– Я знаю, что у нас не было времени поговорить об этом, но я хочу извиниться за то, как вел себя последние несколько месяцев. Я понимаю, что задел твои чувства, и ты такого не заслуживаешь. – Джерри зашмыгал носом. Не только Бет была готова скоро расплакаться. – Мне правда очень жаль, и если ты мне дашь еще один шанс, я никогда тебя не подведу. – Он осторожно коснулся ее плеча.
Бет положила свою руку на его и взглянула на Джерри.
– О, Джерри, это неважно. Я знаю, что в тебе нет ненависти. Иногда такое просто случается. Важно то, что ты сейчас со мной. – Она скользнула по дивану и положила голову ему на плечо. – Сейчас мне нужно быть с теми, кому я могу доверять, с кем я могу быть сама собой.
Джерри обнял ее. Он не мог понять, кто заплакал первым – он или она. Они крепко обнимали друг друга. Когда они оба выплакались, он встал и принес упаковку салфеток. Они одновременно высморкались, и Бет выдавила улыбку.
– Я правда люблю тебя, сестренка, – сказал он. – Только иногда у меня не получается это показывать. Над этим я сейчас как раз работаю. И еще стараюсь больше много не пить.
Она кивнула, протерла глаза.
– Я горжусь тобой.
– Ты останешься здесь? – Джерри боялся услышать ее ответ.
– Мой брат говорит, что будет рад приютить меня ненадолго. Я уже много лет не была в Чикаго. Думаю, я должна съездить.
Джерри кивнул. Он посмотрел на нее, но казалось, что она уже не здесь.
– Может, так для тебя будет лучше.
Она взяла его за руку.
– Это ненадолго. Я скоро вернусь.
– Я буду ждать, – сказал он.
В Томлин было полно народу. У многих все еще были летние отпуска, и казалось, будто все пытаются одновременно выбраться из Нью-Йорка или вернуться в него. Они с Бет сидели рядом на пластиковых сиденьях. Она прижимала к себе свой серый чемодан и смотрела в окно на разгоняющиеся самолеты. Она молчала. Он не представлял, как она себя чувствовала. Его боль и потеря были ужасны, а ее – еще хуже.
– Начинается посадка на рейс 178 в Чикаго, с пересадками в Сент-Луисе и Атланте, – сообщил мягкий голос по громкой связи.
Бет встала и вынула из сумочки посадочный талон. Она поставила чемодан на пол и крепко обняла Джерри. Он понимал, что снова заплачет, но знал, что если это случится сейчас, то Бет заплачет тоже. А ей не стоит садиться на самолет в таком состоянии.
– Пока, братишка. Думаю, я скоро вернусь. Мне просто надо ненадолго выбраться отсюда. Я буду на связи.
Джерри поднял ее сумку, обнял ее и повел ее к выходу на посадку.
– Боже, как я буду скучать по тебе. Ты – все, что у меня осталось.
– Неправда, иначе бы я тебя не покинула. – Бет поцеловала его в щеку.
Джерри подал ей чемодан.
– Позвони, когда прилетишь.
– Обязательно. Пока. – Бет повернулась и подала мужчине свой посадочный талон. Он взял его и улыбнулся ей. Затем она скрылась из виду.
Джерри снова присел и посмотрел в окно на самолет. Он потер глаза и постарался подумать о своей любимой песне. В голову ничего не приходило. Он смотрел на самолет, пока тот не стал набирать скорость.
Джон Дж. МиллерБьется мертвое сердце
– Эт-т-то приказ-з-з генерала, Фэйдаут, – прошипел Уирм. Его тридцатисантиметровый язык отвратительно перевалился через подбородок, а глаза были не более выразительны, чем пара запонок, скрепляющих рукава дешевой потрепанной рубашки.
– С каких это пор меня обыскивают перед встречей со стариной Кьеном? – спросил Филип Каннингем у джокера – верного охранника Кьена.
– С-с-с тех пор, как генерал отдал приказ. – Уирм был непреклонен.
Подчиняясь, Каннингем выдал свой самый выразительный вздох.
– Ладно, – сказал он и добродушно завел руки за голову, пока Уирм обыскивал его.
Но за милой улыбкой и напускным безразличием скрывалось внезапное беспокойство, промелькнувшее в мыслях Каннингема. Он знает, подумал Каннингем. Каким-то образом старый ублюдок узнал про Новый День. И поэтому позвал меня к себе.
Уирм что-то проворчал, отошел в сторону.
– Хорошо, – сказал он почти сердито. – Можешь войти.
Каннингем колебался. Он был уверен, что за закрытой дверью личного кабинета его ждет злобный Кьен, яростный, жаждущий мести Кьен, готовый поразить его своими знаниями о планах, целью которых было сделать Каннингема главой «Призрачного кулака». Каннингем задумался, кто же мог сдать его Кьену, но решил, что побеспокоится об этом позже. Теперь его мысли занимало нечто более простое. Спасение.
Он мог попытаться сделать ложный шаг или же броситься напролом, повесив Новый День на кого-то другого. Может, на Лазейку. Или на Колдуна. Это будет лучшим выходом.
Он выпрямил плечи и открыл дверь в кабинет Кьена. Внутри было тихо, комнату освещала лишь тусклая лампа, стоявшая на краю стола Кьена, – единственный источник света в кабинете. Атмосфера в помещении была мрачная, даже могильная: на всех стенах висели стеклянные шкафчики с невероятно дорогими античными книгами и вещицами, относящимися к Востоку и игравшими роль погребальных предметов.
– Вы хотели видеть меня? – спросил Каннингем, входя в комнату. Он остановился, нахмурившись. – Кьен?
В тени за огромным столом тикового дерева, который освещался лишь крошечной лампой, сидел человек. Каннингем осторожно ступил вперед, а затем вдруг осознал, что «Призрачному кулаку» придется искать нового хозяина раньше, чем он мог предположить.
Кьен был мертв.
Если за столом был действительно Кьен. Каннингем медленно, недоверчиво подошел к нему, думая, не решил ли босс разыграть его. Но до первого апреля было еще далеко, и Кьен не считался любителем розыгрышей. Повалившееся тело обезглавили, но Каннингем смог узнать Кьена по половине руки, запачканной синим порошком, который рассыпался по поверхности стола. И Кьен был не единственным мертвецом в этой комнате. Сторожевой джокер, которого Кьен обычно держал в банке на столе, был приколот к поверхности машинкой для вскрывания конвертов – блестящая полировка стола была безнадежно испорчена.
Каннингем осторожно нагнулся над столом, для начала передвинув лампу, чтобы получше осмотреть тело. Стараясь не задеть голубой порошок, рассыпанный по столу и смешавшийся с целой лужей подсыхающей крови, он аккуратно протянул руку и приложил два пальца к целой руке Кьена. Тело было все еще теплым и мягким. Кончики пальцев Кьена были запачканы синим, а еще больше порошка осталось спереди на его пропитанной кровью рубашке.
– «Восторг», – сказал Каннингем самому себе, отходя от стола. Голубой порошок производили в собственных лабораториях «Призрачного кулака» Кьена. Порошок усиливал любое наслаждение, превращая еду в пищу богов, простое прикосновение в оргазм. Но у него были и неприятные побочные эффекты. В каком-то смысле, подумал Каннингем, восторжествовала ироничная справедливость, которую нечасто увидишь в нелепых сериалах, – Кьен довел себя своей собственной продукцией.
Каннингем не считал себя надменным, но в плане способов расслабления был старомоден. Он держался подальше от современных пагубных веществ, часто вполне справедливо замечая, что не собирается баловаться чем-то химическим, пока опыт других не докажет, что это вещество относительно безопасно. Он был слишком умен, чтобы стать подопытным кроликом для остальных.
Однако дело было в том, что Каннингем мог поклясться – отношение Кьена к наркотикам было еще более консервативным. Когда Кьен читал поэму «Кубла-хан, или Видение во сне»[88], он иногда забивал трубочку опиума, который с давних времен принят в китайской культуре. И это все. Он не употреблял никаких других наркотиков и не очень много пил. Для него было неожиданностью обнаружить, что Кьен – наркоман.
Или нет?
Каннингем внимательно осмотрел место убийства. Зачем Кьену убивать собственного сторожевого джокера? И если не Кьен убил несчастного ублюдка, то кто?
Человек, который забрал голову Кьена в качестве сувенира. Но зачем красть голову мертвеца? Чтобы сохранить воспоминания, которые Кьен скрывал в своем теперь погибшем разуме от Мертвой головы.
Возможно. Если это так, тогда это внутренние разборки. Об уникальной способности Мертвой головы получать доступ к воспоминаниям в мертвом мозге не распространялись за пределами «Призрачного кулака».
Каннингем вытащил машинку для вскрывания писем из груди джокера, отставил ее в сторону. На краю стола Кьена лежала небольшая коробка с изящной оберточной бумагой. На коробке был оттиск компании – «Магазин редкостей Лина» – антикварной лавки, которая принадлежала огромной торговой империи Кьена. Помимо дорогих антикварных вещиц из Азии, здесь была еще и первосортная «аптека», в которой состоятельные клиенты могли приобрести все что угодно – от марихуаны до героина. До «восторга».
Каннингем положил тело джокера в коробку. Пусть джокер и мертв, но это не значит, что его нельзя допросить. Для этого и нужен Мертвая голова.
Каннингем внимательно и не спеша осмотрел комнату. Здесь не было окон, а единственная дверь вела в вестибюль, где дежурил Уирм. Он вздохнул. Классический герметичный детектив. Жаль, он не читал Агату Кристи.
Только дверь кабинета не была заперта. Она внезапно распахнулась, и Уирм просунул голову внутрь со словами «Прос-с-ст…», но замолчал прежде, чем выговорил первое слово.
Позади Уирма стоял Лесли Кристиан. Каннингему не нравился потертый вид британского туза, появившегося из ниоткуда в прошлом году и каким-то образом сумевшего сразу стать членом «Призрачного кулака» в качестве личного поверенного Кьена. Он был надменным, самодовольным ублюдком, от которого несло неприятными секретами.
Стоя в проеме, двое уставились на сцену, открывшуюся им в кабинете Кьена, а затем Кристиан лаконично отметил:
– Ну что, сделал наконец свой ход, старина?
Наступил момент напряженной тишины, затем, когда слова Кристиана наконец дошли до замершего Уирма, он яростно завыл. Джокер ворвался в комнату, его длинный язык болтался в воздухе, а с обнаженных клыков капала ядовитая слюна.