Когда я был ребенком, моя семья проводила лето к северу от Санта-Фе, на маленьком горном ранчо, недалеко от города Сан-Кристобаль. Направляясь с нашей командой в Санта-Фе, я смотрел на необыкновенную местную красную землю, на которой росли низенькие кусты можжевельника, и вспоминал детство. Горячая пыль, летящая из-под копыт лошадей, грубые деревянные ворота перед нашим домом, пахучие заросли шалфея… Я вспомнил, как однажды мы с мексиканским мальчиком Хуаном пошли удить форель. Он учил меня, как, стараясь не распугать рыбу, тихо подбираться к берегу озера, как нанизывать наживку на крючок. Я вспоминал свою мать, тогда еще молодую женщину. Засучив брюки выше колен, она стояла в водах Рио-Гранде. Мама вытащила здоровенную форель. В тот день никто из мужчин не мог похвастать таким уловом…
Санта-Фе расположен у подножия южной гряды хребта Рокки Маунтинс. Гряда носит красивое название Сангре де Кристо. За десятилетия город превратился в шикарное местечко, став настоящей меккой богатых и знаменитых людей. Владимир зашел в магазин ковбойских шляп ручной работы и буквально присел от изумления. Представьте себе головной убор ценой две тысячи сто долларов — это же месячная зарплата ковбоя! На центральной площади старого города до сих пор ощущаешь запах веков. Целые поколения людей приезжали сюда делать бизнес, торговать. Они жили и трудились, проливая пот под горячим южным солнцем.
Мы выехали из Санта-Фе в Таос в надежде до темноты снять на камеру знаменитый народ навахо. Шли по графику, поднимаясь по извилистой дороге в горы. Выше оказалось изумительное плато, поросшее можжевельником. С севера была видна река Рио-Гранде, воды которой устремлялись через дикий каньон. Похожие на сказочных великанов скалистые вершины возвышались над нами. Вечерело, большие белые облака двигались по пронзительно-голубому небу. До Таоса, находящегося в долине к востоку от нас, оставалось всего тридцать километров. Но по настоянию операторов наш караван остановился. Съемочная группа высыпала из мини-вэна и принялась запечатлевать красоты окружающей природы. Валерий сказал, что не простит себе, если не снимет это великолепие. Прошло полчаса, час, полтора часа… Солнце уже садилось, и теперь облака отливали золотом, розовым и красным. А операторы все снимали и снимали…
Я понял, что, если мы хотим застать навахо до темноты, нам нужно срочно выезжать. Поторопил Валерия. Щуря уставшие глаза, он улыбнулся и сказал: «Ты не понимаешь, операторы — они как дети. Когда мы видим нечто стоящее, то теряем контроль над собой. И ты должен нас понять».
Никаких съемок навахо в тот день не было. Мы сидели до темноты, любуясь великолепной панорамой.
Военно-воздушная академия США находится чуть выше города Колорадо Спрингс, у восточного подножия Рокки Маунтинс. Это не простое учебное заведение, каким оно кажется поначалу. Это символ Военно-воздушных сил страны. Все здесь сияет какой-то неземной чистотой. Мы увидели модерновые металлические серебристо-черные здания, ухоженные газоны и безупречные асфальтовые дорожки, одетых с иголочки преподавателей и подтянутых, коротко стриженных курсантов, похожих друг на друга как близнецы. Здесь обучали не каких-то пехотинцев, которые будут воевать, бегая и ползая по грязной грешной земле. Здесь готовили орлов! Властелинов небес! Нас сопровождал офицер по связям с общественностью, крепкий мужчина среднего роста. Он был гладко выбрит, но носил, как мне показалось, баки чуть длиннее, чем положено по уставу. Мы шли по дорожкам из бетонных квадратов, по которым, как я заметил, не ходят курсанты. «Да, — словно прочитав мои мысли, сказал проницательный гид, — курсантам положено ходить по другим дорожкам — из мраморной крошки».
В центре кампуса на металлических постаментах возвышались четыре макета истребителей: F105, F4, F15, F16. Смертоносные силуэты двух из них: F105 и F4 — напомнили мне телевизионные репортажи сорокалетней давности. Перед глазами явственно возникли взлетающие со стартовых площадок, маневрирующие в сером небе, пикирующие строем и, сбрасывающие бомбы стальные птицы… У меня до сих пор стоит это перед глазами… Вижу разрывы бомб. Горящие деревни. Бегущих людей. Плачущих детей. Женщин в соломенных шляпах, несущих маленькие изувеченные тела своих детей. Поднимающийся странный черно-желтый дым от горящего внизу напалма. Я навсегда запомнил эти самолеты!
Мы сняли на камеру группу кадетов, изучающих русский язык, и потом Владимир проинтервьюировал их. Я тоже разговорился с одной курсанткой. И был весьма удивлен, узнав, что она факультативно изучает бихевиористику (психологию поведения).
— Почему вас заинтересовала эта дисциплина?
— Хочу знать, как поступают люди в тех или иных ситуациях. Какие мотивы движут ими. Как можно влиять на их поведение. Это важно в межкультурном общении и для уменьшения конфликтов между разными народами.
Я спросил ее, зачем же она тогда поступила в летную академию, а не в университет на факультет психологии. Она искренне удивилась моему вопросу: «Как зачем? Так же как и все. Чтобы летать на боевых самолетах».
— Чем же столь мужественная профессия привлекает хрупкую девушку?
— Меня восхищает мощь и скорость боевых машин. Больше всего мне по духу двухместные экипажи. Такие самолеты располагают огромными возможностями как в воздушном бою, так и для атаки наземных целей.
— Возможности, которые вы упомянули, это же возможности убивать людей! Задумывались ли вы об этом? Мучили ли вас сомнения?
Помолчав какое-то время, она сказала: «Об этом я много думала. Мы обсуждали эту проблему с сокурсниками. Да, я солдат и, если будет война, буду воевать. Но если я буду уверена, что отданный мне приказ аморален, то откажусь его выполнять».
Вышедшие из других аудиторий курсанты остановились позади нас и с интересом слушали наш диалог. С ними был и офицер-преподаватель. Он перебил девушку: «Не все так просто, что, если кто-то считает какой-то приказ неправильным, он может запросто ему не подчиниться. Приказ есть приказ. И тому, кто не подчинится приказу, потом придется объяснять, чем мотивирован его поступок. И он по всей строгости ответит за последствия своего решения. Непременно будет назначено специальное расследование».
Несмотря на замечание преподавателя, курсантка, казалось, ничуть не смутилась. Ссылаясь на международные конвенции о войне, она отстаивала свое право окончательно решать: выполнять или не выполнять приказ. Она заявила, что готова нести ответственность за поступок, если он исходит из ее собственных убеждений. Девушка говорила горячо, глядя мне прямо в глаза, и у меня не было ни малейшего сомнения в ее искренности. Она рассказала, что на занятиях они с другими курсантами обсуждали реальные исторические эпизоды. Например, трагедию деревни Му Лай.
— Вы имеете в виду эпизод вьетнамской войны? — уточнил я.
— Да, в Му Лай американские солдаты расстреляли пятьсот вьетнамских крестьян — мужчин, женщин, детей. Они вырезали еще не рожденных младенцев из утроб беременных матерей. Лишь немногие из местных жителей были спасены. И спасены американцем — пилотом военного вертолета. Увидев, что происходит, он посадил машину между солдатами и бегущими от них людьми и приказал своему пулеметчику стрелять в своих же солдат, если они продолжат погоню за несчастными. Услышав эту историю, я испытала смешанные чувства…
Я был впечатлен этой молодой женщиной, готовящейся стать офицером Военно-воздушных сил США. Мне очень хотелось ей верить. Мне очень хотелось верить в то, что, столкнувшись с такой же ужасной дилеммой, она и ее сокурсники останутся тверды в своих убеждениях.
И в то же время меня поражал контраст между абстрактными моральными дискуссиями и тем страшным оружием массового уничтожения, которым должны овладеть эти умные, честные, полные возвышенных идей молодые американцы.
Я смотрел в глаза курсантов, проходящих мимо. Кто они? Насколько хорошо они знают историю, как видят окружающий их мир, достаточно ли они мудры? Да, было бы чересчур наивным ожидать от них, молоденьких курсантов, понимания того, что их, возможно, ждет.
Уже на выходе из учебного корпуса я спросил нашего гида, нравится ли ему его работа.
— Я люблю и горжусь ВВС, и мне платят за то, что я рассказываю о нашей летной академии.
— А за что вы гордитесь ВВС?
— Они осуществляют важнейшую миссию.
— И какова же она?
Последовала пауза. Потом он с пафосом сказал:
— Американские ВВС стоят на страже свободы.
— А это важно лично для вас?
— Я считаю, что мой долг перед Всевышним — дать другим возможность быть свободными.
На вершине холма стоял огромный храм академии. Как подчеркнул наш гид, многоконфессиональный храм.
Я вспомнил недавние обвинения офицеров академии, исповедующих евангелизм, в принудительном обращении курсантов в свою веру. Они внушали ученикам, что те будущие воины Иисуса. Сам храм напоминал о фильме «Властелин колец». Он был выстроен в готическом стиле с островерхими крышами в виде перевернутой буквы V. Мрачная, бездушная громада блестела серебром.
Чуть позже мы стояли у футбольного поля, наблюдая за строевой подготовкой курсантов. Вдруг сквозь дружное пение марширующих будущих летчиков мы явственно услышали какой-то пронзительный клекот. Обернувшись, увидели приближающегося к нам долговязого курсанта, на руке у которого сидела крупная черная птица. Оказалось, это сокол, талисман академии.
Птица не шевелилась. Ее темные когти вцепились в толстую кожаную перчатку. Колпачок на голове придавливал перья.
Курсант пояснил, что это помесь исландского кречета с его ближневосточным собратом и особи всего-то два с половиной года от роду. Несмотря на юный возраст, это был грозный хищник, около семидесяти сантиметров от клюва до хвоста.
Подошел главный птичий тренер. Он сказал, что уже обучал сокола охоте. Он натаскивает своих хищников, в основном поднимая диких уток с озер. «Этих уток очень тяжело поднять в полет. Увидев кружащего в небе сокола, они боятся взлетать, продолжая плавать, пока охотник их не вспугнет».