— Любезная соседка, — вздыхая, признавалась жабе лошадка. — Я сознаю, насколько виновата перед вами. За это время я многое пережила и поумнела. Теперь я знаю, милая соседушка: совсем не важно, от кого или от чего ты произошел, а важно иметь сердце. У вас, дорогая, Порру, оно есть, и если бы только я была уверена, что вы на меня не сердитесь и не обижаетесь, хотя я вам и для того и даже для другого дала столько поводов, я была бы самой счастливой лошадью на свете!
Признания Мику-Паки тронули добрую жабу до глубины души.
— Дорогая соседка, — сказала она. — Дорогая соседка!..
Приятные вечерние часы снова вернулись к кухонному крыльцу Прибрежной усадьбы, и беседы стали еще искреннее и серьезнее, чем прежде. И жаба Порру выбросила из головы мысли о переезде.
Теперь все было кончено. Как сказочная принцесса в хрустальном дворце, сидела бедная Порру в стеклянной банке на мягких кукольных подушках. Беспощадные солнечные лучи тысячами острых иголок покалывали чувствительную кожу жабы, ослепительно отражались на стенках стеклянной банки. Малышка и Катрианна, сидя на корточках, с благоговением сторожили эту стеклянную тюрьму.
— Наша прекрасная, милая, маленькая жабочка! — шептала Малышка. — Ты же видишь, ты чувствуешь, как мы тебя любим!
— Как мы тобой дорожим!..
— Мы тебя сразу узнали, — шептала Малышка. — Я сразу сказала Кате — она заколдована! — Теперь мы спасем тебя.
— Спасем тебя! — подтвердила Катрианна. Обе были счастливы.
— Малышка! — прошептала Катрианна. — Посмотри, у нее слезы на глазах.
— Ой, и правда! — ахнула Малышка. — Она счастлива! Ведь она все понимает!
— О, человеческие дети! — приходила в отчаяние бедная жаба. — Почему вы не хотите понять, что каждый есть лишь то, что он есть! — И она в самом деле заплакала, потому что солнце жалило беспощадно и слепило ее непривычные к свету глаза.
— Ой, Катрианна! — спохватилась Малышка. — Мы же совсем забыли: бедная принцесса, наверное, очень голодна!
— Ну конечно же! — она столько времени ничего не ела! — воскликнула Катрианна.
— А чем мы ее покормим?
— Разумеется, печеньем! И конфет она, бедняжка, так давно не ела!
— Но… но разве жабы едят печенье? — усомнилась Малышка.
— Жабы! — презрительно заявила Катрианна. — Ведь она же принцесса! Да, Мальвина, теперь-то мы точно узнаем, вправду она заколдована или нет.
— Вот это верно. Ну конечно же, Катрианна!
И девочки весело умчались.
Бедная Порру совсем задыхалась от жары. Она умела хорошо лазить, эта славная жаба, но стеклянные стенки были круты и скользки, и лапкам не за что было зацепиться. Она долго и бесполезно старалась вылезти, и наконец, обессиленная, упала на тронные подушки своей королевской тюрьмы.
— Милая принцесса, — озабоченно извинилась Малышка. — Нам пришлось чуточку задержаться и придется чуточку — хи-хи! — разочаровать тебя…
— А тут для тебя печенье, — сказала Катрианна. — Очень хорошее печенье, Марианна сама пекла. Я принесла тебе четыре штучки и этого, наверное, хватит… ведь ты же не очень большая.
— А вот конфеты, что мы тебе обещали… — запнулась Мальвина.
— Ты, наверное, знаешь, что раньше у нас было две куклы — Лика и Вика? Они теперь стали подзорной трубой, хи-хи… но раньше, чем стать, съели все конфеты, — хи-хи… Но зато я принесла тебе сахару, тоже четыре куска, а сахар даже лучше конфет, потому что от него не болят зубы… Так что бери, милая принцесса, ничего, что ты еще пока жаба, кушай на здоровье! — И рядом с печеньем она положила четыре куска сахара.
Печенье пахло сильно и сладко. Жаба за всю свою жизнь еще ни разу не вдыхала такого противного запаха.
У нее помутилось в голове. Порру закрыла глаза и поникла.
— Какая она вежливая! — в восторге шептала Малышка.
— Как мило она благодарит!
— Настоящая принцесса! — с жаром подхватила Катрианна.
— Кушай, милая! Кушай! — наперебой угощали они жабу. — Нас не надо бояться, кушай смело!
Жаба не шевелилась. Только веки вздрагивали. Девочки смотрели на нее несколько растерянно.
— Хи-хи… — хихикнула вдруг Малышка. — Катрианна, — чуть слышно прошептала она, — а вдруг она стесняется нас? Понимаешь, она ведь принцесса — а сейчас жаба и… ей трудно прилично кушать… она же не может сейчас красиво есть…
Глаза Катрианны округлились, и она кивнула.
— Конечно! — сказала она. — Я тоже об этом подумала. Приятного аппетита! — сказала она жабе и сделала реверанс.
Мальвина последовала ее примеру и добавила:
— Мы скоро опять придем к тебе!
Взволнованные девочки ушли.
А бедная Порру больше всего хотела сейчас остаться одна. Но ее одиночество оказалось очень недолгим.
Насколько мы знаем попугая Плинта, запас слов у него был очень ограничен. В известном смысле так оно и было, но только в известном смысле. По существу же он был большой болтун. На своем попугайском языке он болтал беспрерывно обо всем, что приходило в голову. Неразговорчивый по натуре, Одноглазый Сильвер иногда просто не мог вынести трескотню своего ядовито-зеленого приятеля. Когда становилось невтерпеж, он просто сгонял его со своего плеча или с рукава. Попугай Плинт в таких случаях ужасно обижался, нахально ругал страшного пирата обнаглевшим дураком и, как он считал, — строго наказывал его, оставляя пирата в одиночестве. По правде говоря, попугаю даже нравилось иногда ссориться с Одноглазым Сильвером, и, разыгрывая смертельно оскорбленного, удирать от него. Ведь попугай Плинт был ужасно любопытен, а в дни ссор ему, на правах оскорбленного, можно было совать свой нос куда вздумается. Обычно в таких случаях он врывался на кухню. Чутьем угадывая, что Марианна его терпеть не может, он все же тянулся к ней, как к магниту, если она возилась на кухне. Так было и сегодня.
В кухне было жарко, как в аду. И какие ароматы оттуда доносились!
— Мар-р-рианна, здррравствуй! — пророкотал попугай и уселся на занавеску.
— Боже праведный — занавеска! — закричала Марианна и схватилась за мухобойку. Старина Плинт крякнул и с ловкостью мышонка полез вверх по занавеске и укрылся за карнизом. Здесь он был в полной безопасности.
— Черти и преисподняя, Марианна! — крикнул попугай и выглянул одним глазом из-за карниза. Марианна только этого и ждала, чтобы снова схватиться за мухобойку. Конечно, она промахнулась и поэтому рассердилась еще больше. А старине Плинту только это и надо было. Он заикал от смеха.
У Марианны в духовке пеклось печенье, и ей было некогда охотиться за попугаем. В ту минуту, когда она вынимала из духовки противень с печеньем, старина Плинт молниеносно слетел на кухонный стол, схватил в клюв печенье и также молниеносно спрятался за спасительным карнизом. Когда Марианна ставила противень на стол, за карнизом раздалось похрустывание, и на подоконник градом посыпались крошки.
— Ой, несносное существо! — крикнула Марианна. — Теперь-то я доберусь до тебя! — И забыв про печенье, она схватила мухобойку и залезла на кухонный стол.
— Чер-рт, чер-рт, пр-реисподняя! — закричал попугай и выронил печенье. Марианна шарила мухобойкой между стеной и карнизом, но хитрая птица проворно спустилась по занавеске и прыгнула в противень с печеньем. Марианна хотела столкнуть его ногой, что-то посыпалось со стола на пол, а попугай уже качался над плитой на веревке. Марианна швырнула в него мухобойкой, но, конечно, опять промахнулась. Плинт вращал глазами и просто рычал от восторга, а Марианна спрыгнула со стола, сорвала с крючка кухонное полотенце и свернула его в жгут.
Старина Плинт лишился двух хвостовых перьев, а Марианна проиграла битву.
Тем временем очень довольный собой ядовито-зеленый хулиган вихрем вылетел в кухонную дверь.
Настало время искать примирения с Одноглазым Сильвером, но попугай решил раньше посмотреть, как дела на дворе. Конечно, ему тут же бросилась в глаза сверкавшая на солнце стеклянная банка. Попугай уселся на ее край. То, что он увидел в банке, так поразило его, что он не смог вымолвить ни слова. Он изучал содержимое банки со всех сторон то одним, то другим глазом.
— Пр-реисподняя, — крикнул он и наклонился.
— Пр-реисподняя! — и принялся ругаться по-попугаичьи.
— Преисподняя, черепаха средь бела дня прохлаждается в пижаме! Какое неприличие, какое падение нравов, темная ночь в джунглях и завывание гиены! Ничего подобного не видывал и не слыхивал. Фу-фу-фу, какой стыд показываться в нижнем белье!
Старина Плинт возмущался и бранился, но жаба Порру была так измучена жарой, что равнодушно пропускала мимо ушей проповеди пернатого блюстителя нравственности. Только все ниже и ниже склоняла голову.
— И глаз не открываешь! — бушевал попугай. — Неслыханное дело! Что я могу об этом подумать? — Он немного подумал, и решил, что додумался.
— Черт! — рявкнул он и продолжал на своем языке: — Да ты же пьяная, черная ночь в джунглях и завывание гиены, пьяная, как боцман с «Хильдегарт» Вениамин второй Коротышка. Как Вениамин второй Коротышка, ты спустила в корчме свою робу и теперь прикрываешься стаканом! Бессовестная черепаха, ты бы хоть прикрыла свою наготу тростниковым поясом, как, бывало, делал забулдыга Вениамин второй Коротышка!
Ой, стыд, ой, позор, ой, падение нравов — черепаха налакалась пальмового вина! — Старина Плинт презрительно нахохлился и тут вдруг увидел кусковой сахар.
— И того не легче! — прокричал он. — Черепаха валяется среди кусков сахара! Что бы сказали на это мои покойные предки? Всякому нахальству есть предел! — сказали бы они и были бы правы.
Попугай спрыгнул в банку и схватил кусок сахару. Не теряя времени, он тут же склевал все четыре куска и, хотя был уже сыт по горло, но от жадности подобрал и печенье. От этого его брюшко отяжелело, он только пыхтел и не мог произнести ни слова. Поэтому он укоризненно покачал жабе головой и полетел мириться с Одноглазым Сильвером.
А тем временем пришли Катрианна и Мальвина. Девочки приблизились на цыпочках, задыхаясь от восторга, любопытства, и остановились, пораженные.