— Нет, я в зоопарке работаю, — сказал я. — Мне трудно учиться.
— Ну, тоже дело. Возьмите там бакусю в холодильнике, я сегодня только ящик заказал.
Мне понравился Аокин оядзи. Правда, мои родители занимались моим воспитанием намного плотнее, чем этот толстяк. Но ведь я всегда плохо соображал, внимания мне много требовалось. А у его дочери со смекалкой всё в порядке…
Я отобрал суйкан у робота и увидел, что плащ почти чистый. Аоки поманила трилобита, и тот радостно покатился за нами. Видимо, ползать во владениях Кэна он уже замучился.
— Сатою — твоя мать? — поинтересовался я.
— Нет, имоуто. Она на гейшу учится.
— Младшая сестра! Это здорово.
— А мать погибла, в аварию попала, когда мне семь лет было.
— Обидно…
— Симатта, я же исповедаться забыла!
Аоки опустила микрофон к губам, соединила смарт с дикастерием и пробормотала что-то вроде «Простите меня, боги, за неуважение к сложной технике!». Это хорошо, что она не стала вдаваться в детали преступления. А то законопослушные служители Будды тотчас сдали бы её полиции.
Тут коридор кончился огромной кухней. Никаких футонов тут уже не валялось, и перегородок не было — обычная комната с могучим холодильником у стены. В него можно было затолкать целую тонну заморозок. Но питаться тут, наверное, было бы не очень уютно. Сплошной жёлтый пластик вокруг. Всё-таки видно, когда старшей хозяйки нет в доме, вот и у меня такая же квартира. Правда, она раз в сто меньше. Аоки, понятно, нет никакого интереса возиться с мебелью и другими заморочками, а порядок роботы поддерживают.
— Раздевайся, что ли, — сказала девушка и стянула куртку, свитер и кожаные штаны, в коротких шортах и майке осталась.
Я добавил в кучу суйкан и чапсы, и трилобит с урчанием накинулся на грязную одежду. Только бы рекламное покрытие не содрал и защитное тоже. Но робот был умный, действовал своими манипуляторами осторожно, будто китайскую вазу от пыли чистил.
— Так, где наше бакусю?
Она стала метать на стол упаковки с едой и жестяные банки. Чего тут только не было! Я даже не все слова понимал, хотя они обычной каной были написаны. Нет, не все — некоторые пакеты с нихонскими иероглифами были. Суси с летучей рыбой, жареный щукорылый угорь с имбирем, индийский плосколоб, морской судак… Это были очень дорогие заморозки, из престижного маркета — внутри них имелись цветовые датчики свежести. Само собой, все они сейчас были бесцветными. Гохан был свежайший.
— Остановись! — воззвал я, когда увидел бутылку с рыбной пастой камабоко. — Мы погибнем от обжорства!
— Ты прав, — опомнилась Аоки.
Тут она нахмурилась и ткнула пальцем в сиреневый датчик внутри упаковки. На её зов прикатилась кухарка и выслушала нагоняй, потом покорно взяла пачку с рыбой и опустила её в стальной бак рядом с мойкой. Это оказался источник электричества на пищевых отходах. Девушка гордо рассказала, как оядзи разработал его и получил со своей компанией штук десять патентов. Где-то на дне бака жила колония активных бактерий, и они всё подряд хищно разлагали.
Аоки озадачила готовкой робота-кухарку, мы взяли по банке пива и пошли в сэнто. Она прямо к дому примыкала, со стороны сада. Мне ещё не приходилось в частных банях бывать, и в общественные я никогда не совался, неохота народ пугать. Ещё в полицию сдали бы.
Но больше всего меня Аоки волновала, понятно. Неужели она не постесняется при мне раздеться? Всякие мысли про Генкиного детёныша из меня выветрились, словно их летний ураган смёл.
В мыльне густо пахло настоящим деревом. Наверное, тут в стенах распылители экстракта работали. Кроме двух плетёных кресел, здесь были ещё вентилятор на треножнике, напольные весы и высокий шкафчик с полотенцами, тюбиками и банками. На стене весели огромное зеркало и таблица с названиями непонятных веществ. Ещё там болезни тела и духа перечислялись. Их можно было банной химией лечить. Но все вещества мне сейчас экстази заменил.
— Раздевайся, сейчас нагреется, — сказала Аоки и включила голубую сферу на штанге, что из стены торчала. — Вот, голову надо в этой штуке полоскать. И моет, и кожу массирует. Оядзи сам усовершенствовал!
Я вздохнул поглубже и стянул рубашку, стараясь не глядеть на девушку. Она уже водой шумела, из кранов её в тазики наливала. Поднялся ужасный пар, и правда стало намного теплее, чем вначале. Аоки уже намыливалась розовой мочалкой в форме сердечка. Она была совсем голая, и все её шесть сосков и постриженная в полоску варэмэ прямо-таки ослепили меня. На голову она надела крупную сферу, машину свою головомоечную, и та теперь жужжала вокруг её прически.
Я окатил себя холодной водой и сел рядом с девушкой, чтобы омыться. Мне дико хотелось на неё таращиться, но я сдержался и стал поливать себя из ковшика горячей водой. Наконец Аоки вылезла из аппарата и с усмешкой уставилась на меня.
— Сугой, ну ты и волосатый, — рассмеялась она. — Пыли небось в шерсти скопилось! Давай помогу.
Аоки вылила на ладонь жидкого мыла и стала натирать мне спину своей детской мочалкой. А потом вдруг подвела ко мне сферу с головомойкой и нахлобучила её на меня! Я очутился в темноте, а по щекам и макушке лупили струи воды с шампунем. Но дышать всё-таки можно было. Хорошо, что Аоки меня в это устройство сунула — в нём я сумел погасить порыв данкона, который всё норовил вскочить. Я стал представлять, как иду по холодной улице к зоопарку, чтобы перелезть через забор, и меня отпустило.
Тут Аоки добралась мне до кэцу и ещё ниже, и вся моя нирвана испарилась. А тут ещё и освобождение от моющей сферы пришло.
— Теперь ты мне помыль, — приказала девушка.
Я принялся натирать её лопатки, но она не выдержала такого испытания и стала поливать меня из душа и хохотать. Мне казалось, что я попал в гости к божеству любви. В общем, мы залепили друг друга мыльной пеной по самые уши и сами не поняли что к чему. Я очутился спиной на полу. Открыть глаза не получалось, их жутко щипало мылом. Бокки у меня давно уже торчал, сладу никакого с ним не было. Аоки зажала его бедрами и стала скользить на мне вперёд-назад, извиваясь словно гусеница.
И тут уже я сдался, упал в безумие с головой и на волне восторга чуть не раздавил Аоки руками. Это было что-то запредельное — чувствовать всю её генную «ущербность» на своём волосатом животе. Все шесть её сосков буквально сжигали мне нервы на брюхе. Она ещё с минутку повалялась, когда перестала вскрикивать, а потом уселась мне на грудь и окатила нас обоих из тазика. Я вдруг почувствовал губами её лёгкий поцелуй, похожий на лепесток ромашки.
Потом моего подбородка на минутку коснулась её колкая варэмэ.
— Ну, пойдём в ротэмбуро, — довольно засмеялась Аоки и соскочила с меня.
Я кое-как промыл глаза и увидел, что девушка уже обернула бёдра полотенцем. Она и мне такое же протянула, только голубого цвета. Чуть не поскользнувшись, мы выскочили за стеклянную дверь, которая вела в сад. Начался густой снег, его хлопья стали жечь меня прямо через шерсть. А что с Аоки творилось, и представить трудно, недаром она повизгивала. От нас повалил пар. Переступая по каменным плитам, до жути холодным, мы проскакали десяток метров и плюхнулись в каменную же чашу, полную горячей воды. Теперь снег нам был нипочём.
Когда я упал в воду, поднялась крупная волна. Она омыла серые валуны, поросшие декоративным мхом. Даже Аоки чуть не захлебнулась. Девушка сердито схватила меня за ухо и дёрнула и тут же поцеловала. Полотенца мы повесили на конце зелёного крана, который из валуна торчал.
— Сутэки, — сказал она и улеглась на меня спиной. — У нас тут в ротэмбуро папашин двигатель стоит, оригинальный. Он отовсюду энергию берёт. Из ветра, дождя, солнца, влажности и так далее. Насекомых жрет и перерабатывает, павшие листья… А чтобы молния не стукнула в воду, громоотвод есть. Здорово оядзи спроектировал, ёси? И ещё тут кондишен есть специальный, он москитов в двигатель как-то заманивает. Ещё можно тараканов созвать, но я эту опцию отрубила. Всё равно их трилобит раньше пожирает.
Пока она трепалась, я медленно погладил её по животу и груди, огибая пальцами мягкие бугорки. Над нами торчал фонарь, и снежинки медленно порхали в его свете. Не хотелось думать, что мне через три-четыре часа надо тащиться куда-то в ночь и совершать преступление.
— А пиво-то мы в сауне бросили!
Аоки вытянула из воды маленькую ступню и ткнула пяткой в ближайший валун. Из-за него высунулась мордочка какого-то мелкого белого зверька.
— Что это? — опешил я.
— Мышь по имени Дайкоку. Эй, покажись! Она электронная и живет в бане, потому что иначе её Неко потреплет.
— Что-то мне её имя напоминает…
— Так слугу ками богатства зовут. Смешно, правда?
— Да уж.
Мышь понюхала меня и убежала в кусты. Тут прикатилась кухарка, и девушка приказала ей доставить нам банки с бакусю. Так что минуты через две мы уже дружно потягивали из них тёплый напиток — само собой, он уже успел нагреться и потерять часть пузырьков. Но так было даже лучше.
— А Сатою сливовое вино предпочитает, — поделилась Аоки. — Говорит, это по-нихонски, умэ-сю или сакэ в бассейне глушить. По мне, лучше экстази с пивом ничего нет. Расскажи про Херми, Егор. Она тебя…
— Теперь она парень, я сам гольки из операционной видел.
— Тони его не пустит на открытие сезона с камайну. Она его как онако устраивала, а теперь что?
— У тебя с Тони серьёзно? — зачем-то спросил я.
— Ну, мы иногда встречаемся у него или у меня. Не тужи, Егор. Он, конечно, парень из «нашего круга», как мой папаша выражается, но ты мне тоже нравишься. Ты ему не говори, что мы с тобой барахтались, ёси? Его отец себе в преемники готовит, в будущего владельца складов Микемото. Вот и заставляет в университете на заочном учиться… С тобой как-то спокойно, а он просто бешеный бывает, особенно когда грибов пожуёт или элэсдэшки. И грузит про тотальную войну с человечеством, симатта! А давай ещё закинемся? — загорелась она. — Не трусь, у меня эбселен есть. И мы немножко, ёси? Что-то меня снег достал, а тебя?