а Типпи брала моих кукол
или дергала меня за косичку
или съедала тайком мою половину печенья.
Но теперь нет ничего такого,
о чем бы не знала Типпи.
Болтовня кажется пустой тратой денег
(которых нет)
и драгоценного часа.
Зеваю.
– Ну? –
говорит доктор Мерфи,
хмуря лоб, как будто ее и впрямь волнуют
мои проблемы.
Сопереживание, конечно,
входит в пакет услуг.
Пожимаю плечами.
Говорю:
– Нам скоро в школу.
– Да, я слышала. И что ты по этому поводу
думаешь?
– Не знаю.
Поднимаю глаза на абажур,
где паук сплел идеальную паутину
и объедается мухой. Раз
вдвое больше его самого.
Складываю руки на наших коленях.
– Наверное, я боюсь
жалости.
Доктор Мерфи кивает.
Она не говорит,
что боюсь я напрасно,
или что школа – это здорово,
потому что врать она не привыкла.
Вместо этого она говорит:
– Мне очень интересно, как все сложится,
Грейс. Держи меня в курсе.
И, взглянув на часы, чирикает:
– До новых встреч!
Говорит Типпи
Мы идем в следующий кабинет,
к доктору Незерхоллу.
Теперь моя очередь
слушать музыку,
а Типпина – говорить.
Она говорит быстро,
с серьезным лицом
и громко,
так что я иногда выхватываю
пару слов.
Я прибавляю громкость,
чтобы музыка проглотила ее голос,
и смотрю,
как Типпи
закидывает ногу
на мою,
потом убирает,
потом теребит прядь волос,
кашляет,
кусает губы,
ерзает на сиденье,
чешет локоть,
трет нос,
смотрит в потолок,
смотрит на дверь,
и все это время
говорит,
а потом наконец
хлопает меня по колену
и одними губами сообщает:
«Я всё!»
Медосмотр
Мама везет нас в специализированную
детскую больницу
Род-Айленда,
где мы каждые три месяца
проходим медосмотр –
убедиться, что наши органы
не планируют отбросить коньки.
И сегодня,
как всегда,
доктор Деррик выстраивает в ряд
пучеглазых
студентов
и спрашивает, не против ли мы,
чтобы они присутствовали при осмотре.
Мы против.
Разумеется, против.
Но его стетоскоп и белый халат
не терпят возражений,
поэтому мы просто пожимаем плечами
и позволяем дюжине практикантов
с поджатыми губами
и прищуром
пялиться,
слегка подаваясь вперед на цыпочках,
когда мы задираем футболки.
К концу осмотра мы краснеем как раки
и мечтаем провалиться сквозь землю.
– У них все хорошо? – спрашивает мама
с надеждой,
когда мы возвращаемся в кабинет доктора
Деррика.
Он похлопывает руками письменный стол.
– Пока все нормально, насколько я могу
судить.
Но, как всегда, пусть не перетруждаются.
Особенно в школе. Хорошо? –
Он игриво грозит нам пальцем.
– Хорошо, – отвечаем,
даже не думая
что-то менять в своей жизни.
Грипп
Через два дня после визита
к доктору Деррику
нас без предупреждения
накрывает
грипп.
Я вся трясусь и горю
и не расстаюсь с одеялом,
каждые четыре часа
отправляя в рот
две белые таблетки парацетамола,
чтобы сбить жар.
Типпи лежит рядом
и дрожит,
и чихает,
и кашляет,
и уже добивает
вторую коробку «Клинекса».
Постельное белье
пропиталось потом.
Мама приносит горячий чай
и уговаривает съесть
хотя бы сухарик.
Но мы не можем шевельнуть
даже пальцем.
Никак не выкарабкаюсь
Меня все лихорадит
и лихорадит,
а Типпи уже гораздо лучше,
но и ей приходится лежать в постели,
пока я борюсь с гриппом.
Тревога
Мама звонит
доктору Деррику
и перечисляет
наши симптомы.
Он пока
не волнуется.
Велит давать нам побольше жидкости
и соблюдать постельный режим.
И не спускать с нас глаз.
Но мама и так не спускает.
Она очень напугана.
Еще бы,
ведь лишь единицы таких,
как мы,
достигают взрослости.
Чем мы старше,
тем ей страшнее.
Время идет,
и вероятность того,
что мы внезапно
прекратим
существование,
становится все выше.
Это просто факт,
с которым
приходится жить.
Я встаю
Хотя не очень-то хочется.
Ноги трясутся.
В горле песок.
И сердце как будто колотится
из последних сил,
хотя я всего лишь
иду в туалет.
– Может, ляжем? –
предлагает Типпи.
Я трясу головой.
Она и без того прикована к постели
по моей милости.
Я трясу головой и беру себя в руки.
Сентябрь
Вот-вот
Хлопает входная дверь,
и раздается папин голос:
– Э-гей! Есть кто дома?
Мы собираем последние кусочки пазла,
поэтому не отвечаем.
Даже голов не поднимаем.
Поскорей бы прикончить этого Пикассо,
эти глыбы цвета.
– Пода-а-арки! – кричит папа,
влетая на кухню и швыряя пакеты прямо
на пазл.
Мы затаиваем дыхание.
Папа роется в мешках.
Достает оттуда две коробки
и вручает их нам с Типпи.
Я охаю.
Телефоны –
новенькие,
в заводской упаковке.
– Господи! – вскрикиваю я. –
Ты это серьезно?!
Папа улыбается.
– Завтра вы идете в школу, там пригодится.
Они суперсовременные
и новые.
Для моих любимых девчат.
– У нас же нет денег, –
говорит Типпи.
Папа пропускает ее слова мимо ушей
и протягивает Дракону коробку побольше.
– А это тебе, – говорит.
Дракон заглядывает внутрь,
моргает
и достает атласные розовые
пуанты.
Переворачивает и смотрит на подошву.
– Они классные, – говорит, –
только малы.
В углу кухни стрекочет вентилятор.
Папа напряженно смотрит на дочь.
– Ну что поделать, малы! –
восклицает Дракон.
Папа вздыхает.
– Вам не угодишь.
Он выхватывает у Дракона обувную
коробку,
запихивает обратно в пакет
и рывком поднимает в воздух,
попутно смахивая со стола
всего нашего Пикассо.
Так оно и бывает
Типпи,
полусонная,
цедит кофе и
пялится в яичницу,
как будто в этих желтых и белых завитках
хочет увидеть будущее.
Обычно
я ее не тороплю.
Но нельзя же опаздывать
на занятия в первый же день учебы.
Поэтому я тихонько
откашливаюсь – кхе, кхе, –
надеясь, что хотя бы на пару секунд верну ее
к жизни
и яичнице.
А получается так,
словно в сковороду с раскаленным маслом
плеснули ледяной воды.
Типпи отпихивает тарелку.
– Знаешь, мне давно пора вручить медаль
за ангельское терпение.
Я столько лет молча жду,
пока ты копаешься!
Я шепчу:
– Извини, Типпи, –
потому что не могу соврать
и сказать,
будто откашлялась я просто так.
Ее не обманешь.
Вот так оно и бывает,
когда двое связаны одним телом,
которому было лень раздвоиться
в минуту зачатья.
Форма
В Драконовой школе
нет никакой формы,
они могут носить что хотят.
А в «Хорнбиконе»
форма есть.
Белоснежные рубашки,
зеленые галстуки в полоску
и клетчатые плиссированные юбки.
Смысл в том,
чтобы все выглядели одинаково.
Я это понимаю.
Но нас как ни одень,
мы всегда будем выделяться из толпы,
а пытаться выглядеть как все –
просто глупо.
– Еще не поздно дать задний ход, – говорит
Типпи.
– Но мы согласились, – отвечаю,
и Типпи цокает.
– Лично меня заставили.
Думаешь, я хотела вот этого?! –
Она тянет себя за кончик галстука,
превращая его в петлю.
Я беру юбку
и надеваю.
Типпи не возражает.
– Чувствую себя уродиной, –
говорит.
Запускает пальцы в мои волосы
и делит их на три пряди.
Потом заплетает
и расплетает.
– Ты не уродина.
Ты ведь похожа на меня, –
говорю я с усмешкой
и стискиваю ее руку.
Уродины или нет?
За свою жизнь я повидала немало
больничных палат
и немало ужасов:
ребенка с расплавленным лицом,
женщину с оторванным носом и ушами,
которые болтались,
как полоски бекона.
Вот это я понимаю жуть.
Хотя уродинами я бы этих бедолаг
не назвала.
Не настолько жестока.
Но, конечно, я понимаю,
о чем говорит Типпи.
Люди видят в нас страшилищ,
особенно с расстояния,
целиком:
два тела
внезапно сливаются
воедино.
Но если сфотографировать нас
по пояс или до плеч,
а потом показывать карточку всем
подряд,
люди только заметят, что мы –
близнецы.
У меня волосы подлинней,
а Типпины чуть короче,
у обеих острые носики
и безупречные брови.
Да, мы
не такие, как все.
Но не уродины же.
Так что
полегче,
ладно?
Совет Дракона
Если уж быть с вами
совершенно честной,
то школа – самое отвратное место
на всем белом свете.
Ей-богу.