— Сволочь! — В свою очередь, понявший все Сергей рванулся вперед, взмахнул кулаком, но был сбит с ног подручными Газиева, предусмотрительно оказавшимися рядом. Падая, Сергей врезал одному носком ботинка, второго попытался ухватить за ногу, но промахнулся. Его ударили в живот и тут же добавили прикладом по голове, на какое-то время сознание поглотила тьма.
— Шайтаново отродье! Связать! — Газиев пнул неподвижное тело и повернулся к безмолвно застывшему второму пленнику. — Что, Павлик, хочешь жить, да?
Пленный кивнул.
— А зачем же ты моих братьев убивать приехал? Или хочешь сказать — не убивал?
Павел отчаянно замотал головой.
— Ты же стрелял? Стрелял. Не отрицай. Я знаю. Тебя взяли с оружием в руках. Заметь ты моих орлов вовремя, наверняка потянулся бы к предохранителю, ведь так? Так. — Казалось, главарь пытается оправдаться за будущее убийство, но он просто развлекался. — Как умирать будешь, Павлик? Веревку дать?
Пленник стиснул зубы и часто-часто моргал, не пытаясь ответить.
— Если боишься — мы тебя сами. — Солта говорил таким тоном, каким говорит добрый дядечка с племянником-несмышленышем, наставляя его на путь истинный.
— Пристрели, — найдя в себе силы, выдавил Павел, на что Газиев радостно осклабился.
— Зачем стрелять? Мирная страна, горный воздух. Далеко слышно. Зачем шуметь?
Пленник, потеряв последние силы, шумно втянул ноздрями воздух и на подогнувшихся ногах начал оседать на землю.
— Ваха, — скомандовал Газиев, решив, что пора заканчивать. Окликнутый им моджахед в два шага оказался за спиной русского и, накинув на шею петлю, толкнул того в спину. Пленник упал и захрипел, попытался вцепиться в тонкую веревку пальцами, но Байсаров прыгнул ему на спину и обеими руками потянул удавку на себя. Павел забился, захрипел громче, но почти сразу хрип перешел в свист, а несколькими мгновениями спустя не стало слышно и его. Руки с окровавленными ногтями, которыми пленник несколькими секундами раньше раздирал горло в тщетной попытке ухватить веревку, со стуком упали на землю. Плечи последний раз дернулись и обмякли. Ваха отпустил удавку и, продолжая сидеть на мертвом теле, вытер выступивший на лице пот.
— Какой прыткий, едва удержал! — пожаловался он наблюдавшему за сценой расправы Газиеву.
— Этого, — носок ботинка ткнулся в ногу убитого, — в обрыв, а Серьежу привести в чувство и больше не трогать. Он мне еще потребуется. — После этих слов на лице главаря банды появилась загадочная улыбка. Он что-то замыслил, но пока ни с кем не собирался этим делиться. Меж тем отгадка напрямую была связана с видеокассетой, подаренной ему накануне перехода через грузинскую границу.
Вопрос с пленниками практически решился: один был удавлен, второй… второй ждал своей участи. Ему Газиев приготовил нечто более занимательное — Солта желал устроить шоу. Театр двух актеров. Как режиссеру главарю банды надлежало знать все: где будет висеть ружье, когда и в кого оно выстрелит. Он знал роли, знал и назначенных на них «актеров». И если первый «актер» в какой-то мере понимал, что ему предстоит, то второму еще только предстояло узнать о своем участии в предстоявшем действе.
Начал Солта издалека:
— Вся беда рода человеческого, — он подошел к своему помощнику, сидевшему, прислонившись спиной к дереву, на небольшом коврике, — в том, что мы слышим, что говорит человек, но нам не дано знать, что он думает.
— Правильно говоришь, брат! — поддержал его ничего не подозревающий Джафаров.
— Поговаривают, самозванец в очередной раз собирается в Москву… — Казалось, Газиев, переключившись на более земные проблемы, не собирается развивать философскую тему.
— Рамзан? Да чтоб он сдох! — Джабраил не скрывал своей ненависти. — Проклятый враг всех нохчей! Будь моя воля…
— Остынь, — Солта грустно улыбнулся. — Будь наша воля… Все мы так говорим. Вот только знать бы, кто из нас больший враг — он или мы… — В словах главаря банды вновь зазвучала философия.
Джафаров насторожился и вопросительно поднял брови, он не сразу сумел понять, проверяет ли Солта его реакцию или действительно так считает. Ответ дал сам главарь боевиков.
— Мы кровники, нам нет иного пути, — Газиев повел рукой, очерчивая расстилающийся вокруг лес. — Отступать нам некуда, идти тоже. А Рамзан… Сволочь, конечно, но… неправы были мы, когда хотели маленькой свободной Ичкерии… Зачем отделяться на клочке земли, способной прокормить один-два миллиона, когда можно жить в России и владеть ею?! Рамзан далеко не первый, кто понял это…
Джабраил не находил слов. Хотелось возмутиться, замахать руками, но он смолчал, настороженно ожидая продолжения разговора, который ему очень не нравился!
— Не веришь? — Солта усмехнулся. — Посмотри, как часто рождаются у нас дети! Скоро мы заселим земли русских. Придем в их дома.
— И отомстим! — Казалось, Джафаров понял мысль командира.
— Отомстим, — согласился Газиев, — но не так, как ты думаешь. Наши потомки будут жить и наблюдать, как вымирают внуки тех, кто сейчас топчется на нашей земле. Эта война отобрала у русских последнее, что они имели, — славу быть непобедимыми. Они не проиграли, но победить не смогли.
— Если бы не Кадыров, у них бы не было и этого! — Джафаров наконец высказался.
— Кадыров? Кадыров всего лишь пешка, — казалось, Солта сам себе противоречит, — пес на цепи. Ему, как и его папаше, вначале как следует пригрозили дубинкой, затем кинули кусок мяса, и он заключил сделку. Жизнь, благополучие, развязанные руки в обмен на лояльность и преданность. Преданный пес, которого в нужный момент всегда можно спустить с поводка и направить в глубь России.
— Ты считаешь, в Кремле боятся собственного народа?
— Собственного, говоришь? — Газиев и не пытался скрыть сарказма. — Боятся, говоришь? Почему бы и нет? Во всяком случае, готовятся они к возможным потрясениям уже давно. Потому и держат хорошо вооруженного, натасканного на кровь цепного пса, постепенно отпуская и отпуская удерживающий его поводок. Пес, — Солта хихикнул, ему нравилось собственное определение, — которого в нужный момент можно отцепить от привязи и натравить на взбунтовавшуюся толпу. Или хотя бы как следует припугнуть наиболее зарвавшихся.
— А что, если ослабленный поводок даст ему возможность прыгнуть на своих хозяев? — Джафаров улыбался, ему тоже понравилось сравнивать младшего Кадырова с цепным псом.
— О, на этот случай у хозяев остается ружье! Старое, можно сказать кремневое, но все же заряженное и, если не способное сразить намертво, то, во всяком случае, годное для того, чтобы жестоко покалечить. К тому же, без сомнения, в узком ошейнике пса спрятана тайная игла с ядом. И пес, я уверен, догадывается об этом. Во всяком случае, ему должны были дать это понять. Ружье — это армия, а армия никогда не станет вмешиваться во внутренний конфликт. Она слишком инертна, а офицеры… русские офицеры привыкли повиноваться приказам. Самый страшный недуг Российской армии — безынициативность. Хотя, как говорят в той же армейской среде, «дурак с инициативой еще хуже». Что бы ни произошло — армия все равно, как всегда, останется в стороне при любом развитии событий.
— Но в семнадцатом армия в стороне не осталась, — попробовал возразить Джабраил, так и не сумевший уловить смысл всех этих пространных рассуждений.
— В семнадцатом это была не армия. — Солта как бы невзначай передвинул автомат на грудь и направил ствол в сторону продолжавшего сидеть помощника. — Это была большая, оголодавшая, безземельная деревня. Именно она — деревня — и совершила революцию в феврале, а когда ее снова обманули, совершила следующую. Деревня, а не армия брала Зимний дворец, деревня арестовывала временное правительство. Но я сейчас не о том. Знаешь, если бы не мои личные счеты с Кадыровыми, я бы, пожалуй, сдался по амнистии еще два года назад.
У Джабраила вновь не нашлось слов. Таким откровенным Газиев никогда еще не был. Джафаров никак не мог уразуметь, что это — очередная проверка на «вшивость» или же момент проявления позорной для моджахеда слабости?
— Не спеши осуждать, Джабраил, не спеши… Если вдумаешься, то не сможешь отрицать, что путь, которым ведет наш народ Рамзан, — более перспективен. Перед ним простор, перед нами изоляция в резервациях. Да-да, наши красивые горы и зеленые долины через несколько лет станут резервацией, неспособной вместить и прокормить всех наших детей и внуков. Но об этом я уже говорил. Если бы мы победили и обрели границы, то через какое-то время их бы закрыли на замок. Если бы не моя ненависть и личная вражда с тейпом Кадыровых, я бы сдался, правду говорю, а что тебе не позволяет сделать это?
Джабраил мысленно содрогнулся: «Вот он, главный вопрос этого разговора».
— Нет, никогда! — Он решительно затряс бородой. — Я не сложу оружия. Брат, я… — Он запнулся, собираясь с мыслями. — Я… не хочу пресмыкаться перед предателями…
— Похвально! — Солта Газиев осклабился. Из-за деревьев, повинуясь его знаку, вышли телохранители. Что-то почуяв, Джафаров потянулся к стоявшему с правой стороны дерева автомату.
Удар ноги опередил это движение. Незаметно подкравшийся из-за спины Хасан Хасбулатов — телохранитель Газиева, высокий, жилистый, тридцатилетний мастер спорта, — отшвырнул оружие в сторону.
— Не двигайся! — предостерег Солта.
— Командир?! — Джабраил, подавив страх, попытался изобразить на лице удивление и обиду.
— Какой я тебе командир? — Теперь Газиев откровенно издевался. — Говоришь, ненавидишь Кадырова? Верю! Говоришь, ненавидишь предателей? Верю! Но знаешь, я тоже. И наверное, еще больше, чем ты. Возможно, потому, что меня уже предавали разные люди. А сколько раз меня предавал ты?
— Ни разу, — слегка запинаясь, ответил Джафаров. Он еще на что-то надеялся.
— Ни разу, говоришь… — Усмешка главаря банды стала совсем нехорошей. — Посмотрим, что ты скажешь, когда мы станем сдирать с тебя кожу. Ты работаешь на Главное разведывательное управление! — Слова как удар под дых. Телохранители Газиева толкнули бывшего помощника главаря в спину и поставили на колени.