азать что-то еще.
Джон обнимает нас обеих
и кладет голову мне на плечо.
– У нас всегда все было непросто, знаешь…
Я позволяю своему никчемному сердцу
в последний раз замереть от его голоса,
а потом отстраняюсь.
– Не сегодня, – говорю.
Каролина просит Пола сфотографировать
нас втроем
и просовывает голову между нами.
На подбородке у нее крошки шоколадного
торта.
Она кричит: «Сыр!» секунды три, а потом
устанавливает фотку на главный экран телефона.
– Я скоро приду брать у вас постоперационные
интервью, лады? –
говорит.
И сжимает наши коленки.
– Вы чудесные, обе!
Музыка умолкает.
Со стола убирают еду.
Бабуля включает телик,
а мама с папой уходят подписывать очередные
бумаги.
– Я не успела сделать все, что было
в списке, – говорю,
и Дракон придвигает стул поближе.
– В каком таком списке?
Я сглатываю.
– Ну, в списке дел,
которые надо успеть перед смертью.
Дракон морщится и таращит глаза,
стараясь не заплакать.
– Грейс так и не залезла на дерево, –
поясняет Типпи.
– Тогда пошли, – отвечает Дракон
и вручает нам костыли.
У лифта нас останавливает медсестра.
– Что-то случилось? – спрашивает,
беря меня за локоть.
– Хотим подышать воздухом, – отвечаю.
Медсестра мотает головой.
– Нет. Лучше не надо.
– Ее сейчас вырвет! – говорит Типпи. –
Дайте нам хотя бы коляску!
Медсестра смотрит в конец пустого коридора.
– Ладно. Стойте тут.
Сейчас привезу коляску
и пойду с вами.
– Хорошо, – говорит Типпи.
Как только сестра скрывается из виду,
мы запрыгиваем в лифт,
спускаемся на первый этаж
и выбегаем на парковку –
на поиски подходящего дерева.
– Вон! – Дракон показывает на раскидистый
дуб,
похожий на осьминога-
йога.
Мы ждем, когда поток машин схлынет,
и переходим парковку.
Подойдя к дереву, Дракон подставляет
нам руки
и толкает изо всех сил,
чтобы мы смогли забраться на нижнюю ветку.
Там мы секунду сидим, отдуваясь,
а потом залезаем на второй уровень кроны.
Шум машин заглушает пение
ночных насекомых.
Городские огни не дают рассмотреть звезды.
– Плевать, что будет завтра.
Мы и так забрались выше,
чем все ожидали, –
говорит Типпи,
болтая ногой в воздухе над зеленой лужайкой.
И я понимаю, что она говорит
вовсе не о нашем подъеме на дерево.
– Я практически счастлива.
Ты?
Мимо с грохотом проезжает трактор.
Воздух студеный.
– Я счастлива, – говорю. –
Но мне очень страшно.
Вдруг я очнусь, а тебя нет?
Тогда
мне лучше не просыпаться.
Мимо проносится несколько пожарных машин,
мигая красными маячками.
Другие автомобили уступают путь
этому несущемуся на всех парах
обреченному каравану.
– Вы спускаетесь? – кричит Дракон.
– Спускаемся? – спрашиваю я Типпи.
– Конечно, уходим, – кивает она.
– Уходим вместе.
Не есть и не пить
Типпи просит у сестры стакан воды,
но получает отказ:
– Вряд ли анестезиологи это одобрят, –
поясняет сестра.
– Я могу принести вам немного ледяной
стружки.
Типпи всплескивает руками.
– Нам даже последнюю трапезу
не предложили! –
возмущается она,
хотя мы полдня объедались тортом
и печеньем.
Бабуля щипает ее за ухо.
– Последние трапезы – для негодяев-
смертников.
А с вами все будет хорошо.
Типпи не приводит удручающую статистику,
но прищипывает бабулю за спину и говорит:
– А уж на твоем месте я бы устраивала
последние трапезы
каждый вечер!
Папа хохочет и игриво пихает бабулю в бок.
Она показывает язык.
– Да я вас всех тут переживу!
Наступает тишина.
Это последнее, что говорит нам бабуля,
прежде чем в слезах убежать прочь.
Человечеству опасны передозировки действительностью
– Завтра утром я не приду, –
говорит Дракон перед уходом.
Она встает на пятки,
прикусывает нижнюю губу.
– Весь день проведу в студии.
Через неделю выступаем, а у меня прямо
беда с поворотами.
Надеюсь, вы не обидитесь,
не подумаете…
– Да нет, конечно, Дракон! – хором
говорим мы.
Ясно же, что она хочет отвлечься.
И ей совсем ни к чему
сутки торчать у торговых автоматов
в ожидании,
когда из дверей операционной выйдет доктор
Деррик,
и по его глазам все станет сразу понятно.
– Но я буду думать о вас.
Я хочу, чтобы вы знали… –
Она умолкает, обхватывает себя руками
и смотрит.
Сначала на Типпи,
потом на меня.
На Типпи,
на меня.
– Вы должны знать… –
вновь заговаривает она,
но не может закончить.
Ее голос надламывается,
из глаз брызжут слезы.
– Мы знаем, – выдавливаю я. –
Можешь не говорить.
Она целует нас обеих в щеки,
потом, всхлипнув,
разворачивается
и выбегает из палаты.
Красная метка
Дежурная сестра,
бочкообразная тетка лет пятидесяти
с упругими седыми кудряшками
и едва заметными усиками,
входит в комнату
с каким-то красным пузырьком.
– Мне велели накрасить Грейс ногти, –
говорит она. –
Чтобы врачам не перепутать,
у кого из вас проблемы с сердцем.
Она пытается улыбнуться,
но улыбка теряется где-то на полпути,
так и не добравшись до губ.
– Я сама накрашу, – говорит Типпи
и берет у сестры пузырек.
Та не уходит, пока Типпи
не покрывает все мои ногти
красным лаком.
– Спасибо, – говорю я Типпи,
пока та, как обычно, дует на мою руку,
а я успокаиваю себя,
что это нормально:
врачи должны перестраховываться,
чтобы завтра все прошло гладко.
Но меня не покидает тревожная мысль:
красный лак не столько говорит врачам,
чье сердце лечить,
сколько
чьей жизнью можно пожертвовать,
если придется
выбирать.
Перед сном
Я снимаю с шеи кулон
в виде кроличьей лапки
и кладу его на тумбочку,
а потом выключаю свет.
Он мне больше не нужен.
Нет на свете никакого везенья.
Всю ночь
Всю ночь мы с Типпи лежим в обнимку,
обвивая друг друга,
как волокна в канате.
Я прячу лицо
у нее на шее,
а она то и дело просыпается
и целует меня в макушку.
Когда за окном раздается пение первых птиц,
а небо становится персиковым,
мы лежим и глядим друг на друга.
Глаза уже не могут плакать.
Типпи трется носом об мой нос.
– Все будет нормально, – говорит она. –
А если и нет, это тоже нормально.
21 января
День операции
Мама вцепилась нам в руки, а папа
держит ее сзади.
– Мы вас любим,
любим,
любим, – твердят они
вновь и вновь,
точно заклятье.
Медсестра утаскивает их прочь,
и нас пожирают
двери операционной.
Такое чувство, что там
собралась многотысячная толпа,
и все эти люди вдруг замолкают
при нашем появлении.
Навстречу выходит
доктор Деррик.
– Готовы?
Нас переваливают на операционный стол,
как кусок мяса на разделочную доску.
– Насколько это возможно – да, – отвечает
Типпи.
Доктор Деррик нагибается к нам,
чтобы больше никто не услышал:
– Я очень постараюсь,
чтобы все было хорошо. Чтобы вы всегда
были вместе.
Я очень, очень постараюсь, – шепчет он.
Я стискиваю руку Типпи, а она поворачивает
голову
и смотрит мне прямо в глаза:
– До скорого, сестренка, – говорит она
и целует меня в губы,
как в детстве.
– До скорого, – отвечаю.
Мы укладываемся поближе друг к другу
и вдыхаем
тишину.
29 января
Я поворачиваю голову и ищу рядом Типпи
Но ее нет.
Ни рядом на кровати,
ни в палате.
Свершилось.
Я жива, и я одна
в своем огромном личном пространстве.
Свершилось.
Больна
Мама, папа и бабуля тискают разные
части моего тела,
хватаются за меня так,
словно я в любой момент могу улететь.
У изножья койки стоит Дракон.
Глаза у нее красные,
лицо перекошено.
Мама плачет.
Папа хлюпает носом.
У бабули дрожат ноздри.
Заговорить отваживается только Дракон.
– Твое тело прекрасно работает на сердечной
помпе, – сообщает она. –
И тебя уже поставили в очередь.
В очередь на пересадку сердца, Грейс.
Перекошенная улыбка.
– Но Типпи чувствует себя неважно.
Она потеряла много крови во время операции
и теперь
у нее какая-то инфекция.
Она очень больна.
Очень.
Больна.
– Я хочу ее увидеть, – говорю. – Я хочу быть
с ней.
Дракон кивает.
– Мы так и думали.
Держу
Из Типпи торчит не меньше проводов
и трубок,
чем из меня.
Она лежит в изолированном боксе,
в углу зловеще бормочут и хмурятся врачи,
постоянно пищит монитор.
Огромная рана на моем бедре горит огнем.
Желудок сжимается.
Когда я глотаю, горло пронзают ножи.