— Я тебя люблю. Люблю тебя, слышишь? Ты моя. Для меня создана, для одного меня! А я — для тебя. Остальное не имеет значения. — Одной рукой он тушил в пепельнице сигарету, а другой держал меня за плечо.
— А защита?
— Временное препятствие.
Я рванулась так резко, что он не успел меня удержать. Подбежала к двери, повернула замок до конца, вынула ключ и швырнула в открытое окно.
— Вот, смотри. Теперь ты отсюда не выйдешь. Теперь ты мой. И не надо ничего ждать. Я устала.
Валерий встал, высунулся из окна, высматривая ключ.
— Не ищи, напрасный труд!
— Зачем ты это сделала? Сумасшедшая.
— Да, сумасшедшая. Зато ты очень нормальный. Как же мы жить-то будем вместе?
Валерий молчал.
— Может, все-таки прыгнешь? А? Рискнешь? И не очень-то уж она большая, высота-то: всего два этажа! Зато красиво-то как: мужчина в полете.
Он отвернулся, сел на другую сторону кровати. Потом встал, подошел к двери, попробовал замки на прочность.
— Бесполезно: замки отличные. Отец делал. Народный умелец.
— Да, ты достойная дочь своего папаши, ничего не скажешь.
— Не очень достойная. Несколько размазня. Дочь боевого командира должна быть более… гораздо более…
Валерий достал новую сигарету, долго чиркал спичкой, наконец зажег.
— Итак, на полет не согласен? Значит, ты просто обречен ходить — ходить через самую обыкновенную дверь. И тут уж ничего не поделаешь. И для этого случая хранится в кладовке еще один ключ. Так что не волнуйся. Береги нервы. Они пригодятся тебе для защиты…
Пробовала было убирать, мыть посуду. Но тарелки бились, тряпка падала из рук…
А вот тут мы сидели…
А вот тут он лежал по системе йогов…
А черемуху он не переносит: у него от нее аллергия…
Может, зря все же? Нет, не зря. Никогда он от нее не уйдет: слишком себя ценит.
Легла на кровать, снова встала, бесцельно прошлась по комнате. Подошла к столу, вынула из толстой пачки какой-то исписанный листок, бездумно пробежала глазами:
«Пятый день держим оборону. Патроны на исходе. Продовольствие кончилось. Вчера разделили последний сухарь. Солдаты измучены. У Спивака начались голодные галлюцинации… На нейтральной полосе лежит убитая лошадь. Мы давно ее приметили. Решили: надо ползти добывать мясо. К вечеру взял штык, пополз. Добрался легко, не замеченный фашистами. Наметил место, вонзил штык и вдруг понял, что лошадь еще живая. Нет, не взбрыкнула, даже головы не подняла: видно, была обессилена еще больше нас. Она только глаз открыла. И из него выкатилась большая прозрачная слеза. Впервые я видел, как плачет лошадь. Я вернулся без мяса…»
Я и не знала, что ты такой чувствительный, отец. Ты, который видел столько смертей…
Включила телевизор, села в кресло и, пододвинув телефон, стала ждать: я знала, что снова раздастся анонимный звонок. И точно!
— Алло! — сказала, сняв трубку.
Никто не отозвался. Но дышал, дышал…
— Отец, ну чего ты молчишь?
— Как ты догадалась? — удивился он, и я поняла, что он улыбается. — Ну, как ты там, дочка? У тебя, я слышу, голоса, музыка. Веселитесь?
— Веселимся. — Я прибавила громкость телевизора.
— Ну, не буду мешать. Я рад, что тебе хорошо, дочка. Тебе ведь хорошо, правда?
— Правда, отец. Мне очень хорошо. Спасибо тебе, отец…
АНЖЕЛИКА
— Лидия Ивановна? Как поживаете? — Голос Анжелиной свекрови звучал необычайно мягко, и Лидия Ивановна насторожилась.
— Спасибо, — ответила в трубку и стала ждать, чем на сей раз обрадует ее новая родственница. Но та тоже молчала, и Лидия Ивановна вежливо спросила: — Что-нибудь случилось?
Ее вопрос, видно, прозвучал для Галины Григорьевны как выстрел стартового пистолета.
— Что случилось? Случилось! — зачастила, обгоняя самое себя. — Как вы думаете, сколько можно пить чашку кофе? Одну-единственную, а? — И остановилась, задохнувшись от гнева.
Лидия Ивановна тоже молчала — это лучший способ переговоров с Анжелиной свекровью. К тому же профессия фармаколога научила ее взвешивать не только лекарства, но и слова. Лидия Ивановна прекрасно понимала, что если бросить на чашечки весов теперешнюю ее жизнь и жизнь Галины Григорьевны, то у последней она будет намного тяжелее: два только что поженившихся студента в доме, вечно голодные, вечно спешащие, забывающие в холодильнике авторучки, а в постели — голову, — подарок, прямо скажем, сомнительный. Это лишь молодые думают, что родители должны быть счастливы, когда их неоперившиеся дети, женившись, оставят за предками право и дальше обслуживать, обстирывать. Вначале их, а потом и их детей: оглянуться не успеешь, как они наградят тебя почетным званием бабушки. Нет, это, конечно, здорово — нянчить внуков, но… потом. Как говорит муж Галины Григорьевны: «Не кисло стать дедушкой, кисло спать с бабушкой».
Ну, а если «бабушке» самой еще тридцать девять? Да из них счастья-то видела всего два годочка: один до замужества, второй — после. Пока муж не укатил за длинным рублем на Чукотку. А вскоре эта ужасная телеграмма: трагически… срочно вылетайте.
Лида не представляет, как бы она пережила гибель мужа, если бы не Анжелка. Она была против того, чтобы назвать их дочь в честь лидера американских негров Анжелы Девис, но муж настоял…
Все последующие годы Лида посвятила дочери — все для Анжелки, все ради нее. А Вячеслав, ее тихий, скромный Славочка из Аптекоуправления, терпеливо ждал. Для Анжелки он стал другом, который ходил с ней в зоопарк, водил ее в секцию, на каток. По вечерам они втроем смотрели телевизор, играли в лото. Но выйти за Вячеслава замуж Лида не решалась: вначале мешала память о муже, потом Анжела. Подрастая, дочь поняла, что дядя Слава отнимает у нее часть материнского внимания, и стала ревновать Лиду к нему, выживать его из дома. Они больше не смотрели втроем телевизор, не играли в лото. Дядя Слава безропотно переносил Анжелкины уколы и открытую неприязнь, боясь поссориться с Лидой. Но когда Анжелка, выйдя замуж и не желая расстаться с матерью, отказалась ехать к мужу, Вячеслав возмутился: «Почему ты не настоишь на их переезде? В конце-концов, ты посвятила ей всю жизнь. Пора и о себе подумать»…
«Понимаешь, там ее свекровь, — защищала Лида дочь. — Она быстро перекроит Анжелку на свой фасон — как это сделала со своим мужем»…
Анатолий Иванович родился, по его словам, инженером. Следуя призванию, закончил энергетический и так бы всю жизнь прозябал на сто сорок, утешая себя мыслью о призвании. Но, к его великому счастью, на его жизненном пути встретилась Галина Григорьевна — в ту пору очаровательная молодая девушка со смешным пучочком на затылке. Мягким и душистым, словно укроп. Анатолий Иванович так и прозвал ее — укропчик. С восьмого класса она ушла диспетчером в таксопарк: найти общий язык с водителями оказалось легче, чем с учителями.
Своему молодому мужу Укропчик быстро разъяснила, что «все по деньгам, по чирикам». И что за костюм производства фирмы «Большевичка» ему придется вкалывать целый месяц, а фирмы «Мейд ин финлэнд» — полтора, если не все два. В такси же эти сроки сокращались наполовину.
Устроить водителем человека с дипломом инженера оказалось не просто. Но Укропчику Галке это удалось.
Заправского таксиста из инженера Анатолия Вышегородского так и не получилось. Но баранку он крутил достаточно умело, чтобы собрать на фирму «Мейд ин…».
Однако Анатолий Иванович попал в аварию, получил травму позвоночника и перешел стараниями жены в контролеры на автостоянке. Оклад, правда, всего девять «чириков», зато воздух свежий. «И премия каждый квартал идет», — утверждает Галина Григорьевна.
Муж с ней во всем соглашается — он давно потерял охоту спорить с женой. Лида боялась, что властная Галина Григорьевна и Анжелику под свой каблук загонит. Но на переезд молодых все же согласилась: на этом настаивал и Вячеслав, и муж Анжелики Вадим.
Каждый день Лида выслушивала по телефону жалобы Галины Григорьевны на свою дочь.
На прошлой неделе, как жаловалась Галина Григорьевна матери своей невестки, молодые целый день спорили, кому стирать халат, которым они по очереди пользуются на лабораторном практикуме. «Постирал, разумеется, мой сын!» — со значением информировала Галина Григорьевна.
На этой неделе, судя по ее словам, они решают, кому идти в химчистку.
— Да-а, эмансипация! — осторожно вздыхала Лидия Ивановна.
— При чем тут эмансипация?! — взрывалась Галина Григорьевна.
И за этим явно читалось: «Воспитание, моя дорогая, воспитание!» Вообще ей всякий раз доставляет удовольствие показать ненароком, что мы, дескать, институтов не кончали, а детей вырастили как надо — не в пример вам, интеллигентам.
— Рубашку мужу не постирает — второй день вон в тазу киснет, — регулярно сообщает Галина Григорьевна. — А уж чтобы завтрак или обед приготовить!
— Так она же целый день в институте, — слабо защищает дочь Лидия Ивановна. — Когда ей?
— Некогда, это точно!
Лидия Ивановна терпеливо выслушивает претензии Анжелиной свекрови: «Выдохнется на мне, дочери меньше достанется».
Сейчас вот она упорно допытывает, сколько же можно пить чашку кофе:
— Пять? Десять минут? — Драматическая пауза. Потом: — Она пила ее двадцать две минуты! А потом столько же сидела и смотрела в одну точку.
— Может, она думала.
Галине Григорьевне, как понимала Анжелина мать, это занятие вообще незнакомо.
— Думала! — умилилась Галина Григорьевна. — Это нужно было делать в прошлом году, когда в загс шли… Нет, только представить: двадцать две минуты! За это время мой Толик успевал доехать от таксопарка до Черемушек. — Снова пауза, во время которой Лидии Ивановне предоставлялось воскликнуть: «Вот это да!» Но она промолчала. — Могла бы я позволить себе так раскидывать время, а? Нет, придется мне самой заняться воспитанием вашей Анджелики.
— Анжелика, — терпеливо поправила Лидия Ивановна. — Без «д».
— Какая разница?! — возмутилась Анжелина свекровь и бухнула трубку.