– Красота же! – мелкая довольно потирает ручонки, снова оказавшись на плечах избранника своего. – Спасибо, ты самый лучший! – в порыве голову Стёпы обхватывает обеими руками, целует в затылок.
Он немного теряется. Полагаю, что её приступы нежности в моем присутствии парня смущают. Но надо должное отдать, я не видела их даже в губы целующимися.
Гата бережно извлекает из коробочек стеклянные шары, разглаживает пальчиками ленты на сшитых зверушках, словно здороваясь с ними, с улыбкой рассказывает истории появления у нас той или иной игрушки. Они со Стёпой весело делятся историями новогодними. Отчетливо понимаю: решение дать им пожить только вдвоём было верным.
Почти одновременно с Лёшей даём друг другу знак, дескать, давай их оставим одних. Почти незаметно на кухню уходим. Дважды за эти недели мы с ним обедали, будто случайно. Не располагайся рядом с нашим офисом хороший ресторан – один из лучших в городе, я бы не поверила в чудесное стечение обстоятельств. Надо признаться, общаться с ним легко, и можно даже сказать, что приятно, во всяком случае интересно.
– Агата всегда такая? – спрашивает, пока я ему кофе варю.
– Когда не в апатии опустошающей, да.
– Девочка-праздник, – улыбается мягко. – В тебя?
– Вообще нет, – признаюсь сходу. – Я такой никогда не была. Ни в её возрасте, ни раньше, ни позже. Мне самой с собой тяжело. С детства во мне недовольная бабка живёт. «Лена, ты чего негодуешь?», «Лена, что с лицом?». А оно, блин, от природы такое, – смеюсь. – Это досадно, когда твоя мама даже не в курсе. Так что нет, не в меня.
– В папу? – спиной чувствую, как он напрягается.
– Я б не сказала, хотя, насколько мне помнится, он человек компанейский, но позитив из него не искрился, – спустя годы получается абсолютно равнодушно вспоминать о неприятном мне человеке.
– Вы редко общаетесь?
– Весьма. Лет десять его не видела точно, – к счастью огромному. – Мы не общаемся. При Агате я тему отца стараюсь не поднимать.
– Я понял.
Улавливать налету это явно его. Видя мою минутную потерю настроения, он продолжает.
– Как ты праздники отмечаешь обычно?
– По настроению. Если мне хочется, могу устроить праздник себе в любой день, улететь куда-нибудь или дома остаться, – правда, очень редко пользуюсь этой возможностью. – Если его нет, провожу праздничный день как обычный. Лет до десяти Агатка часто мне в виде «подарочков» подкидывала на новый год то ветрянку, то грипп, то ангину. За счастье было просто уснуть до двенадцати, все лучше, чем температуру сбивать под хлопки салютов. Так что, с тех пор я не зацикливаюсь, чего только не было.
– И ты ветрянкой болела с ней?
– А то, в двадцать четыре, – произношу с гордостью, усмехаюсь. – Тут вот отметина на память осталась, – лба своего касаюсь. – Папа мой говорил, что я в детстве болела, мама не помнила. Оказалось, что нет. Хотя сама мама дважды болела, второй раз пару лет назад. Очень тяжело перенесла. По сравнению с ней мне повезло. Всего несколько дней температура под сорок и волдыри даже на веках.
– В больнице? – уточняет с видом серьёзным.
– Ты шутишь? Мы с Гатой жили вдвоем. Дина, сестра моя, продукты нам приносила, оставляла в тамбуре, перед дверью. Они тоже не переболевшие, вся семья. Мелкую все боялись, как огня. Так что мы с ней друг дружку лечили.
Одно из лучших времен в моей жизни. До Агаткиных трех с половиной я не работала, спасибо маме и папе за эту возможность всячески мне помогали. Наслаждалась малышкой от пальчиков ног до макушки.
Не слишком охотливый к разговорам мой собеседник сегодня на редкость речистый. По его словам, в их семье рождественские праздники все любили. Праздновали они обычно у бабушки и деда, по папе. Готовились к ним заранее, обстоятельно продумывая и собирая подарки. Занятие, по его словам, увлекательное. Родственники по тем временам были людьми «с повышенными возможностями», дед дипломат, бабушка известная пианистка, выездная. Оба из-за границы привозили внукам игрушки, одежду, мальчики же в ответ делали подарки собственноручно.
– После праздничного ужина нам разрешали войти в общую комнату, а там… Настоящее волшебное царство. Комната была огромная, в ней помещалось три ели гигантских. Для взрослых одна на всех, нам с Вовкой – по одной на душу. Под каждой подарки. Равное количество каждому, чтобы мы не передрались. Это было делом обычным, – Лёша по-мальчишечьи улыбается. Впервые его вижу таким…открытым. Ему очень идёт. – Может, они и не такие уж здоровенные были, но нам мелким казались до самого потолка. Зеленые лапы елей искрились, прогибались под тяжестью стеклянных золоченных шаров. А сколько мы их перебили, – усмехается, явно вспоминая моменты из детства. – Около дома, на улице росли две ели голубых. Их мы тоже наряжали, лакомствами и небьющимися игрушками. Каждую ночь всё добро обносили, а наутро мы с братом и бабушкой чуть ли не наперегонки неслись навешивать новые. Моя бабушка говорила, что счастьем надо делиться, хотя бы его малыми долями. Времена были не самыми легкими, у нас всегда конфет, мандаринов, хурмы было вдоволь, мы с Вовой их есть не хотели, а у кого-то только по праздникам. Соседи её – бабушку, да и нас за одно, обожали.
Глава 36
Агата
Изо дня в день я задаю себе один и тот же вопрос – что бы было сейчас, не скажи я Стёпе о маленьком? Как бы я жила в таком случае?
В безмерной тоске и грусти. Это я знаю совершенно точно. Потому что такой счастливой я была разве что в детстве, и то, это не точно. Каждую свободную минуту его времени – моё-то теперь всё свободно – мы вместе проводим. Разговариваем, узнаем друг друга получше, шутим, смеемся. Он терпит меня любой. И в меланхолии, и в душевном томлении, и скачущей по квартире в пижаме. Правда, последнее старается пресекать, когда я забываюсь, чтобы малышу не навредить.
На УЗИ, к гинекологу, на забор крови ходит со мной. Чтобы было не страшно. Так он говорит. Самый чудесный, безумно заботливый. Мой.
Сейчас я сижу, на его плечо голову опустив. Глаза сами собой закрываются, ещё чуток и в сон провалюсь.
Стёпа плечом передергивает.
– Эй, не спать. Ты для этого три круга на колесе обозрения выпросила? – строго-шутливо вопрошает.
Я попросила, потому что это самый теплый декабрь на моей памяти. Солнышко немножко, но греет, небо ясное – словно весна.
– Ты мне сам пол ночи спать не давал, – говорю и краснею, как рак, прячу лицо, прислонившись им к рукаву его пальто.
– Я тебе? Ты ничего не путаешь? – вскидывает брови. – А не ты ли начала мне показывать, чему тебя ещё в студии научили, помимо балета.
– Это и был балет. Стрип-балет.
– А мама твоя в курсе, что тебя там и такому учили? – продолжает глумится, хрипло смеясь.
– Я… Всё! Больше тебе ничего не покажу! – днём во мне смелости убавляется, нежели под покровом ночи.
Стёпа меня в макушку целует.
– Покраснела, как гранатик. С косточкой, – опускает ладонь мне на живот.
Мы с ним недавно ходили на УЗИ, врач говорила перед процедурой, что уже пол, возможно, сможет установить. Но крошка наша закрылась. Мне думается, что там девочка. Мне так хочется. Мы видели, сами бы, правда, не поняли, как малыш ротик свой открывал. Врач сказала, что уже большой пальчик сосать начинает. Это так мило. До слез. Лапушка размером с мизинчик.
– Я бы поела гранат, – если честно, я бы сутками есть могла, даже то, что раньше есть не могла, например, черемшу. – Заедем к маме в офис? Я ей пирог отдам.
Вообще-то это только предлог. Я хочу, чтоб она новый год с нами праздновала, а она упирается. Якобы мешать нам не хочет. А я не хочу, чтоб она в одиночестве его встречала. Да и вообще мы всегда вместе с ней праздновали.
– Чтоб она осетра тебе с грибами запекла. Обжорка, – подтрунивает.
– Это второстепенно, – правда, слюноотделение вмиг усиливается. Очень хочу, а готовить сама не хочу.
На обратном пути, Стёпа, как я и попросила, останавливается рядом с деловым центром, где располагается офис компании. Я, подхватив пакет и пообещав, что быстро вернусь, выхожу из машины. Стёпа со мной не идёт, остаётся с другом своим поговорить по телефону.
На этаже, где их офис располагается, подозрительно тихо. Обычно кто-то куда-то бежит с документами. Открываю дверь в нужный мне кабинет и столбенею.
Мама в своем кресле сидит. Невозмутимо. Но не за столом, а рядом с окном. В её кабинете обыск проводят, судя по всему, ОБЭП.
Все разом на меня оборачиваются.
– Кто пустил? – рявкает один из мужчин.
– Обороты сбавь, Игорь. В другом месте и с другими людьми так разговаривать будешь, – в ту же секунду мама его осекает. – Мой ребёнок – не сотрудник компании. С ней так говорить ты прав не имеешь, – она говорит не грубо, но очень доходчиво.
– Там никого нет. В коридоре, – поясняю.
Мужчина, которого мама Игорем назвала, бросает папки, что в руках держал, на стол и тут же выходит из кабинета. Спустя пару мгновений крик его из коридора доносится.
– Дочь, ты с чем-то срочным? Если нет, то лучше попозже поговорим, – со мной говорит легко и мягко, словно это не её рабочее место четверо мужиков вверх дном поднимают.
– Пусть посидит. Мы скоро закончим, – один из мужчин взглядом указывает мне на стул для посетителей.
Маме эта идея не нравится, в отличие от меня. Бросать её одну с ними желания нет.
– Так мы до ночи будем возиться, – в кабинет снова какой-то там Игорь возвращается. Подходит к одному из шкафов, одну из папок достает, веером содержимое просматривает, наспех, и на пол швыряет. Та с грохотом падает. За ней летят ещё, одна за одной. – Может быть, Елена Александровна, не будем время друг у друга отнимать?
Мама передергивает плечами, мол, как хотите. Вид у неё такой же степенный.
– Агат, позвони Стёпе, пусть тебя заберет.
– Я сказал, пусть тут сидит!
Пару секунд мама смотрит на него как на блоху, потом снова возвращает безразличие. Не представляю, чего ей стоит держать лицо в любой ситуации.