Как-то я зашел в русскую церковь и стоял в сумраке при свечах. В золотых бликах двигались женщины, крестясь перед иконами. Пел священник. Я знал, что этой церкви несколько веков. Там тоже я почувствовал еще нечто, сконцентрированное в этом сжатом пространстве. Веру и надежду на что-то большее, бесконечное, берущее начало у истоков человеческого бытия.
Стоя в каменном лесу, ты чувствуешь нечто подобное. Но без людского присутствия. Вне религии и вне времени.
Мы находились в до- и постчеловеческом храме.
Ночь наша команда провела в Уильямсе, штат Аризона. Встали пораньше, чтобы отправиться в Гранд Каньон. По дороге из города мы увидели заправку тридцатых годов. Заправочный пост представлял собой градуированную стеклянную емкость, из которой бензин тек в бак, галлоны отмерялись по шкале. За всю мою жизнь я видел такой же только один раз, в 1969 году, на далеком овцеводческом ранчо в Монтане, где я подрабатывал ковбоем. На заправке были припаркованы старинные автомобили с блестящими толстыми шинами с белыми боковинами. Мы остановились, чтобы разузнать о станции поподробнее. Заправка оказалась частным музеем. Хозяин купил ее несколько лет назад, и они с женой бережно восстановили эту частичку американской истории. Я подумал, что заправка работала еще во времена Ильфа и Петрова и, вполне вероятно, они останавливались здесь, чтобы залить в баки бензин.
Владимир взял интервью у пожилого хозяина. Тот критиковал американцев за то, что те чересчур сконцентрированы на материальных благах, на себе, любимых, забывая о благе общества. Слушая его, я подумал: возможно, владение заправкой тридцатых годов было для него попыткой вернуть хотя бы частичку той, старой Америки, Америки общих трудностей, усилий и надежд.
Часом позже мы въехали в национальный парк Гранд Каньон.
Люди упорядочивают мир согласно собственному видению. Время и пространство — основа нашего мировосприятия. Для нас, людей, сто лет — это много. Так же как и Окаменевший лес, Гранд Каньон — это испытание для нашего мировосприятия. Более того, для нашей способности что-либо понимать. Гранд Каньон. Его величину невозможно описать. Я не могу представить себе ничего другого, что так полно передает красоту, величие и силу природы, дает представление о времени, скорее о вечности, в которой живет она. Стоя на краю бездны, ты не просто изумлен, ты теряешь дар речи.
Владимир, Иван и еще несколько человек из группы полетели в Каньон на вертолете. Когда они через час вернулись, я спросил их о впечатлениях. У них не было слов, они только улыбались и ошарашенно качали головой.
Мы надеялись взять интервью у рейнджеров и у посетителей Каньона. Но оказалось, для этого необходимо было связаться с администрацией местного национального парка и получить у нее разрешение.
Опыт подсказывает, что, как и любое человеческое изобретение, бюрократия имеет свои плюсы и минусы.
Бюрократический аппарат Америки развивался в благоприятных условиях: здоровое общество, широкодоступное образование, уважение к личности, справедливая оплата труда. Как результат — сегодня открытая коррупция практически не встречается среди американской бюрократии. К примеру, за десятилетия общения с федеральными, региональными и местными чиновниками я ни разу не столкнулся даже с намеком на взяточничество.
Но в Америке вы сталкиваетесь с другой проблемой. С мелочным педантизмом в исполнении правил и установок, за которым порой забывается благородная и возвышенная цель, которой призваны служить эти правила. С подобным проявлением бюрократизма мы и столкнулись в Гранд Каньоне.
За день до нашего прибытия я связался по телефону с менеджером парка по связям с общественностью и рассказал ей о нашем проекте, также попросил ее предоставить нам возможность взять интервью у рейнджеров Гранд Каньона, поговорить с ними о роли службы национальных парков и т. д.
«Боюсь, что вам это не удастся, — холодно отрезала она. — Все запросы делаются в письменной форме за четырнадцать дней».
«Я понимаю необходимость этой процедуры, — сказал я, — но надеюсь, что в нашем случае сделают исключение. Мы много раз безуспешно пытались связаться с вами из России и во время путешествия по Америке. Более того, думаю, вам было бы интересно, если благородная деятельность службы национальных парков найдет отражение в нашем фильме. Нам нужен рейнджер для интервью всего-то на двадцать минут. Вы бы не могли сделать для нас исключение?»
«Это просто невозможно, — категорично сказала она, — к сожалению, наша сотрудница, которая должна была заниматься вашим вопросом, не смогла ответить на вашу заявку, так как была на больничном. А сейчас слишком поздно, к тому же рейнджеры в это время года очень заняты».
Прибыв в Каньон, я направился в здание администрации парка. Нужно было найти какой-то подход к ним. Я думал, что любой здравомыслящий человек поймет, что появление на телевидении принесет парку только пользу и дополнительную рекламу, но, видимо, стоило поразмыслить и о других доводах. У разных бюрократических аппаратов свои выверты.
У меня был опыт общения со службой национальных парков, я высоко ценю их работу. В своих радиопрограммах я брал интервью у руководителей службы, включая суперинтенданта национального парка Йеллоустоун. Также я работал с бывшим директором службы Джорджем Хардцогом над его мемуарами, в которых он ратовал за сохранение и развитие системы национальных парков. Назначенный президентом Кеннеди, Хардцог служил и при Линдоне Джонсоне. Ричард Никсон уволил его за принципиальность, нетерпимое отношение к протекционизму. Для меня Хардцог был образцом служения обществу, человеком, для которого исполнение гражданского долга было превыше всего. Целеустремленный, настойчивый, он претворял свои идеи в жизнь. При его руководстве список земель службы парков существенно расширился.
Приближаясь к административному центру, я перебирал имеющиеся у меня козыри и решил, что Хардцог — это козырной туз в моей колоде. Табличка над стойкой гласила «Информационный центр». Я подошел к молодой женщине в униформе и спросил, могу ли поговорить с управляющим. «По какому вопросу? — спросила она. — Может быть, я могу помочь?» Ее вопрос был вполне законной и вежливой уловкой. Ясно, что мне придется сначала побеседовать с ней. На вид девушке было около двадцати пяти. Никсон уволил Джорджа Хардцога за десять лет до того, как она родилась! Интересно, слышала ли она когда-нибудь его имя?
«Меня зовут Брайан Кан, я старый приятель Джорджа Хардцога, мне нужна помощь».
Она раскрыла глаза от удивления: «Как, вы знали Джорджа Хардцога?»
Магическое имя Джорджа распахнуло передо мной бюрократические двери. Незамедлительно нашлась девушка-рейнджер для интервью с Владимиром. Даже приковыляла на костылях та самая женщина из отдела по связям с общественностью. Она принялась извиняться, что из-за сломанной ноги сидела дома на бюллетене и не смогла ответить на наши заявки из Москвы. Я озабоченно поинтересовался состоянием ее ноги.
— Спасибо, уже лучше, — ответила она, и из-под маски официальности вдруг выглянул живой человек. Я увидел ее настоящую, искреннюю улыбку.
Владимир расспросил девушку-рейнджера о деятельности одного из достойнейших гражданских агентств Америки — национальной службы парков. Она говорила о необходимости сохранения уникальной особенности каждого парка для будущих поколений, при этом, обеспечив людям возможность наслаждаться их красотами и сейчас. В ее хорошо отрепетированных, слишком правильных ответах иногда вдруг звучала искренняя внутренняя убежденность, заставлявшая верить, что традиции Хардцога живы.
Направляясь к машине после съемок, я заметил на земле тень какой-то птицы. В пронзительно-голубом небе парил огромный черный гриф. Я присмотрелся и разглядел характерный признак: большие белые пятна на передних кромках крыльев. Да, сомнения быть не могло — это был калифорнийский кондор.
Двадцать пять лет назад, когда в мире оставалось не более тридцати кондоров, я участвовал в спасении этого вида от полного уничтожения. Все началось с инициативы дюжины энтузиастов. Было много трудностей и перипетий, хождений по всевозможным инстанциям. Понадобилось два десятилетия кропотливой объединенной работы общественных организаций, групп по защите зоопарков, частных филантропов, и в итоге мы победили. Когда я любовался кондором, парящим над Большим Каньоном, в дикой природе жило уже свыше ста двадцати таких особей. В наше время постоянных экологических катастроф видеть эту спасенную от вымирания прекрасную птицу было обнадеживающе. Она делала то, что ее предки делали десять тысяч лет, — парила в бескрайнем небе, высматривая добычу круглыми зоркими глазами. Кондор улетел, оставив меня далеко внизу, еще раз уверившимся в том, что, если мы объединим свои умы и сердца, — мы добьемся великих целей.
Мы спустились с высокогорного плато Аризоны. Лучи заходящего солнца подсвечивали облака на востоке розовым и голубым — ну просто картина Рокуэлла Кента. На севере нависла темно-серая бесформенная масса, и из нее, сносимый невидимым ветром, широкой полосой на пустыню обрушивался ливень. Всполохи света, как огонь артиллерии, озаряли южную часть горизонта. Желто-белые стрелы молний прорезали разбушевавшиеся небеса. Когда мы тронулись в путь пятнадцать минут спустя, все четыре полосы автомагистрали были залиты водой.
Уже в полной темноте, следуя по извилистой узкой дороге, мы спустились к Черному каньону, где расположена дамба Гувера. Я читал, эта уникальная плотина высотой двести одиннадцать метров, построенная в тридцатых годах прошлого века, была самым высоким гидротехническим сооружением того времени. Чтобы избежать ослабления конструкции, заливка бетона должна была осуществляться постоянно, и нескончаемая вереница самосвалов, заезжая на разгрузочные площадки, сливала бетон в реку Колорадо. Это была опасная работа, нередко люди падали в жидкий цемент внизу, останавливаться было нельзя, и их хоронили заживо. Что же тогда чувствовали другие люди, обязанные продолжать свою работу?