Напротив него, по другую сторону стола, сидела пухленькая брюнетка — на ее тетрадках красовалась эмблема Бостонского университета. Застенчивый ловелас решил воспользоваться этим, чтобы вовлечь девушку в беседу.
— Вы учитесь в Бостонском университете?
— Да.
— А я — в Гарварде.
— Оно и видно, — нехотя произнесла она.
Дэнни вздохнул, терпя ожидаемую неудачу, и вернулся к чтению труда Хиндемита «Искусство музыкального сочинительства».
Когда он вышел на улицу, на город уже опустилась прохладная мгла. И пока ноги несли его через бостонский вариант венецианской площади Сан-Марко, он решал жизненно важную для себя теологическую дилемму.
Будут ли приверженцы конгрегационализма его кормить?
Лучше уж не изменять жизненным принципам, сказал он себе. На всякий случай. Поэтому он быстро перехватил сэндвич из ржаного хлеба с тунцом и только после этого отправился в путешествие на юг — в Куинси.
Больше всего на этих танцах его порадовало то, что музыканты, которых он нашел, — и барабанщик, и басист — тоже оказались студентами младших курсов. А огорчало то, что ему пришлось весь вечер сидеть за роялем, при этом изо всех сил стараясь не пялиться на вполне созревших девиц в обтягивающих свитерках, учениц старших классов, которые всячески извивались, двигаясь в такт музыке, извлекаемой его голодными пальцами, нажимавшими на клавиши.
Когда последние парочки наконец покинули танцпол и разбрелись кто куда, выбившийся из сил Дэнни посмотрел на часы. Боже мой, подумал он, полдвенадцатого, а ведь мне еще около часа добираться до Гарварда. А к девяти утра надо опять сюда возвращаться.
На мгновение у него возникло искушение подняться наверх и уснуть на какой-нибудь одинокой скамье. Нет, не стоит рисковать местом. Лучше взять себя за шкирку и вернуться в общагу.
Когда он в конце концов вошел в Гарвардский двор, почти во всех окнах свет уже не горел. Однако, подойдя к Холворти-холлу, он с удивлением обнаружил своего соседа, Кингмана By, сидящего на каменных ступенях.
— Привет, Дэнни.
— Кинг, какого черта ты делаешь на улице? Здесь же холодно.
— Берни меня вытурил, — сообщил его приятель несчастным голосом. — Он там фехтует и говорит, мол, ему надо побыть одному, чтобы сконцентрироваться.
— В такой час? Парень совсем сбрендил.
— Знаю, — сказал Кингман жалобно. — Но у него же сабля, что я мог с ним поделать, пропади я пропадом.
Вероятно, в организме, находящемся за гранью полного изнеможения, уже не остается места для страха, поскольку Дэнни, как ни странно, вдруг преисполнился отваги, чтобы справиться с этой чрезвычайной ситуацией.
— Пойдем, Кинг, может, нас двоих хватит, чтобы привести его в чувство.
Когда они вошли в корпус, By тихо сказал ему:
— Ты настоящий друг, Дэнни. Об одном я жалею — был бы у тебя рост метр девяносто.
— А я как жалею, — с тоской произнес Дэнни.
К счастью, безумный мушкетер уже спал. И измученный Дэнни Росси почти мгновенно последовал его примеру.
*****
— Бог ты мой, этот еврейский мальчик так играет в сквош — я глазам своим не поверил.
Дики Ньюол подробно рассказывал своим дружкам-соседям обо всех соперниках, с кем успел помериться силами в том виде спорта, где ему не было равных с самого раннего детства, когда он только научился держать ракетку в руках.
— Неужто он сможет победить тебя и стать первой ракеткой по сквошу? — спросил Уиг.
— Шутишь? — Ньюол застонал. — Да он побьет пол-универа. Его укороченные вообще не берутся. Но больше всего мне действует на нервы, что парень этот действительно очень приятный. То есть не только для еврея, а вообще для человека.
На это высказывание Эндрю среагировал вопросом:
— А почему ты решил, будто евреи — не люди?
— Брось, Элиот, ты же знаешь, о чем я. Обычно эти темноволосые ребята такие мозговито-агрессивные. Но этот тип даже очков не носит.
— Знаешь, — заметил Эндрю, — мой отец всегда искренне восхищается евреями, даже подчеркивает это. Между прочим, если ему понадобится врач, то он обратится только к ним.
— А в обычной жизни он ко многим из них обращается? — съехидничал Ньюол.
— Это совсем другое. Но не думаю, чтобы он специально их избегал. Просто мы вращаемся в других кругах.
— Ты хочешь сказать, это случайное совпадение, что ни в один из клубов, куда вхож твой отец, никого из этих замечательных докторов не приглашают?
— Хорошо, — сдался Эндрю. — Но я ни разу не слышал, чтобы он позволил себе пренебрежительно высказаться о ком бы то ни было. Даже о католиках.
— Но ведь он и не общается с этими ребятами, верно? В том числе с нашим новым сенатором из Массачусетса, который гоняется за макрелью.
— Вообще-то у него были какие-то дела со старшим Джо Кеннеди.
— Но только не за обеденным столом в элитном Фаундерз-клубе, готов поспорить, — вклинился Уиг.
— Эй, послушайте, — возмутился Эндрю, — я и не говорил, будто мой отец святой. Но он, по крайней мере, учил меня, что нельзя пользоваться тем скабрезным языком, который так нравится Ньюолу.
— Но, Энди, ты же годами терпел мои цветистые эпитеты.
— Да, — подхватил Уиг. — С чего это вдруг ты стал таким паинькой?
— Знаете, парни, — ответил Эндрю, — в частной подготовительной школе у нас вообще не было ни евреев, ни негров. И если вы там рассуждали об «этих ничтожествах», кого это трогало? Но в Гарварде полно людей самых разных, поэтому я считаю — нам следует научиться жить вместе со всеми.
Его приятели с недоумением переглянулись.
А затем Ньюол недовольно произнес:
— Кончай тут воспитывать, понял? Значит, если бы я сказал, мол, этот парень коротышка или жиртрест, ты бы и ухом не повел. Когда я говорю о ком-то, что он жид или черномазый, это просто дружеский способ его охарактеризовать, как условное обозначение. И кстати, к твоему сведению, я пригласил этого парня, Джейсона Гилберта, погудеть вместе с нами после футбольного матча в субботу.
После чего посмотрел на Эндрю озорными глазами и добавил:
— Если, конечно, ты не против настоящего общения с одним из жидовских мальчиков.
*****
Ноябрь только начался, но в шесть часов вечера уже темнело, а воздух был по-зимнему холодный. Переодеваясь после тренировки по сквошу, Джейсон с досадой обнаружил, что забыл прихватить с собой галстук. Придется возвращаться за ним в Штраус-холл. В противном случае этот ирландский цербер, который при входе в «Юнион» специально проверяет у студентов наличие галстуков, радостно выставит его за дверь столовой. Вот черт. Черт.
Он поплелся через мерзлый Гарвардский двор с голыми деревьями, поднялся по лестнице в свою секцию А-32 и стал рыться в карманах в поисках ключа.
Когда Джейсон наконец толкнул открывшуюся дверь, то сразу заметил — что-то не так. Везде темно. Он взглянул на дверь в комнату соседа. У того тоже не горел свет. Может, Д. Д. заболел? Джейсон осторожно постучался к нему и спросил:
— Дэвид, ты в порядке?
Ответа не последовало.
И тогда, в нарушение жестких правил проживания в общежитии, Джейсон сам открыл чужую дверь. Сначала он обратил внимание на потолок, с которого свисали оборванные электрические провода. Затем взгляд его скользнул по полу. Там он увидел своего соседа, вернее, его неподвижное тело с ремнем вокруг шеи.
От страха у Джейсона закружилась голова.
«О боже, — подумал он, — этот придурок убил себя».
Джейсон опустился на корточки и перевернул Д. Д. При смене положения тела Дэвид издал очень слабый звук, похожий на стон. «Скорее, Джейсон, — лихорадочно думал он, пытаясь сообразить, что делать, — звони в полицию. Хотя нет. Вдруг не успеют!»
Он осторожно снял кожаный ремень с горла соседа. Затем, как пожарный, взвалил парня на плечо и со всех ног бросился бежать к Гарвардской площади, где поймал такси и велел водителю гнать на полной скорости в больницу.
— Он поправится, — заверил Джейсона дежурный врач. — Не думаю, что электрическая проводка в Гарварде — подходящее средство для самоубийства. Впрочем, бог свидетель, некоторым мальчикам удается исхитриться и действительно покончить с собой. Как вы думаете, почему он это сделал?
— Не знаю, — сказал Джейсон, все еще не отошедший от испуга.
— Этот молодой человек слишком сильно переживал из-за оценок, — произнес Деннис Линден.
Он приехал в лечебницу как раз вовремя, чтобы дать профессиональную оценку отчаянному поступку юного первокурсника.
— И ничто в его поведении не предвещало подобного развития событий? — спросил доктор из санитарной службы.
Джейсон бросил взгляд на Линдена, который продолжал вещать с важным видом:
— Нет. Вообще-то всегда трудно на вид определить надтреснутое яйцо. Я хочу сказать, студенты на первом курсе испытывают огромные нагрузки.
Пока двое медиков продолжали беседовать, Джейсон не сводил глаз со своих башмаков.
Через десять минут Джейсон и проктор вместе вышли из лечебницы. Только теперь до юноши дошло, что он без пальто. И без перчаток. И вообще раздет. Когда он испугался за Дэвида, то не чувствовал холода. А теперь его знобило.
— Подбросить тебя, Джейсон? — спросил Линден.
— Нет, спасибо, — мрачно ответил он.
— Брось, Джейсон, ты же замерзнешь до смерти, пока дойдешь до общаги в таком виде.
— Ну ладно, — уступил он.
Все те несколько минут, пока они ехали по Маунт-Оберн-стрит, проктор пытался найти для себя оправдание.
— Послушай, — объяснял он с рационалистической точки зрения, — это и есть Гарвард: либо пойдешь ко дну, либо выплывешь.
— Да уж, — чуть слышно пробормотал Джейсон, — но ведь вы-то считаетесь спасателем на этих водах.
Перед следующим светофором он вылез из машины Линдена и в сердцах хлопнул дверцей.
Его переполняла злость, и он опять забыл о собачьем холоде.
Он пошел в сторону площади. В «Элси» заказал себе двойную порцию ростбифа, дабы возместить ужин, который пропустил, а потом отправился в «Кронин» — там он заглянул во все деревянные кабинки, в надежде увидеть хоть одно дружелюбное лицо, чтобы можно было присесть рядом и напиться.