в фильм.
Мы же договорились! –
возмущается Каролина.
– Ну, так мы вас не держим, – отвечает ей
Типпи. –
Деньги вернем.
При этом у нее
совершенно невозмутимая рожа,
как у лучших покеристов
Лас-Вегаса.
Каролине она не по зубам.
– Ладно,
только больше никаких сюрпризов.
Пил с утра
Когда папа возвращается домой,
он торопливо проносится по коридору
мимо гостиной и камер,
но бабуля
оставила на полу свою сумку для боулинга,
и, конечно, папа об нее спотыкается.
Каролина смеется.
– Только не говорите,
что пили с утра!
Тут она видит его виноватое лицо
и, должно быть,
улавливает запах спиртного.
– А… ясно.
Улыбка меркнет.
В спальне
Пять часов
мама с папой
говорят,
орут
и рыдают
у себя в спальне,
за запертой дверью.
И, наконец, приходят
к какому-то решению.
Семейный совет
Мы все собираемся в кухне,
и мама с папой объявляют плохую новость:
папа съезжает.
Он не может завязать с алкоголем,
а мама не позволит миру
смотреть, как он напивается.
– Я вернусь, когда Каролина закончит
съемки, –
говорит он, как будто это разумнейшее
из решений
и вся проблема тут в Каролине.
– А может, бросишь пить? –
предлагает Типпи.
Папа моргает
и теребит подушку.
Мы ждем.
И видим, как
его лицо
превращается в пустыню
отчаяния.
– Не могу, – наконец отвечает он, –
я не знаю как.
Это самое искреннее,
что мы от него слышали за последние
несколько месяцев.
Ушел
Папа не достает
из подвала объемистый черный чемодан,
вроде того, с которым Дракон улетела
в Россию –
чемодан на колесиках, с бирками
и ощущением отъезда в далекие,
прекрасные страны.
Он умудряется
все запихнуть
в красную спортивную сумку.
Со стороны кажется,
что он не уезжает,
а просто собрался в спортзал:
наматывать мили
на беговой дорожке.
Потом он вернется,
улыбчивый и потный.
Но папа съезжает.
Он будет жить
со своим братом в Нью-Брансуике.
Наверно, мне полагается
плакать,
но, когда за папой
закрывается дверь,
слезы не идут –
лишь глубокий вздох
и очень теплое чувство
облегчения.
К лучшему
– Ваш отец тоже уехал? – вопрошает
Каролина,
всплескивая руками.
– Серьезно?
Мы пожимаем плечами.
Пол и Шейн моргают.
Каролина чешет голову.
Затем кладет руки в карманы.
– Ну и ладно.
Может, оно и к лучшему.
Пол
Типпи роняет рюкзак,
а Пол,
оператор,
помогает его поднять.
Она, пряча глаза,
выдавливает: «Спасибо».
Смех
На Гудзон-стрит
малыш пинает свою маму
и стремглав
бросается прочь,
а она бежит следом
и вопит.
Не знаю почему,
но меня пробивает на ха-ха,
и скоро Типпи уже тоже смеется.
Камера Пола нацелена прямо на нас,
объектив отражает солнце.
Каролина говорит:
– Вы много смеетесь.
Это вдохновляет.
Вы радуетесь жизни,
несмотря ни на что.
А что же еще
можно делать с жизнью,
кроме как радоваться ей?
Проклинать ее? Отрицать?
Нет.
Уж лучше я посмеюсь.
Тем более Каролину это вдохновляет.
Сестры Хилтон
Нас часто сравнивают
с Дейзи и Виолеттой Хилтон.
– Потому что вы обе такие красотки, –
поясняет Каролина
со вздохом.
Вот только красота
ничего хорошего не принесла
Дейзи и Виолетте,
если не считать десятка кавалеров-
извращенцев,
что мечтали уложить в койку сразу обеих –
двух по цене одной, –
или хотя бы просто увидеть их без трусов.
Сестры Хилтон родились в 1908-м.
Их продали, как рабынь,
повитухе по имени Мэри,
а та отправила их в мировое турне:
потрясать толпы зрителей
пением, игрой на саксофоне,
шармом и жизнерадостностью.
К нашему возрасту Дейзи и Виолетта
вошли в число самых богатых
артисток своего времени.
Быть может, нам есть чему у них поучиться:
не следует стесняться своего уродства,
наоборот – надо выставить его напоказ:
«Спешите видеть! Спешите видеть!
Двуглавая девица играет в бадминтон!»
Но, как большинство сиамских близнецов,
сестры Хилтон кончили плохо:
публика потеряла к ним интерес,
и они остались без гроша в кармане.
Семь долгих лет они работали
продавщицами в магазине,
а потом вместе погибли
от гонконгского гриппа.
Их нашел сосед.
Надпись на могильном камне гласит:
«Любимые всеми сиамские близнецы».
Как будто к этому
сводилась вся их жизнь,
как будто лишь это
имело значение.
Популярность
Ребята, которых мы едва знаем,
которые нас избегали с первого дня учебного
года,
начинают подлизываться,
узнав,
что Каролина снимает про нас фильм.
Они подделывают разрешения от родителей,
и все наши одноклассники до единого
предлагают дать интервью,
хоть на пару минут влезть в кадр,
продемонстрировать миру,
какие они добренькие
и свободомыслящие.
Но мы с Типпи уже сказали Каролине,
кто должен попасть в фильм,
кто заслуживает внимания –
уж точно не те, кто всю четверть
делал вид, что нас не замечает.
Звездами будут
Ясмин и Джон.
Камера работает непрерывно
Каролина и ее группа
ходят за нами повсюду,
камера работает непрерывно –
не дай бог что пропустят.
Я привыкла к чужому присутствию
и почти не замечаю, что кто-то всегда рядом,
когда по утрам мы с Типпи
мечемся по дому, собираясь в школу,
сушим волосы, завязываем шнурки
и уплетаем бублики с маслом.
Иногда мы делаем что-то
совсем обыденное –
подметаем пол, например, –
а Каролина разевает рот
от удивления:
дает нам понять,
какие мы потрясающие.
– Ух ты! – восклицает она, а потом еще раз:
– Ух ты!
Меня это только смешит.
Она заплатила немалые деньги.
Неужели
такую ерунду и скучищу
когда-нибудь покажут по ТВ?!
Открытка
Здесь просто супер.
Мы целыми днями ТАНЦУЕМ!
Не заставляйте меня возвращаться
в Нью-Джерси…
С любовью, Дракон.
ХХХХХХХХ
Конец ноября
Снег
Коричневые, желтые и красные
осенние листья
превратились в пыль.
Белое небо разверзлось,
и на мир просыпался снег.
Зима.
Обморок
Когда мы ковыляем по школьному двору
на французский,
Типпи валится
прямо на гравий,
а я на нее сверху.
Каролина охает,
Пол роняет камеру,
и та с хрустом падает на землю.
Я выжидаю
пару секунд.
Я жду,
когда Типпи
откроет глаза –
и отгонит Каролину
привычным: «Все ОК, все ОК!»
Но этих слов нет. И нет.
Каролина хватает меня за рубашку.
– Я не чувствую ее пульс!
Черт, почему у нее нет пульса?!
А потом:
– Господи, да вызывайте же «Скорую»!
Шейн вызывает.
И врачи уже здесь.
Мы мчим по шоссе
в карете «Скорой помощи»,
из нас отовсюду торчат провода,
и где-то на заднем фоне
орет сирена.
Мое сердце стучит.
Я жду.
Я жду,
когда Типпи откроет глаза.
Но она не открывает.
Потому что на сей раз
все плохо.
В больнице
Стены палаты белые и чистые –
следы чужих невзгод
отмыты с хлоркой.
Очень яркий свет.
Над толстым старым теликом в углу
висит картина с полем цветущих маков.
Наверно, она призвана успокаивать
и радовать глаз,
но я почему-то думаю
о войне,
о подростках,
которые бегут на заре по полю
и падают замертво,
а под ними расцветают лужи крови.
Кто-то рядом сосет леденец;
я слышу звонкое чавканье
и тихое дыхание Типпи.
Мне хочется заговорить,
сказать ей,
что я готова ехать домой – если она готова.
Но я так устала,
что язык не ворочается.
Закрываю глаза
и погружаюсь во мрак.
В темноте
Я очнулась.
Глаза Типпи широко распахнуты
и смотрят на меня.
– Что с нами? – спрашиваю.
– Скоро узнаем, – отвечает она
и обнимает меня.
Обследование
Мама, папа и бабуля дремлют
в креслах, когда в палату неторопливо входит
санитар,
скрепя резиновыми тапками по линолеуму.
– Поехали, девчонки! –
говорит он
с сильным джерсийским акцентом
и насвистывает,
везя нас в коляске по коридору,
словно бы мы собрались на педикюр,
а не на обследование,
где врачи будут нас щупать, колоть
и просвечивать,
жадно поглощая
наше сокровенное.
Пальцы крестиком на удачу.
Как будто это может повлиять на исход…
Посетитель
Нас переводят
в Род-Айлендскую детскую больницу.
Двести миль от дома –