кого? А просто так, ни для кого! Чтобы почувствовать себя женщиной! Гигиеническая гимнастика.
Убрала постель, пошла в кухню. Как хорошо, что не надо готовить! Пока закипал чайник, успела перемыть посуду, вынести ведро с мусором, положить на место лекарства! Михаилу в дорогу аптечку собирала. Надо же, противогриппозную сыворотку выложил, а я и не заметила. «Что я, на необитаемый остров еду?» — явственно услышала его ворчливый голос. И Светка растет такой же упрямой, в отца. Чтобы заставить ее выпить лекарство, пускаюсь на разные ухищрения: «Света, хочешь, чтобы мы вместе подумали над задачкой? Тогда выпей рыбий жир».
Нет, неправильно я ее воспитываю. И с мужем неправильно себя веду. «Нужно все менять, — решила, доставая из холодильника масло и сыр. — В корне».