– Вы об этом, ваша честь? – он показал на свою правую ногу. Безупречно сидящие на нем брюки были закатаны до колен. От колена и ниже конечность была зеленовато-черной, как у лягушки. Желтый гной сочился из десятка ранок. Судья Коноуэр сморщила нос, почувствовав его запах.
– Это моя дикая карта. Она делает меня джокером – правда, распространяется снизу вверх постепенно, но, когда дойдет до туловища, она меня убьет. Так что, предполагаю, можно счесть ее за Королеву пик, пусть и вялотекущую.
– Это отвратительно. Что за цирк вы намерены устроить в этом суде?
– Я намерен показать лишь то, что существует, ваша честь. Даже если это физическое уродство джокера или эмоционально-психическое уродство фанатиков, которые презирают людей, вытащивших дикую карту.
– Я вижу, что именно вы проявляете презрение.
– Этого вам не доказать, – дружелюбно сказал он. – Джокерам не запрещается публичная демонстрация их особенностей, если только это не противоречит закону о появлении в непристойном виде. Этот закон действует и на уровне государства, и на уровне штата; мне указать источники ссылок?
Ее щеки вспыхнули.
– Нет. Мне известен этот закон.
Он повернулся к Кимберли, которая сидела на свидетельской трибуне с таким видом, будто ее вырезали из глыбы льда.
– Миссис Гудинг, вы уже обращались в суд по поводу опеки над Спраут. Что случилось на первом слушании?
В ее глазах полыхнул гнев. Он позволил себе слегка улыбнуться. Прямо Элизабет Тэйлор. До встречи с Джоном Белуши, конечно.
– Вам прекрасно известно, что случилось, – сухо ответила она.
– Прошу вас, тем не менее, рассказать суду.
Он сделал так, чтобы она увидела его взгляд в сторону переполненного прессой зала. Утром они с Марком увидели кричащие заголовки газет: «ДЕЛО ТРИПСА ОБ ОПЕКЕ, АДВОКАТ ПРИРАВНИВАЕТ ТУЗОВ К НАРКОБАРОНАМ» и «АДВОКАТ УТВЕРЖДАЕТ: СПОСОБНОСТИ ТУЗА СМЕРТЕЛЬНЫ». Он хотел, чтобы и она, и Леттем знали, что он намеревался разделить их веселье.
В газете также была статья, согласно которой президент Буш, особо отмечавший во время своей кампании, что не будет этого делать, подумывает о возврате прежних Законов о регистрации тузов. Конечно, к делу это никак не относилось. Просто еще один признак времени.
Она скрестила руки.
– В то время я находилась в состоянии ужасного стресса. Из-за здоровья нашей дочери и трудностей в браке с Марком.
Туше, подумал он, но вряд ли это тебе поможет.
– Так что же произошло?
– У меня случился срыв во время дачи показаний.
– Вы «сломались» – более точное выражение, не так ли?
Ее губы сжались в тонкую линию.
– В то время я была больна. Я этого не стыжусь, разве это постыдно? Я прошла лечение.
– Верно. Какие еще обстоятельства изменились с тех пор?
– Ну… – Она взглянула на Марка, который, как всегда, глазел на нее, будто светленький щенок бассета. – Моя жизнь стала намного более стабильной. Я нашла свое призвание и вышла замуж за прекрасного человека.
– То есть вы можете утверждать, что сейчас способны предоставить Спраут более стабильные условия жизни, чем прежде? – Она взглянула на него с удивлением и беспокойством в глазах.
– Ну, конечно. – Все-таки ты, ублюдок, не такой уж непобедимый, да?
Он ожидал, что Леттем сразу же начнет протестовать, по принципам основной защиты, просто чтобы сбить ритм его вопросов, даже – а скорее, именно поэтому – хотя он не знал, к чему тот ведет.
– Значит, вы говорите, что теперь являетесь более подходящим родителем, потому что вы богаче? Вы имеете в виду, что богатые люди становятся лучшими родителями, чем бедные?
Вот это задело Леттема. Он прямо подпрыгнул и выкрикнул свой протест. Коноуэр пришлось стукнуть своим молотком, чтобы призвать его к порядку. Она поддержит его протест, можно не сомневаться. Но он уже заметил вспышку в ее взгляде. Это было очко в его пользу. Насел на ее либеральное чувство вины своим привычным изящным ударом.
Боже, я иногда ненавижу самого себя.
После перерыва на обед Преториус спросил:
– Вы когда-нибудь принимали запрещенные наркотики, миссис Гудинг?
– Да. – Она отвечала прямолинейно, глядя ему в глаза, не пытаясь ускользнуть от этого утверждения, которое он мог доказать – она это знала. – Давным-давно. Все их пробовали. – Легкая улыбка. – Тогда мы были не слишком умны.
Неплохо.
– Вы когда-нибудь пробовали ЛСД-25?
Пауза, затем:
– Да.
– Вы часто его употребляли?
– Зависит от вашего определения частоты.
– Доверюсь вашему суждению, миссис Гудинг.
Она опустила взгляд.
– Это были шестидесятые. Все так делали. Мы экспериментировали, пытались освободить свое сознание и свои тела.
– Вы когда-либо задумывались о том, какие генетические повреждения могут повлечь за собой подобные эксперименты? – И тут же продолжил: – Вы задумывались о благополучии ваших будущих детей, миссис Гудинг?
Зал заседаний снова загудел.
После того как Коноуэр объявила перерыв, Марк остался ждать Преториуса в этом жутком кресле, специально созданном для удобства большинства, а не отдельных людей. Марк будто подпрыгивал на месте. Он выглядел так, словно его уши были из железа, и теперь их засунули в микроволновку.
– Что это была за хрень? – прошипел он Преториусу. – Никто не доказал, что кислота относится к тератогенам[66]. Не так, как, типа, алкоголь.
– Дело не в алкоголе. Этот наркотик пока еще заново не запретили, по крайней мере, в утренних газетах ничего об этом не было. Леттем хочет сделать сенсацию из наркотиков. Вот мы и дадим ему наркотики – еще какие.
Какое-то время Марк лишь бормотал в ответ что-то гневное.
– А к-как же быть с правдой? – наконец сумел произнести он.
– Правда. – Преториус засмеялся – низким, угрюмым смехом. – Ты в зале суда, сынок. Правда для нас не проблема. – Он вздохнул и присел. – Ни за что не верь, что времена судебного поединка прошли. Судебный процесс – все та же дуэль. Просто победители стали умнее и переписали правила. Теперь мы сражаемся с помощью повесток и прецедентов, а не жезлов, и рискуем не своими жизнями, а деньгами клиента. Или его жизнью, или свободой. – Он сложил обе руки на набалдашнике своей трости в виде горгульи. – Тебе не нравится то, что я делаю. Мне тоже это не нравится, сынок. Но я серьезно воспринимаю свою роль в качестве твоего победителя. Если мне придется барахтаться в дерьме, чтобы выиграть твое дело, я пойду на это.
Это времена охоты на ведьм. Ты хочешь бросить вызов этому основному факту, черт возьми, да и я тоже. Но если я сделаю только это, ты потеряешь свою дочь. Именно поэтому система так и называется, Марк. Потому что, как бы тебе этого ни хотелось, так все и работает. Брось ей неприкрытый вызов, и она пережует тебя, а затем выплюнет.
На тот вечер, пятницу, у Марка и Кимберли была назначена встреча. Она не пришла. Он не удивился. Он ее даже не винил. Из-за отношения Преториуса к Кимберли он чувствовал себя грязным, пристыженным.
Но что еще хуже, подсказывал его разум, – Марк его не остановил.
Депрессия и чувство вины в субботний день – это слишком. Марк рано закрыл «Центр здоровья». Он должен был кое-что сделать. Разобраться с голосами в его голове.
Невысокий мужчина в одной красной кроссовке стоял на заграждении крыши и с высоты десятка этажей смотрел на пробки Джокертауна – жуткие, будто в стране Третьего мира. На нем был красный спортивный костюм и оранжевая футболка. Его лицо было вытянутым, словно у лисы, нос – заостренным и крупным, а брови изогнулись, будто дополняя презрительную усмешку. Зловонный ветер развевал его огненно-рыжие волосы.
Он вытянул руку вперед. Из кончика указательного пальца вырвался поток пламени. Он превратился в шар, перескочил с одного пальца на другой. Он поднял руку ладонью вверх. Огонь разросся до размеров бейсбольного мяча, равномерно устроился в ладони. Какое-то время он просто горел у него в руке, бледный на фоне солнца, а он просто смотрел на него, как зачарованный. Затем с рокотом он превратился в огненный фонтан, струями бьющий из его ладони.
Он смотрел, как пламя рассеивается. Затем сделал глубокий вдох, выдохнул, криво усмехнувшись.
– Чертовски подходящее время, – сказал он и шагнул вперед. Он пролетел метров пять, прежде чем увидел в окне свое собственное изумленное отражение. Затем он распрямил все тело и выставил руки вперед, как пловец в заплыве на время, и взлетел. Не стоит слишком уж пугать горожан. Несчастным тупицам из Джей-тауна и так досталось.
Он полетел на север, к парку, думая: в этот раз Марк серьезно попал. У бедного глупца хотя бы не хватило смелости полностью порвать с прошлым. Не смог опустошить последние пузырьки с порошком и увидеть, как исчезают его другие «я».
Слава богу. Это и так ужасно раздражало, эта полужизнь, которая доставалась ему и остальным, словно они были лишь зрителями, сидящими на последних рядах старого кинотеатра, где показывали постоянно прерывающийся фильм.
Он ненавидел тот факт, что его терпели в его собственном теле, в его собственной плоти, в которой он ощущал полет и дуновение ветра лишь часовыми отрезками. Для человека, настолько полного жизни, как он, это было адом.
Ад был слишком холодным – для него. Жизнь, кипевшую внутри его, он выражал в виде огня.
С крыши здания слева от него поднялся вертолет. Он двинулся в его сторону. Находясь в тысяче метров от него, он подбросил еще пламени и ракетой помчался к нему. Он летел по спирали, оставляя огненный оранжевый след, внутрь которого и устремился вертолет. Это был вертолет, следивший за ситуацией на дорогах. Команда его знала; диктор улыбнулся и помахал, а ассистент направил в его сторону мини-камеру, передающую картинку в прямой эфир.
Джей Джей Флэш, суперзвезда. Он ухмыльнулся и помахал рукой в ответ. Лицо пилота было жутко бледным. Очевидно, он раньше не сталкивался с Джеком-Попрыгунчиком.