— Нельзя, — не согласилась я. — Мне сегодня в гости.
— А мне на концерт, — твердо стояла на своем моя соперница. — Пианист должен иметь идеально чистые ногти.
— Сейчас же прекратите! Не мешайте работать. Ни одну из вас не обслужу! — крикнула маникюрша.
— Не имеете права! — в два голоса воспротивились мы и присмирели. Сели и молча стали ждать. Что-то в маникюрше было такое, с чем не считаться нельзя.
Я украдкой взглянула на свою врагиню: все лицо в красных пятнах, на шее жилка бьется. «Тоже переживает. Вообще-то, если по совести, ее понять можно: терпеливо стояла, никуда не бегала. Та, последняя, ее не предупредила… Конечно, на ее месте я бы тоже возмущалась. К тому же пожилая женщина, лет сорок, наверно. А в школе нас же учили, учили: уважать старость.
Она ведь пианистка, а пальцы от гнева дрожат. Целый день небось колготилась, а вечером на концерт. И у нее, конечно, есть дети, а им надо и приготовить, и уроки проверить, и убрать, и постирать — вон кожа какая морщинистая… А мне всего двадцать пять, и ни одной морщинки. А дети еще только будут. Если мы с Виктором все-таки решим…
Вот встану и уйду. Без маникюра. Буду идти по улице и гордиться собой. И плевать, что с ненакрашенными ногтями. Плевать, что скажет Станислав Николаевич. Какое мне, в конце концов, дело до него и до его дежурных комплиментов? И вообще все надоело — и эти свечи, и этот интим, и эти лица. Все, все…
Вот приедет Виктор, и я ему скажу: «Все, хватит! Надоело! Какие мы эгоисты! Хочу по-другому. Хочу от тебя ребенка. Хочу возить его в коляске, хочу пеленать его в белые простыни с кружевами, покупать для него мягкие байковые ползунки в «Малыше». Хочу воспитать из нашего Виктора Викторовича настоящего человека. Или Виктории Викторовны — тоже звучит, правда?»
Все это скажу мужу, как только он приедет. Впрочем, зачем так долго ждать? Лучше позвоню ему по телефону. Где здесь ближайший автомат? Мне нужно срочно, очень срочно. Сейчас, именно сейчас, всенепременно…
Но на самом деле я выждала, сколько положено, и добилась желаемого. И потом в гостях ела курицу — с накрашенными ногтями. Нина зажарила ее в духовке, а получилось, как на гриле: сочная, румяная, мягкая.
И вообще все было хорошо. Горели, слегка чадя, свечи, мигал зеленый глазок «мага». И Станислав Николаевич сказал:
— Вы сегодня прекрасно выглядите! Как вам это всегда удается? А вот моей жене почему-то не удается… — И, целуя после очередного танца мою руку, отметил: — Какой оригинальный лак!
Все как всегда.
ПРОЩАЙТЕ, ИРИСЫ!..
Только бы не сдали нервы. Только бы выдержать до конца, не дать себя вовлечь… Только бы, только бы…
Пожалуй, белая скатерть — слишком. А вот эта, в клеточку, — в самый раз. Честно говоря, удобнее бы на клеенке, но сегодня все должно быть по-другому. От начала до конца. Вот даже эти цветы — ирисы. Ужин с цветами. На двух рынках побывала, пока нашла именно такие: густо-лиловые с ярко-оранжевыми языками.
«Ты только не споткнись на полдороге, товарищ песня», — напевала, проливая слезы над луком. А потом — над хреном, тоже с рынка. Представляла, как обрадуется Константин: «О-о, мяско с хренком! Мировой закусон!» А я на это ему скажу… Нет, я ему просто улыбнусь. Вот так — прорепетировала, глядя в застекленную дверку кухонного шкафа. «Ты только…» «Не споткнусь!» — подмигнула дверке. Сегодня я не могу себе этого позволить.
С ужином, кажется, порядок. Теперь вытереть пыль, убрать. К приходу Константина все должно блестеть. Обувь у порога сгрудилась — Кешка, собираясь в трудовой лагерь, примерил все туфли: малы! Четырнадцатилетний акселерат!
Так, что еще? Ах, да, я же хотела найти свечи. Для уюта. Только где их искать? И эта хозяйственная сумка вовсе не обязана украшать диван в гостиной. Все разбрасывают, а убираю я одна… Спокойно, сеньора, сегодня вы обещали не ворчать…
Сейчас — под душ и быстро навести собственный марафет. Чтобы не вышло по анекдоту: все в доме так блестит — плюнуть некуда, кроме как на хозяйку.
Немного теней, подвести губы и духами «попрыскаться» — как говорила бабушка. На прическу и на руки — слегка, чуть-чуть. Усохли без употребления. Жаль: духи не какие-нибудь, на французской основе.
Теперь, кажется, все. Остается сесть к телевизору и ждать. Нет, сяду лучше на диван и возьму какую-нибудь книгу. Желательно толстую. Подошла к стеллажу и конечно же заглянула в встроенный между полок и умело прикрытый книгами потайной шкафчик мужа: чем он пополнился за последнее время? Об этом потайном шкафчике, впрочем, знаю не только я, но и Кешка: «Ма, передай отцу, что если он хочет устроить тайник, то пусть делает его не среди книг — я их все же читаю…»
Нет, с книгой, пожалуй, слишком вызывающе. Буду ждать его просто с журналом в руках. Вот с этим — «Наука и жизнь». Как удачно подсунул мне его наш главбух Сечкин. Он всегда делится с коллегами интересной информацией. Как-то Сечкин спросил: «Знаете, как на западных фирмах воспитывают обслуживающий персонал? Очень просто: им велят все время улыбаться. Да-да, просто «держать на улице улыбку» все время, пока говоришь с клиентом. На душе кошки скребут, настроение хреновое, а ты — улыбайся. Во-первых, клиент будет доволен, а во-вторых, и собственное настроение поднимется. Условный, так сказать, рефлекс перейдет в безусловный. Я на себе испытал. Вернее, на жене, — улыбался Сечкин. — Помогает. И, главное, все проблемы в момент решаются, как бы шутя, играя…»
Да, но почему Константин задерживается? Обещал сразу после работы. Впрочем, в день аванса обещания плохо сдерживаются…
Лифт стукнул. Он? Нет, не он… Терпение, сеньора, терпение. Читай свою «Науку и жизнь» и улыбайся. Шире, беззаботнее! И пусть условные рефлексы по-быстрому перейдут в безусловные…
Вот наконец и он. Поворот ключа в замке, грохот падающего «дипломата» — бросил прямо у входа, как всегда. Сбросил туфли с ног, — судя по звуку, они отлетели в середину коридора, к тумбочке с телефоном. Спокойно, сеньора, спокойно. Муж после работы, устал. Просидеть восемь часов над электронными схемами, да еще в тридцатиградусную жару — это… Это не то что перебросить пару цифр из дебета в кредит под мягкое урчание портативного фена на соседнем столе.
— Опять у тебя что-то сгорело? — повел носом Константин, стоя у двери в комнату и расстегивая пиджак. — Запах какой-то…
— Сейчас проветрю, — улыбнулась и, отложив в сторону журнал, открыла балконную дверь.
— Устал?
— Устал как собака! — признался Константин, стащив пиджак и привычно бросив его на стул. — Жара, нервотрепка. План горит, главный кричит… О-о, какой сюрприз! — Увидел накрытый стол. — По какому случаю?
— По случаю субботы, — весело тряхнула головой и, взяв со стула пиджак, повесила его на плечики. — По случаю этого прекрасного летнего вечера. Того, что мы с тобой одни — счастливые и беззаботные, как в первый день мироздания.
— Ты сегодня полна сюрпризов. Да, под такой закусон не грех бы… — взглянул в сторону потайного шкафчика.
Вот оно. Нет, сеньора, не заводитесь. Сегодня — без скандалов и без агитплакатов. Улыбайся!
— У, какой ты раскаленный, — подошла и положила надушенные руки на его плечи. Несколько хилые, как вдруг оказалось, и влажные под рубашкой фирмы «Брайтон». Да, не та сила в мускулах, что пятнадцать лет назад… — Ну прямо пышешь жаром!
— Еще бы! На улице — тридцать, в родной конторе — все пятьдесят. Конец месяца, план горит, все наэлектризованы. — И, глянув на встроенный шкафчик, заключил: — Так что не мешало бы того… разрядиться…
— Летом нельзя… — обвила руками его разгоряченную шею, — нельзя ходить в синтетике. Ведь тут же только десять процентов хлопка, в этом «Брайтоне». Я купила тебе льняную, отечественную.
— Какая ты сегодня красивая, — неожиданно улыбнулся Константин и, наклонившись к лежащей на его плече руке, поцеловал мой локоть. — Приятные духи, — оценил, медленно ведя губами по моему плечу. Потом вдруг поднял лицо: — Откуда у тебя духи? Ты ведь никогда их не любила и не покупала.
— А теперь буду! Теперь я всегда буду благоухающей и соблазнительно красивой. Я ведь красивая, ты сам сказал, да?
Я оторвала ноги от пола и повисла у него на шее.
— Ты не ответила, откуда эти духи? — напомнил Константин.
— Подарок.
— Чей? — Он разжал мои руки, и я опустилась на пол.
— Твой. Забыл? Ровно два года назад, когда мы возвращались из Кешкиного пионерлагеря.
— Точно! — вспомнил Константин. — Покупал.
Рассмеялся и, подхватив меня одной рукой, легко вскинул вверх.
— Ой! — испугалась я, обхватив руками его голову. — Уронишь!
Оказывается, есть еще сила в его мускулах…
— Подожди, я быстро. — Поставил меня на пол и побежал под душ…
Ужинали при свечах. Я разыскала-таки их в Кешкиных новогодних игрушках. Ирисы отбрасывали дрожащие узорчатые тени на скатерть и на стену. По телевизору шла симпатичная музыкальная передача.
— Как у нас сегодня уютно! Жаль только, такой закусон пропадает! — улыбнулся Константин, разливая по бокалам виноградный сок.
— Какая разница, где он забродит: здесь или в желудке? Кстати, в «Науке и жизни» пишут, что винный камень применяют при гальваническом лужении. Представляешь: луженый желудок у всех…
Звонок в дверь прервал мой рассказ о ценных свойствах винного камня. Сосед Гена Савушкин, который работает в одном отделе с Костей, пришел за плоскогубцами. Увидел накрытый стол, горящие свечи.
— У вас что, юбилей? Нет? Какое-то торжественное событие?
— Да, событие, — улыбнулся Константин и предложил Гене: — Посиди с нами!
Гена не колеблясь принял приглашение.
Константин с удовольствием выполнял обязанности хозяина: положил Геннадию заливного с хреном, огурчиков домашнего засола. Налил виноградного соку.
— Ты что, издеваешься? — возмутился Геннадий, глядя на сок. — Под такой-то закусон…
— Вот и я говорю! — подхватил муж и быстро направился к потайному шкафчику. Вынул начатую бутылку водки и искоса глянул на меня.