– Тогда начинаем подготовку, – говорит он
наконец. –
Дело серьезное, одним днем не обойдется.
Но и тянуть нельзя.
Он смотрит мне в глаза и повторяет:
– Тянуть больше нельзя.
Звонок
Ясмин звонит нам после полуночи.
– Ну, пляшите! – говорит. –
Мы с Джоном все устроили.
В первый же день зимних каникул
мы отправляемся в путешествие!
У моего дяди есть дом в Монтоке.
Будет супер!
Мы с Типпи улыбаемся
и говорим:
– Ага. Мы с вами.
Согласна мама или нет
Мама абсолютно,
железобетонно,
стопроцентно
против нашей поездки на Лонг-Айленд.
– Думаете, я позволю вам колесить
по стране,
зная, что ваши сердца могут остановиться
в любой момент?
Да еще без присмотра взрослых?
Вы вообще что обо мне думаете?
А?! –
вопрошает мама.
И поджимает губы.
Но губы Типпи тоже превратились в ниточку.
– Ты волнуешься, мы понимаем.
Но мы не спрашивали разрешения.
Хочешь ты или нет, мы едем, – говорит она. –
Мы едем на Лонг-Айленд с друзьями,
и никто на всем белом свете
не сможет нам помешать.
Путешествие
Мама все обновляет
и обновляет страницу,
дожидаясь новостей
об авариях
или скверной погоде на Лонг-Айленде,
хоть какого-нибудь повода
оставить нас дома.
Каждые несколько минут она залезает
в сумочку
и достает оттуда то «клинекс», то леденцы
от кашля –
все, что «может пригодиться в поездке».
Она меряет шагами комнату.
Она смотрит на часы.
Она опять обновляет страницу.
На выходные приехал папа.
Он готовит ризотто,
не отходит от плиты ни на секунду
и постоянно мешает, мешает рис.
– Постарайся так не волноваться, – говорит
он маме,
а та за его спиной закатывает глаза,
как бы говоря: «Да что ты понимаешь?»
По всей видимости, он уже десять дней
не пил спиртного,
говорит, что ходит на встречи анонимных
алкоголиков,
и хотя мы с Типпи губу не раскатываем,
мама уже вовсю наслаждается его
нормальностью:
смеется над его шутками и восторгается
разваренным рисом.
– Мне кажется, нечестно запрещать
Каролине ехать с ними, –
вдруг говорит мама. –
Уговор дороже денег.
Какой же получится фильм,
если в него не войдет поездка?
Каролина листает наш старый фотоальбом,
выбирая карточки для сканирования.
– Вообще-то, я не против, – говорит она. –
Пол хочет съездить к брату в Бостон,
а бедный Шейн до сих пор болеет.
– Клево, – говорю я,
стараясь не завидовать Шейну
и миллионам нормальных людей,
сердце которых не отказывается работать
из-за простого гриппа.
Снаружи сигналит машина,
папа вытаскивает на улицу наш чемодан и
забрасывает его в багажник Джона.
Мы садимся на заднее сиденье,
пристегиваемся
и машем маме, которая уже заняла наше место
у эркерного окна
и простоит там, как пить дать, до нашего
возвращения.
Папа уходит в дом.
Джон прыгает за руль и смотрит на нас
в зеркало заднего вида. «Бухло не забыли?» –
спрашивает.
Я расстегиваю сумку, а Джон перегибается
через спинку сиденья,
чтобы восхититься
бутылками пива, вина и водки,
которые мы стащили из папиной заначки
на кухне –
она ему пока
без надобности.
– Вы супер! – восклицает Джон. – Ладно,
валим!
Остановка
Мы едем не больше часа, когда Ясмин
заявляет, что хочет есть,
ей нужен «Бургер кинг»
или еще какая-нибудь подобная гадость,
чтобы скоротать эти бесконечные три часа.
Джон тормозит на заправке,
и Ясмин выскакивает на улицу.
Джон включает радио и достает из сумки пиво,
открывает его.
– Вы что, не идете? – спрашивает Ясмин. –
Ну, убейте хотя бы один бургер!
Ради меня!
Типпи открывает дверь и тащит меня
за собой.
Но я не хочу никуда идти.
Я хочу сидеть с Джоном в машине,
пить с ним запретное пиво
и слушать музыку.
– Пойдем! – зовет Типпи. – Бургеры!
Я не двигаюсь с места.
– Да что с тобой? – спрашивает Типпи.
– Ничего, – отвечаю.
– Тогда пошли! И ты, Джон – давай с нами!
Он мотает головой.
– Не-а. Наслаждайтесь своей нежнейшей
бразильской говядиной сами.
Ясмин показывает ему «фак»
и берет Типпи за руку.
– Больше одной не пей, – наказывает она
Джону,
а в следующий миг мое тело уже на парковке,
ждет столика,
потом ест картошку фри
и оплачивает счет.
Я проделываю необходимые движения,
чтобы поесть в закусочной с Типпи и Ясмин,
но все это время
я мысленно с Джоном:
вот его затылок,
вот изгиб шеи,
его запах,
его голос.
Его всё.
Сарай
Библиотека завалена старыми журналами
по искусству
и книгами, такими желтыми и сухими,
что кажется,
они треснут посередине, если попытаться
их открыть.
В ванной нет света, а из углов душевой
по стенам
ползет черная плесень.
Кухня усыпана крошечными шариками
мышиного помета
и дохлыми жуками.
Наверху
Ясмин и Джон
переставляют мебель:
вытаскивают из спальни двуспальную кровать
с продавленным матрасом
и ставят ее в самой большой комнате
рядом с другой,
чтобы получилось огромное ложе
на четверых.
Рукавом пальто Ясмин смахивает
паутину с окна.
Джон подметает пол.
Я включаю обогреватель, и мы все стоим
вокруг него
красноносые, озябшие,
сунув руки под мышки.
Этот дом совсем не похож на те загородные
дома,
мимо которых мы проезжали в Хэмптонсе:
молочно-белые виллы с кристально-голубыми
фонтанами
и колоннами,
но он полностью в нашем распоряжении
на целых три дня,
поэтому дохлые жуки, облупившаяся краска
и ржавые трубы
меня совсем не волнуют.
В кровати
Типпи укладывается к Ясмин, а я
лежу рядом с Джоном.
При свете свечей он читает вслух «Улисса»,
мелодичные строки,
и в них, среди мрака, мерцают неведомые
драгоценные камни.
«Боль, что не была еще болью любви,
саднила сердце его», – читает Джон,
но тут видит, что Типпи и Ясмин закрыли
глаза,
умолкает
и закрывает книгу.
Я кладу ладонь на его руку,
ловлю взгляд.
– Пожалуйста, читай дальше, – молю,
и он соглашается.
Уже разгар ночи,
а мы с Джоном вдвоем,
читаем «Улисса».
– Ты прекрасно читаешь, – говорю я.
– Завтра твоя очередь, – говорит он.
Книга с тихим шелестом закрывается.
Мы гасим свечи.
Джон обнимает меня всем телом
и дышит мне в щеку.
– Спокойной ночи, – шепчет он
и в считаные секунды засыпает
рядом со мной.
На маяк
Задубевшие, с опухшими глазами,
мы просыпаемся в темноте
и на цыпочках идем на кухню,
где жарим огромную стопку
оладушек
и поедаем их все вместе
с таким количеством сиропа,
что зубы ноют от сладкого.
Рыбаки в высоченных сапогах стоят на скалах,
которые то и дело обволакивает
Атлантический океан –
волны плещут на них,
словно взболтанная шипучка.
Когда рыбаки уходят
с ведрами, полными съедобных морских гадов,
утро пронзает первый солнечный луч.
Небо подергивается румянцем, отпуская тьму.
Краешек горизонта уже ярко-розовый.
– Восход, – говорит Типпи. –
От такой красоты хочется верить в Бога.
– Мне тоже, – кивает Ясмин.
И больше никто
ничего
не говорит,
пока оранжевый шар солнца не встает над
горизонтом.
У всех нас давно онемели
пятые точки.
Купание голышом
Это не входило в наши с Типпи списки,
но зато входит
в список Ясмин.
Так что нам есть чем заняться.
Конечно, купаться мы будем
не в яростном море,
где ходят высоченные волны,
готовые проглотить целиком любого безумца,
который осмелится в них войти.
Нет, с нас хватит и
соседского бассейна.
– Он с подогревом,
поэтому хозяйка не сливает воду даже
на зиму, –
поясняет Ясмин. –
Но сама приезжает только по выходным.
У нас целый день!
Мы крадемся вдоль стены, обшитой
кедровыми панелями,
и снимаем с бассейна брезентовую крышку.
Листья плавают в воде,
словно пряные травы в прозрачном бульоне.
Джон еще не успел собрать их сачком,
а Ясмин в фиолетовом лифчике
и розовых трусиках
уже пробует ногой воду.
А потом скидывает белье
и пикирует, словно орел,
в глубокую часть
и вырывается на поверхность
визжащая, голубая.
Джон сдирает футболку и штаны.
Я отворачиваюсь
и смотрю, только когда слышу громкий плеск
его тела о воду.
Ругательства сыплют из него,
словно взволнованные молитвы.
– Что думаешь? – спрашиваю я Типпи.
Кроме родителей и врачей
никто не видел нас голыми,
и я прихожу в ужас при мысли,
какими мы предстанем перед друзьями,
как мерзко
будет человеку,
увидевшему нас
нагишом.
– Да что с нами может случиться? –
спрашиваю я
и вдруг вспоминаю про наше здоровье,
про наши сердца.
Скидываю пальто.