– Положите меня рядом с ней, – говорю.
Врачи мотают головами, а сестры прячут глаза,
потому что не могут перечить
старшим.
– Положите меня рядом с ней! – умоляю.
Папа хмыкает и, не спросив разрешения,
подкатывает мою койку к Типпиной.
– Помоги мне подвинуть сестру, – велит он
Дракону,
и врачи вдруг кидаются к нам через всю
палату.
Меня осторожно перекладывают
на койку к Типпи
вместе с сумкой размером с ноутбук,
которая не дает мне умереть.
От легкого удара о койку из меня вырывается
крик.
Но Типпи не шелохнется.
Ее дыхание слабое и тонкое, как кружево,
лицо спокойно,
будто бы она с самого начала готовилась
к такому исходу.
Я обнимаю ее.
И держу.
На дно
Утром глаза Типпи
превращаются в тонкие щелки,
сквозь которые внутрь почти не проходит свет.
Я глажу ее губы кончиком пальца.
– Привет, – говорит она
едва слышно
и повторяет: – Привет.
Невзирая на боль, я прижимаюсь к ней всей
грудью,
чтобы наши тела слились.
Она морщится и качает головой.
– Я ухожу на дно, – говорит.
– Нет! – вру я.
Типпи выдавливает тихий смешок,
вложив в него весь свой сарказм.
– Помни, что ты обещала.
И что теперь делать?
Я понятия не имею.
Поэтому говорю те слова, которые сама бы
хотела услышать
на ее месте:
– Иди, если тебе так надо.
Приподняв уголок рта, она закрывает веки.
И больше не открывает.
– Иди, – повторяю. –
Иди, иди, иди.
Ушла
Доктор Деррик стоит надо мной в чистом
белом халате,
на шее
безобразным колье
болтается
стетоскоп.
Рядом с ним папа,
заросший седоватой бородой.
Мама стоит в тени у двери.
– Ты меня слышишь? – спрашивает доктор
Деррик.
Я слышу,
но не шевелюсь.
Только моргаю. И он
говорит:
– Типпи ушла. Могу сказать лишь одно:
соболезную. Искренне,
от всей души.
Но я понимаю,
что этого мало.
– Уйдите, – говорю я,
отворачиваясь ото всех
и ненавидя всех в равной мере.
Типпи
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи? Типпи?
Типпи.
Мне больно
Я вою и ору.
Мне больно без сестры.
– Типпи, – шепчу в темноту.
Я вою и ору.
Мне больно без сестры.
– Типпи! – молю темноту.
Я вою и ору.
Мне больно без сестры.
Я вою и ору.
Мне больно без сестры.
Мне больно без сестры
в крови и костях,
в руках, ногах
и жилах.
Мне больно за себя.
– Люблю тебя, – шепчу,
и мне больно.
– Скучаю, – говорю,
и мне больно.
Эта боль,
эта боль
уже никогда
не уйдет.
Ее сердце
Я хочу, чтобы оно было во мне.
Нельзя же просто выбросить его
на помойку.
Я хочу его себе.
Чтобы спастись.
Чтобы спасти
хоть частичку моей сестры.
– Сердце у Типпи было не очень здоровое
и не годится для пересадки, – бормочет
доктор Деррик. –
В любом случае уже слишком поздно.
Уже поздно.
Я знаю, он прав.
Но какая жалость, какая потеря!..
У Типпи всегда было
такое
сильное
сердце.
Восстановление
Медсестра с волосами, похожими на железную
щетку,
стоит возле моей кровати.
И сжимает мое предплечье рукой в латексной
перчатке.
Мое тело горит изнутри.
Что-то грохочет за ребрами,
бьется о них
и колет, колет,
словно под кожу мне вводят
битое стекло.
Боль изнурительна и бесконечна.
Я даже не подозревала,
что так бывает.
Я хриплю,
и латекс сжимается вокруг моей руки.
– Тебе больно? – спрашивает медсестра.
– Да, – отвечаю.
Она что-то делает с бутылочкой прозрачного
раствора
над моей головой.
Как будто морфий поможет!
– Скоро станет полегче, – говорит она.
Но это неправда, так?
Разве что-либо
может унять
эту боль?
Голоса у кровати
Ей нужен
свежий воздух.
Ей нужны
лекарства.
Ей нужно
домой.
Ей нужны
наши молитвы.
Ей нужна
семья,
друзья.
Ей нужно
погоревать,
поговорить,
посмеяться.
Ей нужна
вода,
лекарства,
тишина,
время.
Но мне нужна
только
Типпи.
Февраль
На поправку
Сегодня я съела половинку крекера,
и врачи очень довольны.
Анорексия
Дракон – первая, с кем я соглашаюсь
повидаться.
Она сидит справа,
не пытаясь заполнить бездну слева,
и говорит о погоде:
в Хобокене нынче
выпало три дюйма снега.
А еще о папе,
который вернулся домой
и, насколько ей известно,
давно уже не берет в рот ни капли спиртного.
Дракон превратилась в кожу да кости.
Осунувшееся лицо – как у призрака.
– У тебя анорексия? – спрашиваю,
внезапно осознавая эту простую истину
и злясь на себя, что не вмешалась раньше.
Она кивает.
– Скорее всего.
– Типпи пришла бы в бешенство, – говорю
я ей. –
Надо что-то делать.
Дракон кладет голову на мою подушку
и жалобно всхлипывает.
– Я тоже по ней скучаю, – говорит.
– Мы все скучаем. Очень,
очень
скучаем.
Выздоровление
Я прошу маму не откладывать похороны,
потому что я проведу в больнице много
месяцев
и не хочу, чтобы Типпи столько ждала.
По моей просьбе Пол снимает на камеру
всю церемонию,
а потом кладет на тумбочку тонкий
серебристый диск,
чтобы я могла увидеть все
своими глазами.
Я посмотрю, как моя тетя Анна
споет песню о птице с огромными крыльями,
а Ясмин зачитает стих о том,
как все мы носим в груди чье-то мертвое
сердце.
Папа, дяди и Джон отнесут гроб
к вырытой яме
и опустят его в землю.
Я все это сделаю.
Но пока я в больнице, выздоравливаю,
жду, когда затянутся раны,
а доктора вырежут мое сердце
и заменят его чьим-то здоровым.
– Время лечит, – говорит доктор Мерфи.
Я ей не верю, ни капли,
но все же жду, пока время пройдет.
Жду
и
живу.
Я живу надеждой,
что скоро,
очень скоро
в меня засунут чье-то сердце.
Я живу надеждой,
что сердце покойника
меня оживит.
Март
Передать слово
Каролина приходит одна,
без Пола и Шейна,
с камерой,
хотя сама считает,
что еще слишком рано.
Может, она права,
но все же она устанавливает камеру напротив
койки
и начинает снимать.
– Я хочу выговориться.
– Хорошо, – кивает Каролина.
Я смотрю налево,
думая передать слово Типпи,
совершенно забыв,
что теперь я –
одна.
Так отныне и будет:
я никогда не смирюсь
с ее уходом.
– Продолжай, – говорит Каролина.
И я продолжаю.
Продолжаю говорить
и жить.
Моя история
Это моя история.
Только моя, потому что рассказывать ее
выпало мне.
Потому что я осталась одна,
больше не «правая» и не «малая» сцена,
а самая что ни на есть
центральная.
Это одна история,
а не две, сплетенные вместе
подобно любовникам,
как можно бы предположить.
Если уж на то пошло,
Типпи всегда умела
донести до людей, что хотела.
А я оставалась в тени.
Трусила.
Но теперь – хватит.
Вот моя история.
История о том, каково быть Вдвоем.
История о том, каково быть Одним. Целым.
История о нас.
И это – эпитафия.
Эпитафия любви.
От автора
Хотя моя книга – чистый вымысел, судьбы Типпи и Грейс, их чувства, мысли и отношения с окружающим миром представляют собой амальгаму реальных судеб сиамских близнецов как здравствующих, так и покойных. Большим откровением для меня стала книга «Сиамские близнецы: энциклопедия исторических, биологических и этических вопросов» Кристины Куигли, а также книга «Необычные люди» Фредерика Дриммера. Многое я почерпнула из документальных фильмов на эту тему, таких как «Горизонт: сиамские близнецы» BBC2 и «Эбби и Бриттани: навеки вместе» BBC3.
Труды специалиста по этике Элис Дрегер о сиамских близнецах и людях с анатомическими особенностями заметно расширили мои представления об операциях по разделению. Поскольку каждая пара сиамских близнецов уникальна, гипотетические медицинские проблемы, о которых идет речь в книге, описаны по результатам бесед с врачами Университетского колледжа Лондона, больницы на Грейт Ормонд-стрит и особенно с Эдвардом Кили, детским хирургом и одним из ведущих специалистов по разделению сиамских близнецов в мире.