качая кровь за двоих.
Я – дармоедка.
Но она не жалуется.
Паразит
Схватив мой подбородок холодными
пальцами,
она заставляет меня посмотреть ей в глаза.
– У нас все отлично, – говорит. –
Мы рождены жить вместе.
По отдельности мы умрем.
Губы у Типпи сухие.
Лицо серое.
Она выглядит
старее,
чем все, кого я знаю.
– По-твоему, мы партнеры, – говорю я. –
Но на самом деле я – паразит.
Я не хочу высасывать из тебя
все соки.
– Да брось, Грейс! – говорит она. –
Эта болтовня про тебя и меня –
чушь собачья.
Есть только мы,
и на операцию я не согласна.
Ты меня не заставишь.
– Но я же паразит! – повторяю
и твержу это мысленно
снова и снова.
Паразит. Паразит. Паразит.
Я хочу одного:
спасти Типпи.
Если смогу.
Декабрь
Добро пожаловать
Каролина Хенли вернулась.
– Вы не против? – спрашивает. –
Я знаю, вашей семье сейчас
нелегко.
Несмотря на контракт,
она ничего не снимала
и не брала интервью
уже больше двух недель.
Она доказала, что она –
не папарацци
и не станет раздувать из нашей жизни
сенсацию,
а будет обращаться с ней бережно,
снимая кино
о правде.
Поэтому мы рады Каролине.
Пусть снимет,
как наша семья принимает решение.
Пусть снимет
последние, вероятно, месяцы
нашей жизни.
О чем я рассказываю доктору Мерфи
– Знаете, я так долго
пыталась всех убедить,
что я – отдельная личность,
что Типпи – мой близнец, а не я.
Ведь мне и в голову не приходило,
как это будет,
если нас разлучат.
Потерять ее – все равно что
лежать на погребальном костре
и ждать огня.
Она – не часть меня.
Мы с ней одно целое,
и без нее
в моей груди
откроется пропасть,
огромная черная дыра,
которую никто и ничто не сможет
заполнить.
Понимаете?
Эту дыру ничем не заполнить!
Доктор Мерфи садится прямо.
– Наконец-то ты начала
открываться.
Понятно.
Выходит, она прекрасно знала,
что все эти годы я вешала ей лапшу.
Столько всего подтягивать
Сегодня воскресенье,
и «Хорнбикон» закрыт,
а мама боится выпускать нас из виду.
Но все же бабуля везет нас в Монклер, где
на ступенях школы нас ждут Ясмин и Джон.
Ясмин прижимает к груди стопку бумаг
и хмурится
и пристально смотрит на нас.
Волосы у нее больше не ярко-розовые,
а темно-синие,
челка лезет в глаза.
Джон стоит за ее спиной,
щурясь на солнце,
к его ноге прилип серебряный фантик от
жвачки.
Они осторожно подаются навстречу,
потом замирают.
– Вам, бедолагам, столько всего придется
подтягивать, – говорит Ясмин. –
Сомневаюсь, что до конца полугодия вы
это осилите.
Она всучивает Типпи
тяжелую стопку бумаг.
– Мы уже вряд ли вернемся…
Думаешь, мы хотим посвятить последние
деньки
временам французских глаголов?
Типпи подбрасывает в воздух цветные листы,
и они разлетаются по двору,
как огромные конфетти.
– Истеричка! – бурчит Ясмин
и закатывает глаза, которых почти не видно
под челкой. –
Что планируете делать вместо учебы?
Уже решили, что должны успеть перед
смертью?
За нашими спинами Каролина
деликатно кашляет.
– Мы снимаем, – напоминает она.
– А нам плевать, – отвечает Типпи,
и мы все вместе идем в церковь.
Что мы хотим успеть перед смертью
Сидя на бревне,
мы с Типпи составляем списки:
отвернувшись друг от друга,
пряча строчки ладонями.
Мне что-то ничего не идет в голову:
1) Прочитать «Джейн Эйр».
2) Увидеть восход.
3) Залезть на дерево.
4) Поцеловаться с парнем – по-настоящему.
Типпи заглядывает мне через плечо.
– Я слышала, «Джейн Эйр» – жуткая
скукотища, –
говорит,
потом показывает мне свой список:
1) Перестать быть такой гадиной.
– На это потребуется время, –
говорю я.
– На твой четвертый пункт тоже.
Легко
Ясмин ведет обкусанным ногтем
по пунктам моего списка.
– М-да, – говорит. – Нет бы придумать
что-нибудь клевое,
типа: пробежаться в чем мать родила
по школе,
или
чтобы цирковые лилипуты устроили тебе
порку.
– А она это все уже сделала, –
говорит Типпи,
и я хохочу
очень громко,
надеясь, что Джон не прочтет
мой список,
и одновременно –
что прочтет.
– Вы никогда не лазали по деревьям? –
спрашивает Ясмин
и тут же заявляет:
– Джон, ты должен поцеловать Грейс.
Она вручает ему мой список,
словно повестку в суд. –
И дай ей эту дурацкую книжку.
– Ничего он не должен, – бормочу я.
Джон пробегает глазами
по списку
и тушит сигарету.
Закусывает нижнюю губу.
– У меня есть старенький экземпляр
«Джейн Эйр», –
говорит. – Можешь оставить себе. Я на днях
привезу.
– Господи ты боже мой, подумаешь –
поцелуй! –
ворчит Ясмин.
Но она не права.
Поцелуй Джона
значит для меня очень много –
да что там,
он значит все.
Кошмар
В библиотеке у парка Черч-сквер,
где мы с Типпи бесплатно берем кино,
девушка с айфоном
фыркает и вздыхает.
– Связи нет. Не могу подключиться к вай-фаю.
Кошмар! –
говорит она подружке,
помахивая телефоном в воздухе,
надеясь поймать
заблудший сигнал.
Ну, разве не смешно
из-за какой ерунды расстраиваются люди,
когда жизнь у них – сахар?
Я исчезаю
Шейн заболел
и не рискует появляться в нашем доме,
поэтому, когда Каролина занята –
болтает по телефону
или договаривается об интервью, –
за нами ходит один Пол.
Я по возможности
становлюсь невидимкой.
Надеваю наушники и исчезаю.
Я очень,
очень стараюсь
дать Типпи провести с ним
немного времени.
Наедине.
– Я тебя раскусила, –
говорит она. –
Но тут не то,
что у тебя с Джоном.
Это все ерунда.
– А может,
и не ерунда, – говорю.
– Да ты посмотри на меня, Грейс! –
восклицает Типпи. –
Брюнетки же не в его вкусе!
Она смеется.
Я тоже.
На всякий пожарный
Тетя Анна привозит Бо, нашего новенького
двоюродного брата,
в гости.
Он весь в слюнях и постоянно хнычет,
но мы чуть не деремся за право
его подержать, поменять ему подгузник
или дать бутылочку.
Тетя Анна зевает и говорит:
– Все меня спрашивают, когда рожу второго.
А я так устала.
Мама хихикает и трет сестре спину.
– Ничего, скоро станет проще.
Скоро он будет спать всю ночь,
не просыпаясь.
Тетя Анна закрывает глаза.
– Одна моя подруга посоветовала
обязательно родить еще одного –
на всякий пожарный. Если вдруг что-то
случится с Бо.
Как же я взбесилась –
даже представлять такое не хочу.
Мама замирает на месте.
Малыш Бо мяукает, чувствуя
что на него перестали обращать внимание.
– Второй ребенок не облегчит боль утраты, –
говорит мама. – Такую потерю ничто
не восполнит.
Фильм
Каролина оставляет камеры в нашей спальне
каждый вечер,
чтобы не возить все это туда-сюда
из Нью-Йорка.
Они лежат на нашем столе, и мы
не обращаем на них
никакого внимания,
совсем,
пока однажды до меня не доходит,
что на пленку записано
все.
Я сдвигаю в сторону крошечную зеленую
кнопку
и смотрю.
Мы смотрим.
И видим морщинистые лица мамы и папы.
Каролина ласково спрашивает:
– Вы считаете, ваших дочерей
действительно нужно разделить?
Папа опускает глаза в пол.
– Лишь бы они выжили, – отвечает мама. –
Нет ничего страшнее для родителя,
чем похоронить ребенка, а тем более двоих.
Но решение принимают они.
Только они.
Мы наблюдаем,
как мама рыдает на камеру,
а потом умоляет Каролину прекратить съемку,
и переводим взгляд друг на друга.
Теперь мы больше не сможем
думать только о себе.
Второй попытки не будет
На уроках английского нас учат писать
черновики и редактировать написанное,
пока текст не станет чистым,
как фильтрованная вода.
На математике нам велят
просматривать решение снова и снова,
чтобы убедиться
в верности ответа.
И на музыке мы репетируем песни
по сто раз,
до оскомины,
пока мистеру Ханту
не понравится наше исполнение.
Но вот мы должны
сделать по-настоящему важный выбор.
Дело жизни и смерти:
разрезать себя пополам или нет?
И никто не даст нам второй попытки,
шанса что-то исправить.
Очевидно
Мы встречаемся с доктором Дерриком,
чтобы сообщить о принятом решении.
Несколько секунд он сидит молча
с каменным лицом.
Никакой радости или нетерпения
не просачивается изнутри.
Он даже не думает
смачно перечислять все риски.
Быть может, мы
думали о нем слишком плохо?