Он рассмеялся, гладя ее волосы цвета гречишного меда.
«Силен! — повторила Ира, теснее прижимаясь к его плечу. — Любой молодой мог бы тебе позавидовать…»
Слово «молодой» немного царапнуло. Впрочем, сорок шесть — возраст, чего уж тут!
Но, с другой стороны, что толку от этих молодых? Изнежены, избалованы, от легкого удара падают, расшибают лбы, и редко кто снова встает на ноги. Межин другого замеса. Черта с два его свалишь. Он и в молодости-то жилист был, а теперь… Поэтому-то Ирка и держится за него, боится потерять. Не он, который в два раза старше, а она, юная и красивая. Потому что молодой у нее уже был. Маменькин сынок с незаконченным высшим. Полгода бешеной любви и полтора следующих — такой же бешеной ненависти. Умные родители предоставили их самим себе. Вот тут-то и выяснилось, что кроме постели существуют еще и кухня с горой немытой посуды («А почему я? Один готовит, другой моет»), и ванная с тазами замоченного белья («Давай так: ты — свое, я — свое»), и очереди в мастерскую по ремонту обуви, по ремонту электроприборов («Я не бреюсь, ты и стой!»), и элементарная нехватка стипендий («Ты же мужчина, Вадим! Родители, конечно, люди не чужие, но нельзя же злоупотреблять родственными связями!»).
«То было не серьезно, — говорила Ира о своих отношениях с Вадимом. — Слюнтяй, слабак! А ты — настоящий мужчина…»
И все два года их знакомства повторяет: «Ты — настоящий мужик, Межин!»
Межин понимал, что, не будь Вадима, Ирина не смогла бы оценить его, Межина. Продолжала бы играть в равноправие. Вот уж чего нет — того не будет. Равенство — привилегия глупцов. Он был рад, что Ирина не собирается с ним тягаться. Нет уж, хватит с него собственной умной жены…
Тьфу ты, нашел время вспомнить!
Ирина шевельнулась во сне. Услышала телефон? Из кухни доносилось его приглушенное урчание. Кто бы это? В такое время суток? Значит — из ряда вон…
Осторожно высвободил руку, встал, босиком протопал на кухню.
— Слушаю, — сказал, прикрывая рукой трубку.
— Василий Егорович, это Бородачев. Пожар в лаборатории, — сообщил сразу — его заместитель умел не тратить слова.
— Еду, — так же кратко ответил Межин.
Пожар, как выяснилось, произошел потому, что оставили под током измерительные приборы. Аспирант, который работал в лаборатории, их не выключил, а просто отключил рубильник и сам уснул. Ночью они как-то попали под ток — то ли кто снова врубил напряжение, то ли еще что.
Межин схватил машину, помчался на место. Пожар был уже потушен, по лаборатории плавали хлопья серого пепла — все, что осталось от чертежей проекта, — и удушливый смрад сгоревшей изоляции.
Аспиранта, по вине которого все произошло, отвезли в больницу.
— Какого черта, — взорвался Межин, когда остался наедине с Бородачевым, — вы доверили лабораторию какому-то сопляку? Оставили наедине с валютным оборудованием?! — Межин чувствовал, как краска прилила к лицу, щеки раскалились, как утюги. — Нарушили инструкцию! Отдали ключи…
— …Игорю Волгину, — спокойно подсказал Бородач.
Краска мгновенно отлила от щек, и, если бы Межин глянул сейчас в зеркало, он вряд ли отделил бы свое лицо от своей белой сорочки. Он тут же просчитал всю ситуацию и понял, что это грозит ему строгим выговором — как минимум. А если без скидок — то судебным следствием. И в том и в другом случае о посте генерального можно забыть.
Есть, правда, выход: свалить всю вину на Бородачева, что и будет правдой. Однако Межин понимал, что как бы хорошо ни относился к нему заместитель, под суд за него он не пойдет.
Да и следствие над Бородачевым все равно бы размотало всю цепочку.
Поэтому Межин взял себя в руки и сказал Бородачу обычным, в меру мягким, в меру властным, голосом: «Ключи Игорю дал не ты, а его сестра Ирина, ясно? Остальное беру на себя…»
Прежде всего Межин поехал в больницу: анализ крови на алкоголь у Ирининого брата должен быть отрицательным. Тут — без вариантов.
«Ну и сопляк! Ну и подложил он мне! — глядя из окна такси на съежившихся под дождем прохожих, думал Межин. — Не можешь — не прикасайся. Знает же, как с этим сейчас строго».
Им в свое время и не в таких дозах этот спирт выдавали — для промывки приборов, конечно. И ничего, выстояли. А этот… «Слабак!» — еще раз ругнул его Межин, но облегчения не почувствовал.
Да-а, объяснить следователю, как это молодой, здоровый парень так запросто дал себя обжечь, будет трудно. Но все же легче, если к этому не будет примешан алкоголь.
С медиками договорился — им тоже нужны приборы из неликвидного списка.
Потом — в министерство. Сергей Гаврилович должен узнать о событиях от самого Межина, а не от кого-то другого в искаженном виде. Зашел в соседний отдел — поздороваться с однокашником.
Потом съездил еще в несколько точек — к людям, которые могли быть полезными в данной ситуации.
Вечером поехал домой. Жена встретила его, как всегда, сдержанно. Но без обычной холодности. В нее Межин каждый раз упирался, как в стену. Но она стала уже привычнее задвижки на двери Дининой спальни. А сегодня эта стена вдруг исчезла. Межин догадался: Дина знает о ЧП. Знает и сочувствует. Вот это уж совершенно зря! Он внутренне напрягся, готовый к отпору: стена все же лучше, чем этот ее всё понимающий взгляд.
Не говоря ни слова, прошел в свою комнату. Бухнулся на тахту, взял «Польский детектив», стал читать. Через минуту захлопнул книгу, вскочил с кровати. И туда-сюда, туда-сюда по кабинету. Его обычный маршрут в минуты повышенного душевного напряжения — по диагонали. Он вытоптал уже широкую белую дорожку на ковре, подаренном им к свадьбе дядей жены Ипполитом. Дина знала эту его привычку и всегда оставляла его наедине с собой.
Но сегодня она нарушила свое правило, заглянула в дверь:
— Есть будешь?
— Нет, — ответил Межин.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно! — И, перехватив ее недоверчивый взгляд, подтвердил: — Да, да. По-настоящему хорошо я чувствую себя только тогда, когда мне по-настоящему плохо. Это меня мобилизует.
Дина прикрыла дверь. Межин подумал: «Нет, умная жена — не всегда бедствие».
Он сделал несколько звонков. Прежде всего Ирине — прорепетировать версию насчет ключей. «Да, дала их брату… Конечно, естественно — надо же ему заканчивать тему… Ну брось, что тебе будет? С лаборантки какой спрос? — сказал и осекся: по напряженному молчанию на том конце провода понял, что обиделась. — Ну, малыш! Ну ты же умница, ну? Я же с тобой — чего тебе бояться?»
Иру успокоил.
Теперь Бородачу — узнать последние новости. Тот докладывал четко, по порядку.
— Так-с, — подытожил Межин. — Понтюхин, говоришь, копает? Комиссию, говоришь, хочет созвать? Значит, хочет крови. Забыл, кто его на партсекретаря выдвинул? Ну что ж, придется задвинуть… — Межин секунду молчал, сосредоточиваясь. — Ты вот что, Иван Палыч, попроси Хвесину покопаться у него в документации — наверняка что-то найдет… Что? — Он молча слушал, потом расхохотался: — Безгрешных людей нет, запомни это. Не в одном, так в другом… Ну это ты зря: Хвесина свой человек. Она же понимает, кому обязана. — Межин сделал короткую паузу, чтобы дать своему заместителю время тоже кое-что понять. — Ты не помнишь, — спросил задумчиво, — когда она подавала заявление на улучшение жилищных условий?.. Так-так, стало быть, уже четвертый год… Многовато, многовато, ты как считаешь?
Положил трубку, снова забегал по протоптанной в персидском ковре дорожке: туда-сюда, туда-сюда. Потом вдруг остановился, посмотрел на телефон, снова схватил трубку.
— Петр Петрович? Здорово живешь!.. Да тоже помаленьку… Ну что жена, поправилась?.. Лекарств больше не надо? А то смотри, Дина достанет… А дочка как? Неужели на следующий год? Вот время летит! Я-то уже и забыл, как наша поступала. А ведь тоже волнений было — будь здоров! Так куда она? Да, математика там — профилирующий. Слушай, у меня есть один аспирант… да нет, он совершенно бескорыстно. Он мне обязан — даром, что ли, вожусь с ним… Завтра же и поговорю… Все будет в порядке, увидишь… Да, нервы, нервы! Век стрессов… Надо снимать. Как насчет ружьишка? Побалуемся? На той неделе открытие сезона, помнишь?.. С егерем я улажу — свой человек. — Межин терпеливо слушал, что ему говорил Петр Петрович. — Ну, значит, решили? Добро!.. Да, чуть не забыл… У нас есть сотрудница, некая Хвесина… сейчас она перешла в другой отдел… так вот, четвертый год стоит на очереди… Понимаю, понимаю… И все же ей положено в числе первых — трое детей и четвертый, как я слышал, в проекте… — Председатель жилищной комиссии, видно, отпустил что-то насчет их общих болевых точек, и Межин рассмеялся: — Ну, что такое проект, я и сам хорошо знаю… И что такое заводской фонд — тоже… Но что-то же остается… Надо поддержать активнее. Неплохо бы и из исполкома звонок организовать — там же у тебя шурин, договоритесь как-нибудь… Ну что ты, — махнул рукой, — забота о сотрудниках — прежде всего… До встречи в лесу! — И повесил трубку.
Та-ак-с, с этим тоже порядок. Что еще? Комиссия. Сейчас она совсем некстати. Впрочем, комиссии всегда некстати. Что тут можно сделать? Нанести упреждающий удар, так их, кажется, учили в армии. Сейчас — кто кого опередит. И он будет круглым идиотом, если позволит это сделать другому. Тут все — однозначно.
Межин остановился посредине ковровой дорожки, щелкнул пальцами. «Однозначно!» — повторил и решительно пошел к двери.
— Дина, ты спишь? — постучал к жене.
Она лежа читала «Медицинскую газету». Когда Межин вошел, отложила газету в сторону, отодвинула настольную лампу, чтобы не била в глаза, и молча подняла брови.
Межин, собственно, не ждал ничего другого — последнее время их контакты сократились до минимума: когда он приходит, если вообще приходит, она уже спит. Она уходит — он еще спит. Ни общих забот, ни переживаний. «Общее у нас с мужем только мусорное ведро», — сказала, он слышал, матери по телефону.
И все же этот ее взгляд, хотя и не более отчужденный, чем всегда, сегодня почему-то его задел.