С девяти до десяти утра он, двигаясь как во сне, провел занятие по греческому языку для начинающих. Затем отправился в деканат за почтой, умышленно стараясь сохранить охватившее его состояние оцепенения.
Ему повезло — в деканате никого из коллег не оказалось, и все, что от него потребовалось, это обменяться ничего не значащими приветствиями с секретаршей. Тед пришел в восхищение от ее способностей не выдавать своей осведомленности — а ведь она действительно все знала о вчерашнем событии. Он мысленно пошутил, мол, это качество роднит факультетских секретарш с сотрудниками похоронных бюро. И тем и другим нужно обладать способностью сохранять приветливое выражение лица, находясь в самом эпицентре несчастья.
Однако, идя на лекцию, которая начиналась в одиннадцать, он почувствовал, как в нем снова взыграл адреналин. «Какого черта, — подумал он. — Я не собираюсь запарывать лекцию перед своими студентами только потому, что какие-то мерзавцы дали мне пинка под зад».
К счастью, тема лекции, «Трагедия Еврипида «Ипполит»», позволяла углубиться в эту проблематику. Он будет говорить о несправедливости богов.
Тед занял место за трибуной и прочел самую волнующую лекцию в своей жизни.
Студенты ему аплодировали — редкий случай в середине семестра.
«В гробу я видал всех гробологов, — думал он. — Разве эти придурки умеют, как я, увлечь своими лекциями всю аудиторию? Нет уж, черт побери, может, карьеру мою и помяли, как бумажный стаканчик, но меня самого им раздавить не удастся».
Маленький сын встретил его у порога. «Вот, — подумал Тед, — по крайней мере, единственный парень, который по-прежнему считает, что я — замечательный».
Он поцеловал Сару и, пока она готовила ужин, отправился выполнять ежедневный ритуал по укладыванию сына в постель. Кульминацией всего действа было исполнение Тедом, правда немного фальшиво, греческой колыбельной песни «Nani to moro mou, nani».
Лишь потом он присел за стол на кухне рядом с Сарой и стал постепенно снимать с себя мысленные доспехи, которые носил весь день.
— Что ты чувствуешь — ужасное отчаяние или отчаянный ужас? — ласково спросила она.
— Ну, я пережил свой первый день в качестве «пустого места», не пытаясь кого-нибудь поколотить или броситься в реку Чарльз.
— Вот и хорошо, — сказала она, улыбаясь.
Зазвонил телефон.
— Прости, Тед, я забыла снять трубку перед тем, как мы сели за стол. Давай я скажу, что ты не можешь подойти, кто бы это ни был.
Но Сара не стала сразу вешать трубку.
— Это Робби Уолтон, — сообщила она мужу. — Думаю, тебе стоит поговорить с ним. Он действительно очень за тебя переживает.
Тед кивнул и подошел к телефону. Когда Роб, первый студент, написавший под его руководством дипломную работу, окончил Гарвард и стал преподавать в университете Кентербери, он поклялся своему учителю в вечной благодарности.
— Как Гарвард мог так поступить с вами? — гневно возмущался Роб.
— Изменение траектории полета мяча, как в крикете. Хотя это послужит уроком всем нам.
— Как бы то ни было, готов спорить, у вас наверняка тысяча других предложений. По крайней мере, вы этого заслуживаете.
— Есть у меня парочка, — ответил Тед неопределенно. — А как идут дела в Кентербери, Роб?
— Неплохо. Есть несколько просто блестящих студентов, и места здесь невероятно красивые. Впрочем, кафедра классического отделения довольно скромная. Я хочу сказать, таких, как Тед Ламброс, там нет.
— Может, это потому, что не приглашаете, — ответил Тед полушутя.
— Вы хотите сказать, вы действительно могли бы согласиться приехать сюда?
— Честно говоря, в нынешней ситуации я и сам еще не знаю, чего хочу. Может, и махну куда глаза глядят — надоело жить по плану.
Робби неожиданно разволновался.
— Ой, послушайте, если вы серьезно насчет Кентербери, я утром первым делом сообщу о вас декану. Господи, да он просто рехнется от радости!
— Хорошо, — как бы между прочим произнес Тед, — будет интересно посмотреть, что произойдет, если ты расскажешь ему об этом. Спасибо, Роб.
— И какой коварный план зреет сейчас в твоей голове? — спросила Сара, когда он вернулся за стол.
— Милая, этот небольшой маневр называется «оставить за собой право выбора».
— Я бы назвала это жульничеством.
— Сара, неужели так ты ничему и не научилась? Жульничество — единственный способ играть в академические игры.
Робби позвонил через два дня. Он торжествовал.
— Я так и знал, — взахлеб рассказывал он. — Я дал вашу книгу Тони Тэтчеру — он декан факультета гуманитарных наук, — и она привела его в полный восторг. Он поручил мне договориться с вами о дате, чтобы вы прочитали у нас лекцию. Может быть, в среду, четырнадцатого?
— Отлично, — ответил Тед, стараясь не выдавать своего удовлетворения, — это мне подходит.
За следующие несколько дней Тед внимательно изучил всю доступную информацию о Кентерберийском университете. Основанный в 1772 году, он являлся одним из старейших учебных заведений Америки. И в отличие от Гарварда и Йеля, которые получили свои названия от обычных простолюдинов, этот университет имел благородное происхождение. Он был основан по приказу Фредерика Корнваллиса, архиепископа Кентерберийского при короле Георге III, в целях подготовки священников для службы в новых колониях.
Но у Сары слово «Кентербери» всегда ассоциировалось лишь с футбольной командой из дикой местности в окрестностях Вермонта. Хоть ей и говорили, что кампус там очень симпатичный, она ни разу не слышала, чтобы кто-то хвалил кафедру классического отделения этого университета.
Если бы она осмелилась говорить со всей прямотой и откровенностью, то призналась бы, что на самом деле Беркли ей нравится даже больше, чем Гарвард. Но мысль о том, чтобы поехать в Кентербери, похоже, поднимает настроение Теда. В конце концов, здесь он будет бесспорным королем всей горы. Единственное, что беспокоило Сару — и о чем она, конечно, не говорила вслух, — это то, что на этой горе им придется жить.
После неспешной поездки на автомобиле они сняли номер в небольшой, но вполне приличной сельской гостинице «Виндзор армс» и сразу же прошли на открытую веранду — полюбоваться сказочной страной, раскинувшейся перед ними. Прямо напротив гостиницы, среди буйной зелени маленького городка, находилось здание библиотеки Хиллиер — его белоснежная башня в георгианском стиле горделиво устремилась в безоблачное небо.
— Господи, Сара, взгляни, какое впечатляющее зрелище — почти «Элиот-хаус», не правда ли?
— Не совсем, — ответила она, — но красиво.
Тут как раз приехал Робби и бросился приветствовать их, не скрывая своей бурной радости. На нем был оранжевый пиджак, белоснежная строгая рубашка и шелковый галстук.
— Меня официально назначили вашим гидом, — сказал он. — У нас еще есть время до вашей лекции, поэтому мы успеем здесь все осмотреть и выпить по чашке чая.
Роб оказался страстным приверженцем кентерберийского образа жизни.
— Чувствуете, какой здесь воздух, — восхищался он. — Таким чистым ваши легкие еще не дышали. Здесь нет никаких городских выхлопов.
— Как и самого города, — прозаично добавила Сара.
Позже, когда они подходили к главному корпусу Кентербери, Робби вдруг стал мяться.
— Тед, понимаете… надеюсь, вы не откажетесь выступать, если народу будет не так много.
— Все нормально. Я буду счастлив выступить даже только перед тобой и Сарой.
— Может, так и будет, — пробормотал он в полном смятении. — Своим студентам я сообщил о вашем выступлении, но объявления на стендах вывесили не так давно.
— Не так давно — это когда? — поинтересовался Тед.
— Мм, боюсь, только сегодня утром, — ответил Робби, когда они оказались у центрального входа в здание.
Сарой начали овладевать мрачные мысли. В огромной аудитории сидели человек двадцать, не больше. Теду с трудом удалось скрыть свое разочарование.
— Не волнуйтесь, — прошептал Роб, — декан и проректор находятся здесь, а это самое главное.
— А как же другие преподаватели кафедры?
— Да, конечно, — быстро сказал Роб, — вон, двое из них тоже пришли.
И Тед, и Сара — оба знали, что это означает. Некоторые из преподавателей, которым не нужны никакие объявления, чтобы быть в курсе событий, решили просто проигнорировать его лекцию.
Несмотря на то что бывший студент Теда произносил самые теплые и выразительные слова в адрес своего учителя, представляя его аудитории, Сара невольно спрашивала себя, почему кафедра не сочла возможным выбрать кого-то из старших коллег, чтобы произнести вступительное слово. Ведь Тед является автором монографии, которой дали высокую оценку в авторитетном «Американском филологическом журнале», где ее назвали самой значительной работой по Софоклу последнего десятилетия.
Не обращая внимания на пустоту в аудитории, Тед спокойно и уверенно прочитал свою лекцию.
Когда он закончил, немногочисленные счастливчики хлопали ему изо всех сил.
Какой-то изысканно одетый мужчина с седыми висками первым протянул ему руку.
— Я Тони Тэтчер, декан факультета гуманитарных наук, — представился он, — и я получил огромное удовольствие, слушая ваше выступление. Может быть, мы вместе позавтракаем с вами завтра, скажем, в восемь утра?
— Хорошо, — ответил Тед.
А потом он повернулся, чтобы ответить на вопросы нескольких студентов, после чего Робби познакомил его с моложавым на вид преподавателем, носившим очки в роговой оправе и усы, как у Кларка Гейбла.
— Тед, это наш латинист и председатель совета Генри Данстер. Он ведет вас ужинать.
— Здравствуйте, профессор Ламброс, — произнес Данстер низким баритоном, прозвучавшим так, будто внутри у него находилась эхо-камера. — Полагаю, нас с вами ждет хорошая порция сухого мартини.
— Благодарю, — сказал Тед, немного задетый тем, что этот председатель никак, хотя бы формально, не похвалил его лекцию. — Со мной еще Роб и Сара.