Чтобы доехать из Нью-Йорка в Геллап, наша команда использовала систему GPS-навигации, и та почти все время работала превосходно. Однако если предположить, что приборы могут чувствовать, то GPS, должно быть, испытывала неприязнь к городам. В Чикаго система работала с точностью приблизительно до четырехсот метров, а так как длина кварталов часто не превышала ста метров, это создавало проблемы. Несколько раз нам приходилось ездить по кругу, пока GPS рассуждала, какой дорогой нам поехать. Словно насмехаясь над нами, навигационная система объявляла о необходимости съезда с магистрали, например, тогда, когда наша первая машина находилась в крайнем левом ряду, примерно метров за пятнадцать от съезда. В больших городах эти издевательские подсказки GPS вынуждали нас прибегать к экстренному торможению, неожиданным рискованным перестроениям в транспортном потоке. Понятно, какие крики и брань раздавались из нашей второй машины, следовавшей за первой. Я не набожный человек, но под конец турне вынужден был заключить, что только божественное вмешательство сохранило жизни нашей команде.
Продюсер Алена Сопина еще из Москвы заранее договорилась о местах съемки. Одно из них — торговый центр в Геллапе. И вот в обед мы отправились туда на съемки. Мы не знали, где находится центр. Вместо того чтобы еще в мотеле спросить, как туда проехать, водитель нашей первой машины понадеялся на GPS. В конце концов, если как нить Ариадны она провела нас через две трети страны, наверняка она сможет найти и этот центр! Наш караван из трех машин выехал к пересечению с автомагистралью. Был выбор — ехать на восток или запад. Так как мы были в западном конце города, а деловой квартал был на востоке, логика подсказывала, где мы сможем найти торговый центр. Но GPS все еще раздумывала. Первая машина остановилась прямо посреди дороги, напротив виадука, ведущего на запад. К нашему облегчению, спустя двадцать секунд машина развернулась и направилась к выезду на восток, но вскоре опять остановилась. Еще один разворот к выезду на запад, еще одна остановка, еще разворот, и в этот раз мы выехали на магистраль, направляясь на восток.
С автомагистрали было три съезда на Геллап, и, когда мы проехали средний, стало понятно, что мы используем следующий съезд к восточной части города. Но мы его не использовали. GPS повела нас в пустыню. Это было по меньшей мере странно, так как торговые центры по логике все-таки должны находиться в деловых районах городов. Не верилось, что торговый центр Геллапа построен посреди пустыни. Более того, проезжая по этой же дороге два дня назад сюда из Колорадо, никто из нас не видел ничего похожего на торговый центр на огромном пустынном пространстве, слегка скрашенном редкими камнями и колючками. Далеко впереди лишь поблескивала на солнце металлическая крыша какого-то одинокого сарая.
Владимир взял рацию, которой мы пользовались для внутренней связи, и тактично спросил водителя первой машины, уверен ли он, что мы правильно едем. «Да, — ответили нам, — мы следуем указаниям GPS». «И сколько еще ехать?» — спросил Владимир.
Последовало молчание, затем раздался странный ответ: «Пятнадцать и четыре километра».
Можно было допустить, что центр находится где-то там, например в индейской резервации, но мы просто его не видим.
Мы проехали еще минут пятнадцать.
Я взял рацию: «Сколько еще до центра?»
Пауза. «Тридцать пять и девять километра».
Владимир выпучил глаза и потянулся за рацией. Прежде чем мы что-либо успели сказать, первая машина развернулась и поехала в сторону Геллапа.
Наконец, не выдержав, мы позвонили в торговую палату, и нам указали путь до торгового центра. Оказалось, что от нашего мотеля до него было меньше двух километров!
Думаю что, возможно, GPS просто хотелось прокатиться в пустыню.
Я должен признать, что не люблю торговые центры, они представляют собой крайнее выражение потребительского безумия. В них я начинаю страдать клаустрофобией. Воздух здесь спертый и искусственный, свет странный, неживой. И некуда бежать: везде кипит торговля. Сотни бродящих туда-сюда людей сливаются в одну потребительскую толпу. Я думаю, такой будет жизнь на Марсе, когда его колонизируют торговые корпорации.
Когда Ильф и Петров были в Америке в 1935 году, торговых центров еще не было и в помине. Не было их и в пятидесятые, и, наверное, в шестидесятые. В те годы, когда мы отправлялись с родителями за покупками, то шли от магазина к магазину. Тогда я об этом не думал. И эти переходы из магазина в магазин, столь неудобные и бесполезные с современной точки зрения, почему-то запомнились мне как неотъемлемая частичка тех старых добрых времен.
Приятная молодая женщина, представлявшая корпорацию, владевшую торговым центром, проводила наших операторов внутрь. Она сообщила, что у нас есть два часа на съемку и что мы не должны мешать покупателям. Она отвела нас на середину зала и очертила точные границы того, что нам дозволено снимать.
Преодолевая свою антипатию к торговым центрам, я стал осматриваться. И ничего не понимал: большинство посетителей этого потребительского рая были коренными американцами. Это повергло меня в настоящий шок.
В пятидесятые, когда я был мальчиком, нас щедро потчевали вестернами, ковбойско-индейскими фильмами и телешоу. Такие истинно американские герои, как Джон Уэйн, Генри Фонда, Гарри Купер, на экране воевали с дикарями-индейцами. Индейцы были плохими. Хотя, впрочем, иногда проскакивала парочка хороших. В кино дикари почти всегда погибали. Мальчишками мы играли в ковбоев и индейцев, охотясь друг на друга из водяных игрушечных пистолетов. Никто не хотел играть дикаря.
Мои родители были социалистами, отстаивающими идеи равенства людей и социальной справедливости. Меня учили, что с коренными американцами обошлись несправедливо и жестоко. Поселенцы и армия обращались с ними как с дикими животными, сгоняли их с исконных земель и даже истребляли физически. Такой взгляд на американскую историю широко распространился позже, в семидесятые, тогда же пропали и фильмы с ковбоями и индейцами. Росла озабоченность состоянием экологии, и коренных американцев начали изображать не как дикарей с томагавками, а как мудрых, достойных людей, живших в согласии с природой, представителей самобытной культуры. В восьмидесятые многие американцы уверовали в то, что индейское отношение к природе поможет решить некоторые проблемы, стоящие перед современным технократическим обществом.
За шестьдесят с лишним лет моей жизни я не раз встречался с индейцами. В пятидесятых, на школьных каникулах, мы туристами посетили резервации навахо и зуни в Нью-Мексико. И немного погостили у народа таос. Я не знал ничего о культуре коренных американцев. В двадцать лет я прочел об Иши, последнем индейце из племени яна. Это племя тысячелетиями жило в предгорьях Сьерры в Северной Калифорнии. Охотники и собиратели, они так и не научились разводить лошадей. Этот народ был уничтожен белыми поселенцами и шахтерами. В 1911 году Иши поймали, когда он в поисках еды рылся на свалке маленького города Ред-Блав. Для оценки состояния здоровья индейца был специально приглашен из Сан-Франциско доктор Сакстон Поуп. Этого англосакса, увлеченного американской историей, сразу заинтересовал абориген, и в последующем они даже подружились. Иши отвел Поупа на землю предков, показал, как делать лук и стрелы из подручных материалов, изготовлять каменные орудия, как разводить огонь, строить укрытие, как охотиться на диких животных. Поуп пришел к выводу, что индейцы вовсе не отсталый народ, как их хотят представить. Они наделены особенным умом, рассудительностью и чувством юмора, честны и отзывчивы. Как человека другой культуры, Иши исследовали и в Калифорнийском университете, он ездил по стране, знакомясь с индустриальной Америкой. Незадолго до своей смерти от туберкулеза индеец дал Поупу свое определение белых людей: «Они как очень умные дети».
Для меня Иши — это доказательство того, что, несмотря на колоссальное различие культур, мы с индейцами абсолютно такие же люди. Охотник, использующий каменные орудия, был развитым, полноценным человеком.
За двадцать лет пребывания в Монтане я познакомился с некоторыми индейцами, брал у них интервью для своей программы на радио и хорошо изучил состояние дел в нескольких резервациях в этом штате.
Многими индейскими кланами предпринимались усилия к возрождению национальной культуры, включая введение преподавания родного языка, изучение древних обычаев и сакральных ритуалов, традиционной народной медицины.
Причина неудачи этих попыток в том, что они предпринимались после более чем века культурного развала и апатии. Уровень нищеты и безработицы в индейских резервациях — около сорока-пятидесяти процентов. Также высок уровень алкоголизма и наркомании. Академическая успеваемость индейских детей в резервациях далеко отстает от средней по стране. Возникает логичный вопрос: может ли традиционная община, основанная на охоте и сельском хозяйстве каменного века, интегрироваться в современную потребительскую экономику?
Когда Ильф и Петров были в Геллапе в 1935 году, индейцы отказались разговаривать с ними. И это понятно: русские не знали ни их истории, ни их культуры. И ни они, ни их американские коллеги не могли сделать правильных выводов. Вот они и решили, что коренные американцы никогда не ассимилируются в американское общество.
Но если бы они побывали в торговом центре Геллапа — то решили бы по-другому. Я не был готов увидеть тысячи индейцев, входящих в торговый центр в этот душный субботний полдень. Как я был наивен! Я-то надеялся, что древняя культура индейцев еще жива, что она еще достаточно сильна, чтобы противостоять этому всепобеждающему потребительскому искушению, овладевшему сегодняшней Америкой. Растерянный, я стоял посреди торгового зала и смотрел на сотни проходивших мимо меня людей с иссиня-черными, вороновыми волосами и кожей цвета охры. Я чувствовал себя ужасно.
Индейцы — люди в основном закрытые, чурающиеся публичности, и среди них было тяжело найти желающих говорить на камеру. И все-таки мне повезло: две женщины согласились. Я спросил их, что они думают, будучи навахо, о современном обществе потребления. Первая выразила озабоченность тем, что доступный фаст-фуд и излишества, которые принесла цивилизация, могут негативно отразиться на их здоровье. Другая женщина, видимо не совсем поняв мой вопрос, стала говорить, что ее детям нужна работа и она хочет, чтобы они обязательно выучили английский. «Английский — язык торговли. Они всегда могут выучить родной язык навахо позже. Он никуда не денется». Когда она говорила, ее трехлетний сын, держа ее за руку, с изумлением смотрел на высоких белых дядей, зачем-то приставших к его матери.