«Теперь всё нормально, теперь разберутся. Сёмка объяснит», — подумал Трофим Игнатьевич. Последнее дело сделано. Старый милиционер покачнулся, сделал два неверных шага и рухнул лицом в снег. Снег был белым и холодным, но Трофиму Игнатьевичу в последний миг его жизни показалось, что он летит прямо в тёплую и пряную темноту.
— От-е-ец! — разнеслось над холмами, и ещё один человек пробежал по склону холма, упал на колени рядом со стариком, склонился над ним.
«Всё! — подумал Николай Яжембский. — Если сейчас здесь появится ещё кто-нибудь, то я, пожалуй, поверю даже в инопланетян».
Молодой милиционер в форме медленно и торжественно, скрывая растерянность, шагал по склону холма. Виктор Трофимович бросился к отцу, это естественно. Что здесь делал старик? Неизвестно. Что делают здесь все эти люди? Тоже неизвестно. Вон те, бандитского вида, приехавшие на джипах, явно собираются стрелять в детей. А эти, нетвёрдо стоящие на ногах, — вообще непонятно кто. Всё время были одни дети — откуда же взялось столько взрослых? И что делать в этой ситуации ему, лейтенанту Андрею Петухову?
Поколебавшись, Андрюша поднял ракетницу, прихваченную им на всякий случай, выстрелил вверх и крикнул звенящим, срывающимся на фальцет голосом:
— Всем стоять! Милиция! Именем Закона Российской Федерации!
Николай Яжембский обхватил голову руками и засмеялся.
Кто-то из алкашей крикнул:
— Да здравствует наша родная милиция! — и отхлебнул из бутылки, которую держал в руках.
Маринка, которую больше никто не удерживал, подбежала к отцу и прижалась к нему. Он, обхватив её руками, шептал: «Доча, доча!» Пистолет мешал ему, и он бросил его в снег.
Генрих Лис сидел прямо на снегу и перечитывал записку, написанную четким, без наклона почерком Вилли. Строчки скакали и расплывались у него перед глазами, и Генка — никак не мог понять отчего. На самом деле глаза его застилали слёзы, но Генка плакал последний раз так давно, что просто забыл, как это бывает.
«…после первого курса обязательно диализ. Не бойся, он уже будет возможен и не принесёт вреда. Второй курс в капельницах. Третий — внутривенно. Там всё подписано и пронумеровано… Потом ещё два года жёсткой диеты (ты проследишь), и функция почек полностью восстановится. К совершеннолетию Иоганн будет здоровым человеком. Прости, что не сумел помочь тебе и Вальтеру. Но у Вальтера возможен существенный прогресс. Вплоть до социализации. Тяните его. Прощай и не поминай лихом. Твой Вилли».
Странные, совершенно неуместные на заснеженном лугу звуки привлекли внимание Генки. Он поднял голову и увидел, что ровно посередине всего происходящего чернявый носатый мальчик настраивает скрипку.
— Не надо стрелять, — бормотал Лёвушка Райтерштерн, приседая от ужаса. — Совсем не надо стрелять.
Появляющиеся из ниоткуда всё новые и новые действующие лица и их странные слова и поступки пугали Лёвушку до полусмерти. Вместе с тем всё происходящее очень напоминало ему важную сцену из сказки «Золотой Ключик», где куклы как бы сражаются с Карабасом, Пьеро читает гадкие стихи, Мальвина хохочет, Буратино кривляется. Всё это было очень смешно и совсем не страшно. Лёвушка Райтерштерн умел испытывать противоположные чувства одновременно и считал это важным признаком творческого человека. Увы! Чернявый, вертлявый, носатый Лёвушка всегда, во всех детских спектаклях играл Буратино. Но ощущал себя Пьеро. Всегда Пьеро. Но ведь Пьеро тоже сражался с Карабасом. Как умел.
— Не надо стрелять, надо наоборот, — сам себе сказал Лёвушка. — Как наоборот? Что наоборот — стрелять? — руки у Лёвушки тряслись от страха. — Красота спасёт мир[86]! — громко подбодрил себя Лёвушка. Где-то он слышал эту фразу и она ему понравилась своей звучностью. — Красота — это наоборот от «стрелять», — решил он и распахнул футляр. Скрипка лежала в нём, как уснувший щенок.
Никогда в жизни Лёвушке не приходилось играть на морозе, под снегом. И звук на отрытом воздухе был другой — более резкий, короткий. Лёвушка подстроил скрипку, огляделся. Встретил изумлённый взгляд Владека Яжембского, подмигнул ему и заиграл полонез Огинского[87].
«Та… Та-ра-та-та, та-тата-та. Та-та-та-та-а, та-та, та-та…»
Музыка великого поляка стелилась вместе с позёмкой, сметала всё ненужное. Витёк Савельев, тихо улыбаясь, поднял скрипичный футляр и держал его на весу, чтобы внутрь не попадал снег. Задача, которую он не мог решить уже два месяца, вдруг как-то решилась сама собой.
Со стороны кустов, смущённо улыбаясь отцу, широкоплечий и красивый, шёл в одном свитере Тадеуш Яжембский. Он нёс на руках девочку, завёрнутую в его куртку. Другая девочка, постарше, шла рядом, волоча по снегу длинноствольное ружьё. Сбоку подпрыгивал и вилял хвостом нескладный большелапый щенок.
Над лежащим Трофимом Игнатьевичем склонились Виктор Трофимович и папа Витька, когда-то в молодости окончивший фельдшерские курсы. Виктор Трофимович держал тяжёлую лысую голову отца у себя на коленях и быстро, путанно рассказывал незнакомому щуплому мужчине с серьёзным близоруким взглядом, каким человеком был его отец, какую жизнь он прожил, как он, мент до мозга костей, боялся умереть где-нибудь на грядке, как он в последние свои дни ловил каких-то шпионов и связывался со службой безопасности и они прислали ему благодарность… Отец Витька внимательно слушал. Он уже знал, что сделает, вернувшись домой.
«И если Витя захочет взять себе этого щенка, я ему разрешу», — решил он.
Тарас Варенец стоял в снегу, в стороне от всех, и смотрел на Марину, которую отец не отпускал от себя ни на шаг. Он думал о том, что завтра, нет, сегодня вечером он скажет ей, что, пока её не было и неизвестно было, что с ней, он, Варенец, чуть не умер и не мог ни есть, ни спать… И пусть Альберт над ним смеётся, если хочет. А завтра он скажет математичке и директору Ксюше, что самый способный математик класса — Витёк Савельев и если она этого не видит, то это её сложности, но на олимпиаду должен идти именно он…
Маленький Костик подошёл к Никите и осторожно потрогал ружьё.
— Оно настоящее? — спросил он.
— А то нет! — обиделся Никита. — Вот смотри, сюда патроны кладут, это приклад, это курок, это вот мушка. А вот здесь дарственная надпись — моему деду…
— Здорово, — искренне восхитился Костик. — А можно мне стрельнуть?
— В другой раз, — сказал Никита и смягчил отказ улыбкой. Впрочем, Костик не обиделся…
Ёська присел на корточки возле щенка и обнял его за шею. Щенок, недолго думая, облизал Ёськино лицо.
— Какой хороший щенок! — сказал Ёська. — Хочешь — бери, — предложил Тадеуш. — Он пока ничей. Мы его на дороге нашли.
— А можно мне? — обрадовался Ёська.
— Конечно, можно, — улыбнулся Тадеуш.
— Ты ему сразу понравился, — добавила стоящая рядом Капризка.
— Спасибо. Я его Чуркам съесть ни за что не дам! — непонятно сказал Ёська и поцеловал щенка в холодный чёрный нос. Щенок фыркнул и почесал лапой за ухом.
Баобаб подошёл к брату и встал рядом с ним.
— Тодька, я из гимназии уйду, — сказал он. — Я так решил.
— Чего так?
— Мне математика по сараю. Не въезжаю я в неё — и всё.
— И чего ж ты решил?
— В спортшколу пойду. Штангу тягать. У меня пойдёт.
— Верно, брат. Ты медленный, но упорный. Только курить бросай. Для спорта это нельзя.
— Уже бросил. Вот сейчас.
Стас Орлов решительно подошёл к Мокрому, которого узнал по зелёным соплям, пузырящимся под носом.
— Слушай, а тот, Вонючка, взаправду, что ли, помер? Что ж в больницу-то?
— Да не, — Мокрый примирительно махнул рукой. — Не взаправду. Это Лис вас пугал. Живой он. На базе лежит.
— На какой базе?
— Живём мы там.
— Как же живёте-то? Одни, без взрослых? — с любопытством спросил Стас.
— А чего нам взрослые? — Мокрый гордо выпрямился, шмыгнул носом.
— А деньги, жратва?
— Промышляем помаленьку…
— А родители чего ж, померли, что ли?
— По-разному, — уклончиво ответил Мокрый, уловил во взгляде Стаса удивление и даже, пожалуй, уважение и довольно улыбнулся.
Альберт, каким-то неведомым чутьём угадавший интеллектуального лидера бригады, разговаривал с Косым.
— А что, этот Вилли, ни разу про корабль не проговорился?
— Да нет вроде, мы про него и не знали ничего. Знали бы, так проследили бы, пошарились там…
— Нам Аи рассказывала.
— Надули они и вас, и нас — вот что я тебе скажу. Гляди — чуть все всех не перестреляли…
— Да нет, тут сложнее. Понимаешь… Как тебя зовут-то?
— Косой.
— А по-нормальному?
— По-нормальному — Матвей, но я уж и забыл про это…
— А что у тебя с глазами — всегда так было?
— Вроде всегда. Меня потому и в интернат сдали. Там получше стало. Сейчас вот очки разбились…
— А другие купить?
— Они у меня сложные очень, на заказ надо делать… Да и в них тоже. Операцию если бы сделать…
— Верно, сейчас, я слышал, ещё лазерная коррекция есть.
— Этого я не знаю, но ведь всё равно — большие тыщи нужны…
— Можно спонсора поискать, — рассудительно предложил Альберт. — Сейчас так многие делают. Не безнадёжное дело. Только вот через кого… Вы чего же — совсем отдельно? Взрослые-то у вас есть?
— Нет. Генрих — старший.
— Карлик? Ну надо же! А чего ж вас взрослые бандиты под себя не подгребут?
— Да я сам не знаю. Генрих платит кому-то, и ещё дружки отца, может, прикрывают. У них отец крутой был, пока не убили. Не знаю.
— Тем более. Ты подумай, насчёт спонсора-то. Я могу через интернет прокрутить…
Сёмка Болотников выполз из кустов, в которых хоронился почти с самого начала действия, и, с трудом разминая затёкшие и замёрзшие ноги, пошёл к отцу. Василий, увидев сына, как-то бестолково засуетился, зачем-то расстегнул и снова застегнул куртку.
— Шёл бы ты, Сёмка, домой, — сказал он. — Мать извелась. Чего тебе с этими? Я понимаю — во всём моя вина. Но я это… другой настрой возьму. На работу, вон, устроюсь. Я уж договорился — каменщиком в бригаду, которые коттеджи на берегу строят. Я же могу каменщиком, ты не думай — я в армии в Казахстане дома строил. И насчёт выпивки там строго, так что дисциплину блюсти… Ты, Сёмка, не серчай на меня…