Ее щеки разрумянились, губы открылись, глаза заволокло мечтательностью. «Сейчас запоет», — решила я. И точно.
— «Виновата ли я, виновата ли я… — затянула Раиска широко и голосисто, словно на большой сцене, чтобы и в задних рядах слышно было, — виновата ли я, что люблю? Ах, зачем, ах, зачем…»
Слов я не знала. Но из глубокого уважения к чужому энтузиазму подпевала:
— А-а-а…
Вначале дети с интересом смотрели на нас — то на мать, то на меня; потом младшая не выдержала.
— Ма-а, — заревела в голос, теребя ее за рукав.
Райка остановила песню, взяла малышку на руки:
— Ну что ты, глупенькая, что, маленькая?..
Налила еще по рюмке и, закупорив бутылку, поставила снова на полку.
— Не трудно с четырьмя-то? — спросила сонным от блаженства голосом.
— Трудно, конечно. Ну а как без трудов-то? Выпьем, Виктория, за трудности! За то, что вот сидим мы о тобой по-хорошему, и небо над нами ясное, и на дворе у нас с тобой хороший праздник — всех трудящихся. И еще за то, что чего-то у нас впереди есть, светится, а мы надеемся и верим! Ну и заодно от себя добавлю, — важно произнесла Раиска, — за твою конкретную помощь сельскому хозяйству. Верно у вас там в горкоме сообразили — давно пора вникнуть в состояние дел в нашем совхозе и помочь по возможности! Молодец! — повторила. — Выполнила! Ну, доброго тебе здоровья!
Снова чокнулись. Вторая рюмка показалась мне уже не такой противной, как первая.
— Ты замужем-то? — отчего-то заранее вздохнула Раиска. Может, усовестилась, что вот, мол, ее обняли цепкие детские ручонки, а у меня чего? А у меня — соленый огурец на вилке, и больше ничего.
— Замужем. А детей пока нет. Понимаешь, наш быт, — начала почему-то оправдываться перед Раиской. — Соседка… Да нет, она, в общем-то, ничего, — заключила неожиданно для самой себя. — Тоже вкалывает. И ребенка одна без отца растит. Забавный малыш. Вовкой звать. Все допытывается, как нашего кеню по батюшке величать. — И, положив вилку с огурцом, сказала: — Знаешь, подарю я ему нашего кенара. Вот выпишется он из больницы — и подарю!
НАДО ЖИТЬ
Вечер не предвещал ничего плохого. Наоборот, все складывалось удачно — как всегда. Во время командировки сделал, что намечал, договорился о поставках дефицитных счетчиков для объединения, повидался с нужными людьми и на два дня раньше срока вернулся в Москву.
Прямо из Внукова позвонил Ирине — ответила она сама. В лаборатории только Бородачу он сообщил о своем приезде. Заместитель должен быть в курсе — мало ли что!..
Бородачев — человек надежный. Вот уже пятнадцать лет у Межина с заместителем никаких проблем, с того самого времени, когда Межин, сам еще молодой, но уже ставший на ноги, помог своему дипломнику устроиться в их объединение. Сделал его вначале просто хорошим инженером, потом — старшим, потом — ведущим. Растить молодую смену, говорят, почетно. Но большинство руководителей об этом лишь говорят, а Межин дело делает.
Когда он стал во главе отделения, Бородачев занял его место начальника сектора. И следующую клетку на этой шахматной доске Межин для него присмотрел. Если, конечно, все пойдет по плану. Впрочем, дело почти решенное. «Ваш генеральный давно уже на покой просится, — сказали ему в министерстве. — Так что, Василий Егорович…»
Бородачев об этом, похоже, знает.
И о том, что у Межина с Ириной Волгиной отношения не просто начальника и лаборантки, Бородач тоже, конечно, догадывается — не дурак же. Но виду не подает.
Ирине в своей лаборатории Бородач создает режим наибольшего благоприятствования. И не только ей, но и ее брату Игорю, который заканчивает у них свою тему и скоро будет защищаться. Парень, надо сказать, способный, но лени-ив! Диссертацию уже пятый год мучает, вместо того чтобы работать, часы напролет курит с хорошенькими лаборантками. Да и на заводе не столько свой прибор испытывает, сколько ищет очередное знакомство. Но он — брат Ирины, а стало быть, парня надо доводить до кондиции. Это однозначно.
К тому же Межин понимал, что, когда Игорь защитится и станет работать, в его отделе будет еще один надежный человек. Такие ему нужны.
Бородач отпустил Ирину без разговоров, и она приехала к себе домой в Чертаново почти одновременно с Межиным.
Она спала на его плече, а Межин осторожно гладил ее волосы цвета гречишного меда. Мягкие и податливые, как и она сама.
Да, если бы не Ирочка, жизнь была бы пустой, лишенной смысла.
С женой он уже давно спит в разных комнатах. Дочь, которая их когда-то связывала, теперь живет отдельно: поступила в институт, на первом же курсе выскочила замуж и переехала к мужу. В самом деле так скоропалительно влюбилась или не чаяла поскорее уйти из родительского дома?
В отчуждении, которое произошло между Межиным и женой, виноваты, конечно, оба. Ему, как мужчине, следовало быть более внимательным. Ей, как женщине, — более терпимой и ласковой. А Дина, к сожалению, максималистка: или все, или ничего. Видит бог — Межин, даже охладев, пытался поддержать видимость семьи. Дина же эту видимость разрушала при каждом удобном случае. Неудобными тоже не гнушалась. Одна ее привычка вмешиваться в его служебные дела чего стоит!
Услышала как-то его разговор с шефом. Межин ходатайствовал за одного инженера — речь шла о кандидатуре на место председателя жилищной комиссии. Межин предлагал Петра Петровича Темина. Шеф ведь не знал, что у Темина есть прямые связи с исполкомом — там работал его шурин. «Нужный человек», — подсказывал он шефу.
— Все нужные, нужные, — скривила рот жена, когда он повесил трубку. — Тот нужен для того, этот — для этого…
— А как ты думала! — взорвался Межин. — Сама такая идеально чистая, а муж, выходит, деляга, из дерьма не вылазит, да?
Жена гордо молчала.
— А кто для твоего отделения импортный лазер достал? С помощью которого ты… — «ты и стала заведующей», — хотел сказать Межин, но пощадил жену: — Ты и твои коллеги сделали тысячи операций, спасли тысячи человеческих жизней, забыла? А вся ваша валютная диагностика? — горячился он. — Черта с два вы бы ее имели, если бы не мой Бородачев. Потому что двоюродный брат Бородачева работает в Машприборимпорте. — Межин сделал паузу, чтобы остыть. — Ну и у нас, конечно, половина оборудования из того же неликвидного списка, через того же нужного человека, — продолжал спокойнее. — Так что? Один я им пользуюсь? Только мне выгода?
Жена молчала.
— А с Теминым, думаешь, для себя стараюсь? Мне лично плевать, кто будет председателем жилищной комиссии, — площадь, как ты понимаешь, нам не получать. — Он обвел взглядом просторную кухню их двухкомнатной квартиры. — А вот другим в объединении от него может быть польза.
— От него или от его шурина? — уточнила Дина.
— А это — все едино. Детали важны только в приборах. А в жизни… За так, Диночка, только сортиры работают. И то не везде.
Дина поморщилась.
Нет, Межина просто бесила эта игра в чистоплюйство. И в жене и в других, которые делали вид, что им ничего ни от кого не надо. Вранье! Фальшь! Еще как надо. Только он, Межин, говорит об этом прямо, а другие прикрываются фиговым листочком.
— Запомни, Дина, — сказал почти мягко. — Времени на лирику у меня нет. Я знаю, что хочу и как хочу. И не учи меня, пожалуйста…
Жена перестала лезть в его дела.
Странно устроен человек! Тогда его раздражало то, что вмешивается, сейчас — то, что не вмешивается.
И все же такое полное безразличие к его жизни… Хоть бы иногда спросила: «Как там у тебя, Вася, что?»
«Надо разводиться — сколько ж можно?» — подумал, тихо перебирая Ирочкины волосы.
И все же почему-то тянул. Сила ли привычки, боязнь перемен? Или эти изжившие себя отношения непостижимым образом все же оказывались нужны? Для чего? Зачем?
Да катись оно все!.. Не хочет он сейчас ни о чем думать, только об этих вот блаженных минутах.
Хотя думать скоро придется, учитывая положение Ирины. Межин невольно скосил глаза, но под одеялом ничего заметно не было. Нет, он будет последним подлецом, если не примет никакого решения в ближайшее же время.
Ирины волосы пахли сырой листвой — пряный, слегка горьковатый запах. Он выпустил влажную прядь — пусть отдыхает. Ира устала — уснула, едва он выпустил ее из объятий. А Межину достаточно пары часов сна, чтобы чувствовать себя снова бодрым. «Ты у меня семижильный», — каждый раз восхищается Ирочка.
Вообще-то, у нее есть повод им восхищаться — если без ложной скромности.
Меньше чем за два года, с тех пор как пришел в отделение, Межин вывел его в передовые. Ни единого срыва, все по плану, все по графику. И со смежниками отношения наладил, и с заводским начальством. Сумел себя поставить и в объединении и выше — недаром ведь в генеральные прочат.
«Ты, Межин, знаешь, как уметь», — сказала однажды Ирочка.
«Конечно!» — ответил он.
Знания теперь есть почти у каждого — эка невидаль! А вот умение ими пользоваться — далеко не у многих.
Межин и знал, и умел. Взять хотя бы случай с Буровым. Начальник соседнего отделения повел вдруг себя несколько странно — стал чинить Межину всякие мелкие пакости. То к схеме придерется, то акт о внедрении не подпишет, то еще что-нибудь. Бурова недавно избрали в техсовет, и он, видимо, решил таким образом подзаработать себе авторитет.
На одном из заседаний совета чуть не зарубил их проект.
И Межин взбеленился.
Изучил направление, которым занимался буровский отдел, — влез в литературу, докопался до сути, поговорил кое с кем в главке. Дал задание своим молодцам и с цифрами в руках выступил на очередном заседании совета. Доказал, что направление неверное и нечего тратить на него государственные деньги.
Буров сидел, окаменев. И после окончания совета не сразу смог подняться со стула.
«С Межиным лучше не связываться», — шептались после заседания коллеги. Что и требовалось доказать.
«Да, шутка ли — закрыть целое направление! — комментировала вечером Ирочка, лежа у него на плече. — Силен ты, Межин!»