Глава 11Голливуд
Понятно, что если бы не было Голливуда, мы не поехали бы в Лос-Анджелес. Но мне совершенно непонятно, почему Ильф и Петров, которые посвятили целые три главы Голливуду, даже не упомянули Лос-Анджелес. Возможно, город тогда не представлял никакого интереса. Возможно и то, что мимо их внимания проскользнула совершенно необычная структура этого города: словно русская матрешка, он состоит из девяти или десяти самостоятельных административных единиц, лишь одной из которых является Голливуд, центр американской, если не мировой, киноиндустрии.
Мы провели в «Городе Ангелов», как часто называют Лос-Анджелес, четыре дня, и у нас не было ни одной свободной минуты. Сегодня, вспоминая это время и силясь выстроить в какой-то ряд то, что произвело самое сильное впечатление, мне кажется, что я смотрю в игрушечный калейдоскоп: вращаю его, и яркие кусочки цветного стекла перекатываются, образуя разного рода фигуры, они все время меняются, невозможно зафиксировать их в каком-то логическом порядке, к тому же их множество, кажется, что им нет конца.
Думаю, читатель простит меня за некоторую хаотичность изложения, равно как и за то, что и я, как Ильф и Петров, сосредоточусь на Голливуде. Но все же сначала поделюсь впечатлениями от «калейдоскопа».
Начну с мексиканцев, или, как их чаще всего называют, латиносов. Вы их почти не встретите в тех районах, где живут люди богатые, скажем, в Пасифик Палиссейдс, в Брентвуде, а если и встретите, то это будут сборщики мусора, домашняя прислуга, садовники и тому подобное. Но вообще Лос-Анджелес — город латиносов: они составляют почти половину всего населения, в то время как так называемое белое население еле дотягивает до одной трети. В этом, быть может, есть некоторая историческая справедливость: Калифорния когда-то принадлежала Испании, потом, когда «Новая Испания» добилась независимости, Калифорния перешла к Мексике, но в середине XIX века, в результате Американо-Мексиканской войны, США аннексировали Калифорнию, «очистив» ее от бывших хозяев. И вот, за следующие полтораста лет, мексиканцы вернулись, можно даже сказать «оккупировали» свои старые владения. И возникает парадоксальный вопрос: как здесь работает «плавильный котел»? Кто во что плавится? Исходя из того, что я увидел, кажется, что мексиканцы остаются мексиканцами, хоть с американскими паспортами, хоть без.
Мы заходим в бильярдную в одном из мексиканских районов. Ни одного белого лица. Ни одной женщины, если не считать той единственной, которая стоит за стойкой бара и продает пиво. Восемь бильярдных столов, за которыми играют мужчины средних лет и старше. Пытаемся заговорить с ними — бесполезно: они не говорят по-английски. С большим трудом находим переводчика. Нашего собеседника зовут Гуаделупе Мартинес. Ему за шестьдесят, носит усы, обветренное и обожженное солнцем лицо все в морщинах.
— Давно живете в Америке?
— Лет сорок. Приехал по программе брасерос.
— Это что такое?
— Во время Второй мировой войны и сразу после не хватало рабочих рук, вот они и придумали эту программу.
— А что значит «брасерос»?
— Тот, кто работает руками. Вот я, например. Собирал персики, спаржу, рыл канавы, работал грузчиком…
Вокруг нас собирается группа любопытствующих.
— Вы себя считаете американцем?
— Конечно, конечно!
— Но по-английски не говорите?
Голос из толпы: — Ему некогда учить английский, все пьет пиво и гоняет шары! — Общий хохот. Мартинес: — Поработаешь с мое и тебе некогда будет в носу ковырять!
— Знаете, мы как-то спросили у кровельщика в Оклахоме, что такое быть американцем, и он ответил: это лучше, чем быть мексиканцем.
Голос из толпы: — Пусть сидит в своей Оклахоме, чертов грингос!
Буквально в ста метрах от бильярдной стоит дом, на фасаде которого написано: «Хоумбойз Индустриз, Инкорпорейтед». Здесь нас ожидает католический священник, отец Грегори Бойл. Его дело: спасать членов банд малолетних преступников. Их, как нам сообщили в полицейском департаменте, одна тысяча сто, в них восемьдесят шесть тысяч членов. Половина банд — афроамериканцы, половина — латиносы.
Заходим. Просторное помещение. Множество молодых людей. Почти у всех татуировки (как объяснил нам отец Бойл, татуировка — клеймо той или иной банды), почти у всех — шрамы. Начинаем разговаривать.
— Вот видите, у меня на голове три шрама? Меня послали мочить одного малого, но мой пистолет заклинило, а он три раза стрельнул в голову. Почему-то жив остался.
Организация «Хоумбойз Индустриз» — это своего рода убежище для тех, кто хочет уйти из банды. Им здесь дают профессию, сводят татуировки, помогают «войти» в общество.
— Все эти ребята, — говорит отец Бойл, — из бедных, неполных, неблагополучных семей. Они росли в окружении преступности, наркотиков, проституции. Росли в безнадежности, а безнадежность любит компанию, она сбивает их в банды, а сама банда — это как бы отец, которого чаще всего у них нет.
Бойл не афроамериканец и не латинос. Он — американец ирландского происхождения. Крупный, с седой бородой и усами, хотя ему не больше пятидесяти; лицо румяное, глаза интенсивно-голубые, взгляд внимательный-внимательный, голос спокойный, улыбка такая, что сразу же хочется улыбнуться в ответ. Но предельно серьезен. Занимается этим делом лет тридцать. Все эти ребята — уж куда как крутые — смотрят на него влюбленными глазами. За глаза называют его «Джи Дог», что на языке банд значит «Хорошая собака» — выше нет похвалы. А в глаза — отец Бойл. С некоторым нажимом на слове «отец».
А эти восемьдесят шесть тысяч объединенных в преступные банды подростков — они-то тоже часть «плавильного котла»? Им есть место в Америке? Почему их столько? Что толкает их в преступный мир? Когда в Америке говорят о правах человека и о праве на равенство стартовых возможностей, их тоже имеют в виду?
В разговоре с другим католическим священником, отцом Конейном, я услышал вот какие слова:
— Если цинично посмотреть на дело, то одна из причин того, что мы не хотим легализовать этих людей — а у нас в стране двенадцать миллионов нелегалов из одной только Мексики — состоит в том, что очень удобно иметь низший класс, который можно легко эксплуатировать.
— Кому удобно?
— Работодателям, бизнесу. Они получают бессловесных, бесправных работников.
Таких людей, как отец Бойл, и отец Конейн, в Америке много. Эта готовность помогать другим — без лишних слов и без ожидания награды — очень и очень американская черта. Но большое количество людей, нуждающихся в этой помощи, в стране столь богатой и столь благополучной — это тоже Америка.
Разговариваю с высокопоставленным полицейским чином. Спрашиваю:
— Почему у вас столько малолетних банд?
Он пожимает плечами.
— Куда этим ребятам подеваться? Они — вне общества. Все начинается очень рано. В банды берут детей восьми-девяти лет. Это «оруженосцы».
— ?
— Старшие, которым восемнадцать или девятнадцать, дают им свое оружие на хранение. Младшие гордятся, но смысл вот какой: возьмешь такого с оружием, его в тюрьму надолго не посадишь. Другое дело, если ему восемнадцать. Вот старшие так работают. Сами берут оружие только, когда идут на дело. Виновато общество.
— В каком смысле?
— Да в прямом. Возьмите, к примеру, наше кино. Сплошная стрельба, сплошная кровь. Это видят с самого детства, привыкают к этому, притупляются такие чувства, как страх, сострадание, боль.
Вот и пришло время поговорить об американском кино.
Голливуд Ильфу и Петрову не понравился:
«Страшно выговорить, но Голливуд, слава которого сотни раз обошла весь мир, Голливуд, о котором за двадцать лет написано больше книг и статей, чем за двести лет о Шекспире, великий Голливуд, на небосклоне которого звезды восходят и закатываются в миллионы раз быстрее, чем об этом рассказывают астрономы, Голливуд, о котором мечтают сотни тысяч девушек со всех концов земного шара, — этот Голливуд скучен, чертовски скучен. И если зевок в маленьком американском городе продолжается несколько секунд, то здесь он затягивается на целую минуту. А иногда и вовсе нет сил закрыть рот. Так и сидишь, зажмурив в тоске глаза и раскрывши пасть, как пойманный лев».
Жили они в гостинице «Голливуд» на Голливудском бульваре, который тогда и в самом деле представлял собой довольно неприглядную и пыльную улицу. Тогда не было еще знаменитой Аллеи Звезд, не было знаменитого театра «Кодак», в котором ежегодно проводится торжественная церемония вручения «Оскаров». Кстати говоря, театр «Голливуд», в котором жили тогда они, впоследствии был снесен, и сегодня на его месте высится как раз театр «Кодак».
Два слова о статуэтке «Оскар», которая впервые была вручена в 1929 году. Думаю, из всех существующих в мире призов «Оскар» — наиболее узнаваемый. Но вместе с тем очень мало кто знает, где и как производятся эти статуэтки. А происходит это на совсем небольшом предприятии в городе Чикаго. С середины тридцатых годов здесь отливают знаменитую статуэтку, делают это в чрезвычайно неприглядных условиях: цеха шумные, пыльные, грязные, дурно пахнущие. Рабочие почти все латиносы.
Я спросил одного из них, нравится ли ему эта работа?
— Да, нравится. Я здесь работаю давно, смена у меня короткая, не то что у новичков, им приходится работать по 10–12 часов. Хорошо платят — пятнадцать долларов и двадцать центов в час. Так что я доволен.
— А вы бы хотели, чтобы у вашего сына была такая работа?
Он посмотрел на меня, покачал головой и ответил:
— Нет, не хотел бы.
И рассмеялся.
А я, посмотрев на все это, подумал: могут ли звезды Голливуда, идущие по красной ковровой дорожке театра «Кодак», чтобы участвовать в церемонии, которую смотрит весь мир, могут ли они, счастливые обладатели «Оскаров», даже приблизительно представить себе, как «Оскары» производятся, кем и в каких условиях? Думаю, они немало удивились бы. И даже, быть может, ужаснулись.