Эдгар Уолдорф звонил из кабинета директора театра «Шуберт». Это было во время первого антракта в спектакле, когда он впервые пошел в свежей редакции, где исполнялись новые номера, написанные Леоном. Они даже добавили репризу «Всех звезд на небе не хватает», которую Теора Гамильтон теперь пела перед самым занавесом в финале (сэр Джон Чалкотт, грозивший отказаться от постановки, если не произведут эту замену, в данный момент летел обратно в Лондон).
Дэнни так и не пошел в театр — не смог заставить себя пойти туда из страха… непонятно чего. Убедиться, что новые песни провалились? Или, еще того хуже — услышать, какой они имеют успех?
— И вот еще что, Дэнни, — продолжал восторгаться Эдгар, — я чую удачу. Это сногсшибательная вещь! Доверься Эдгару Уолдорфу — все призы будут наши!
Около полуночи он услышал, как кто-то легонько и очень нежно постучался к нему в номер.
Это оказалась знаменитая — а ранее холодная и недоступная — исполнительница главной роли. Мисс Теора Гамильтон принесла с собой бутылку газировки, известной в среде шоу-бизнеса как шампанское.
— Мистер Росси, — проворковала она, — я пришла поднять тост за ваш гений. Новая баллада, которую вы написали для меня, — это просто классика. Я видела: когда опускался занавес, в глазах людей стояли слезы.
Дэнни никогда не придавал особого значения мнению этой женщины, но всегда проявлял некоторый интерес к ее выдающейся груди. И он с удовольствием увидел, что она не забыла захватить с собой эту часть тела.
— Ну так мне можно войти или нам придется пить в коридоре?
— Мадам, — сказал Дэнни с учтивым поклоном, — je vous en prie[60].
И вот легендарная Теора вплыла к нему в номер. Вначале шампанское, затем ее грудь, а потом и сердце, страстно трепетавшее где-то там под ней, — все в эту ночь принадлежало ему.
Да, музыка чарует людей. Даже если ее написал Леон Ташкенян.
Когда настал день премьерного показа спектакля в Нью-Йорке, Дэнни поручил своему шоферу привезти Марию из Филадельфии прямо в театр. Она отправилась в зал смотреть представление, тогда как Дэнни с Эдгаром, нервничая, остались бродить по пустому фойе. Каждый раз, когда из зала доносился смех или аплодисменты, они обменивались взглядами и невнятными репликами вроде: «Думаешь, им нравится?»
Уже в машине, по пути на вечеринку в честь премьеры, Дэнни с тревогой спросил Марию, что она думает.
— Ну, если честно, оригинальная версия пришлась мне больше по вкусу. Но публике, похоже, все понравилось, и полагаю, это главное.
— Нет, в расчет берется лишь то, что скажут критики.
— Я смотрела везде, — сказала она, — но не увидела Стюарта с Ниной.
— Они оба слишком нервничали, — пришлось выдумывать на ходу Дэнни. — Вообще-то они и на прием вряд ли придут. Наверное, сядут дома у телевизора и будут ждать, что там скажут.
К половине одиннадцатого ночи почти все важнейшие рецензии уже были собраны. Отзывы в телевизионных программах были единодушны в своей благосклонности. Все выражали восхищение грамотным либретто, написанным Стюартом Кингсли (жена Эдгара, которая включилась в работу после того, как Нейл Саймон отклонил предложение переделать текст, любезно согласилась с тем, чтобы ее имя нигде не упоминалось). А еще все отметили «выразительную и мелодичную музыку Дэнни Росси» (Си-би-эс тиви). И теперь уже вполне можно было предположить, что «Таймс» выступит с подобным же бредом.
Так и случилось. По сути, Эдгар взошел на эстраду и оттуда чуть ли не со слезами на глазах зачитал слова, которые сделают их всех богатыми и знаменитыми — и на всю оставшуюся жизнь.
— Это же «валентинка»! — истерически кричал он, размахивая каким-то желтым листком над головой. — Самая настоящая «валентинка»! Только послушайте, название-то какое: «Мелодия вновь царит на Бродвее».
Многочисленные артисты, инвесторы, а также сливки общества принялись поздравлять друг друга. Эдгар поднял вверх руку, требуя тишины. Наконец все успокоились и приготовились слушать дальше. Раздавался только звон бокалов, изредка перемежаемый восторженными охами и ахами женщин и благодарным шепотом виновников торжества.
Тем временем Эдгар все зачитывал строки из священного документа:
— «Сегодня на Бродвее Дэниел Росси безусловно подтвердил, что он истинный мастер любых музыкальных форм. В огромном диапазоне творческих возможностей композитора лучше всего убедиться, если сравнить его сложную, мощную и почти атональную музыку к балету «Савонарола» с нежными и бессовестно простыми мелодиями из «Манхэттенской Одиссеи». Такие жемчужины, как «Этот вечер, как и все другие вечера» и особенно «Всех звезд на небе не хватает», обязательно станут популярными темами, исполняемыми повсеместно. Поэт Стюарт Кингсли тоже доказал, что у него есть волшебный дар, необходимый для работы в театре…»
Сразу же после заключительного салюта, завершавшего дифирамбы критика («Надеюсь, спектакль будет идти вечно»), оркестр заиграл «Всех звезд на небе не хватает». И все присутствующие — старые и молодые, пьяные и трезвые — начали подпевать. За исключением Дэнни Росси.
И пока гости пели куплет за куплетом, Мария наклонилась к мужу и шепнула ему на ухо:
— А действительно очень милая песня, Дэнни.
Он поцеловал ее в щеку. Но не в знак согласия с тем, что она наивно посчитала за комплимент, а потому что на них смотрели фотографы.
Через год, в марте, на церемонии вручения театральной премии «Тони» лучшим мюзиклом года был назван спектакль «Манхэттенская Одиссея». Как и ожидалось, Дэнни Росси победил в номинации «Лучшая музыка к спектаклю». Получая от имени Стюарта Кингсли награду за лучшее либретто, Эдгар Уолдорф произнес небольшую и трогательную речь о преподавательских обязательствах Стюарта, которые не позволили автору присутствовать на церемонии.
В результате сумасшедших переговоров кинокомпания «Эм-джи-эм» заполучила права на экранизацию мюзикла за рекордную сумму почти в семь миллионов долларов.
А некоторое время спустя фотография Дэнни Росси появилась на обложке журнала «Тайм».
Еще долго Дэнни испытывал чувство стыда от унизительной тайны, связанной с созданием «Манхэттенской Одиссеи». И хотя об этой тайне знали только два человека на всем белом свете, он жил с внутренним ощущением провала.
И тем не менее душа имеет замечательное свойство восстанавливаться. Годы все шли, а число различных записей на пластинках приближалось к двум сотням, и постепенно Дэнни сам поверил в то, что он и правда сочинил «Всех звезд на небе не хватает».
Да какого черта — если б ему дали тогда эту возможность, он вполне мог бы сочинить.
Из дневника Эндрю Элиота
15 мая 1968 года
Живя так, как я сейчас живу — практически не вылезая из нью-йоркского Гарвард-клуба — я стал, наверное, первым из парней вне Кембриджа, кому на глаза попался «Бюллетень к десятилетию», в котором расписаны успехи выпускников нашего курса за те десять лет, которые прошли после окончания университета.
И я обратил внимание на одну вещь: чем скромнее успехи ребят, тем больше они про себя пишут — в отличие от своих блестящих однокурсников.
Так, например, один чудак абзац за абзацем нудно описывает во всех скучных подробностях свою ничем не примечательную службу в армии, то, как он выбирал жену, сколько весили его дети при рождении и тому подобное. А еще как сложно и напряженно протекает жизнь его папочки в бизнесе по изготовлению и продаже обуви («Нам пришлось перевести производство из Новой Англии в Пуэрто-Рико, а сейчас мы изучаем возможность его перемещения на Дальний Восток»).
Единственная тема, о которой он совсем не распространяется, это его развод. Вот здесь-то я ему и посочувствовал. Как бы там ни было, невооруженным глазом видно, что густой пеленой своего многословия он пытается приукрасить жизнь, полную тихого отчаяния. И завершает он свое повествование философским наблюдением: «Если обувь по ноге — ее следует носить».
Иными словами, ему потребовалось целых четыре страницы, чтобы сообщить всем нам, что он с успехом движется к тому, чтобы стать полным неудачником.
Зато Дэнни Росси просто указывает даты собственной свадьбы и рождения дочерей, перечисляет написанные произведения и полученные награды. И все. И даже никаких глубоких и содержательных выводов в конце, вроде «Мне очень повезло» или «А все потому, что я ел манную кашу» и тому подобное.
И при этом кто не видел портретов Росси во всех газетах и не читал в прессе по крайней мере с десяток хвалебных статей, где его превозносят до небес?
Держу пари — многие из тех парней, кто считал его мозгляком, теперь хвастаются перед своими женами и детьми, что были его приятелями, пока учились в университете. Признаться, я тоже немного преувеличиваю степень близости наших с ним дружеских отношений.
Статья о Теде Ламбросе также оказалась краткой и по существу. Он и Сара с удовольствием провели эти десять лет в стенах Гарварда. Тед с удовлетворением отмечает, что его книга по Софоклу получила весьма благоприятные отзывы и что он вместе со своей семьей предвкушает интересные перемены, связанные с переездом и началом преподавательской деятельности в Кентербери.
Ни Джейсон Гилберт, ни Джордж Келлер не прислали информацию о себе — оба по вполне понятным мне причинам. Джейсон, с которым я поддерживаю переписку, пережил много горя за это время.
А Джордж остался все тем же старым параноиком, подозрительным психом. И даже когда мы обедаем вместе, он ни разу не снизошел до того, чтобы хоть немного рассказать о себе.
В отличие от большинства сокурсников, я в своей краткой истории жизни, как мне кажется, постарался быть честным.
Два года моей службы в ВМФ уместились в одном предложении, и я не стал их никак приукрашивать. Затем я просто указал, что после семи лет работы в «Даунс — Уиншип», я был избран вице-президентом.
Потом я признался, что самой великой радостью для меня было видеть, как растут мои дети. А самым большим разочарованием стало то, что мой брак развалился.