Прошло три года. Он скучал, жил по привычке. Стал злым. Со злости соблазнил девчонку, что была на крыльце при том ее «да». Сентиментальную толстушку. Соблазнил и бросил. И было не жалко ни себя, ни ее. Почему-то жалко было Люсю. Но человека, который тебя предал, жалеть нельзя. Хотелось мстить всем женщинам без разбору.
Мамина подруга вот уже целый год таскалась к ним со своей дочерью Дианой. Проводила рекогносцировку. После их визитов мама вздыхала, пыталась шутить: «Мне бы такую невестку…» – «Какую? Рыжую?» – грубил Виктор. «Ну почему рыжую? – кипятилась мама. – Это ведь только оттенок. А ресницы черные, ты заметил? А глазищи какие…» – «И приданого небось полные сундуки?» – «Ничего ты не понимаешь!»
Он переспал с Дианой только ради того, чтобы посмотреть, что будет. «Женись!» – потребовала мать, узнав. (Кстати, откуда?) «Не хочу», – спокойно отвечал Виктор. «Ты не смеешь так поступать с дочерью моей подруги!» – визжала мать. «Дочь твоей подруги таскалась сюда, чтобы ее трахнули. Вот и получила!» – «Ты негодяй!» Он спокойно посмотрел на нее, и она увидела в его глазах непримиримость. И только.
Подруга с матерью рассорилась. Пугала беременностью, угрожала судом. Но беременность не состоялась, и угроза суда отпала сама собой. В конце концов Диану пристроили принцессой в небольшое восточное государство, точнее – в Киргизию. Скандал улегся, в доме снова поселилась скука.
На работе – в проектном институте – Виктор быстро приобрел славу сердцееда. Научился криво улыбаться, смотреть на женщин с прищуром, откидывая голову. Все еще хотелось мстить. Как ни странно, дурная слава не отталкивала, а только распаляла слабый пол, притягивала как магнитом. Каждая новая пассия, считая себя красивее и умнее обманутой подруги, пыталась накинуть на него брачное лассо. Потом подружки плакали вместе, обнявшись, проклиная подлеца Витьку, а заодно и всех мужиков. А он ходил холостым. Переспали с ним все женщины отдела кроме одной. Была такая маленькая, щупленькая, с огромными карими глазищами – Наташа. Ее он не трогал. Даже не смотрел в ее сторону. Наташа часто приглашала в гости коллег. Виктор не шел. И знал, что приглашает только ради него. У костра на картошке она садилась рядом. Пила самогон, добытый в деревне у старух. Смеялась. Задевала локтем. А он закуривал, вставал и подмигивал другой, сидящей по ту сторону костра. И та быстренько поднималась, стряхивая с платья соломинки, семенила за ним в темноту ближайшего лесочка. А Наташа оставалась смотреть в огонь пустыми глазами.
Он знал ее тайну. Она его любит. По-настоящему. И не мог рассмеяться в лицо этой любви. Он ее боялся. Помнил, как ему когда-то сказали «да», а потом предали. Врагу бы такого не пожелал, тем более – Наташе. Наташа ему нравилась. Больше всего ему нравилось в ней то, что она совсем не похожа на Люсю. Семья – ее потолок, никаких редкостных талантов, зато никогда не предаст.
Как он оказался с ней – одному Богу известно. Выпил больше обычного. А когда открыл утром глаза, она стояла рядом, смущенно кутаясь в простыню: «Ты не думай, мне от тебя ничего не нужно. Совсем ничего!» А глаза кричали, что все это ложь и она непременно отравится еще до обеда.
Он потянулся к ней: «Дай руку!» Рука у нее была маленькая, словно выточенная из камня, с тонкими, чуткими, вздрагивающими пальцами. «А у меня как раз кольцо обручальное твоего размера…» – сказал он, скорее, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Она глубоко вдохнула, села, посмотрела на него, уткнулась в простыню и заревела.
Они поженились в конце июня, когда зацвел жасмин. Мама снова была против и даже сгоряча, не подумав, бросила: «Уж лучше бы Люська…» И осеклась, увидев его глаза. Больше ничего не сказала. Только закрыла ладонью рот, будто пытаясь вернуть свои слова. До того ей стало страшно…
На свадьбу никого не звали. Посидели втроем с мамой, выпили шампанского, притворились, что все прекрасно. Через месяц Виктор уже готов был пожалеть о содеянном, но с Наташей стали приключаться разные хвори – то слабость, то теряла сознание. Пришлось бегать по аптекам, консультироваться с врачами. Затем, когда оказалось, что его молодая жена беременна и ее положили в больницу на сохранение, нужно было носить передачи, покупать детские вещи, переставлять дома мебель.
В марте он начал постигать науку отцовства. Скука вдруг разом кончилась. Дом напоминал корабль. Везде сыро от сохнущих, белых как паруса пеленок, бессонные ночи от детского плача, ночные «полундры», сменные дежурства на вахте. Капитаном была Полиночка. У нее был бабушкин нос, и это неожиданно примирило маму с Наташей. Их отношения потеплели, у них даже появились секреты от Виктора. Они играли в подружек.
Наташа просто светилась. И днем, и ночью. Ночью свечение принимало форму любви, становилось осязаемым. Днем оно растворялось в делах. Дел было невпроворот. Полиночка каждый день преподносила новые сюрпризы, которые члены семьи горячо обсуждали за вечерним чаем. Посмотрела на бабушку и улыбнулась, сказала не «агу», как все дети, а «и-их», выгнула спинку, села, ползет… Скука стерлась из памяти. Причина ее – тоже почти стерлась. Жребий его судьбы был брошен. Он прожил уже треть своей жизни, проживет и еще две. Полиночка научилась ходить и полюбила дергать его за брючину, задирая голову вверх и откидывая назад, чуть не падая при этом…
Глава 6. Старая любовь
Все они жили в одном подъезде. Людмила спускалась от Марины и жалела Витю. Марина говорила, что он любит свою жену, а Люся смотрела на нее как на дурочку и усмехалась. Как-то Марина, после хорошей порции коньяку, принялась каяться: «Прости меня, подлую…» Люся, которая совсем не пила (должность в организации не позволяла), ее успокоила: «Какие мелочи!» Марина взглянула с обидой – ей хотелось прощения. Неужели она и впрямь считает свой короткий роман с Витькой значительным событием? Марина покаялась еще раз, повторив все с начала, теперь уже с надуманными, красивыми подробностями: «как горели его глаза», «он говорил мне, что я…» Люся рассмеялась и рассказала, как была в Африке и ездила на слоне. «Ты это к чему?» – не поняла Марина, моргая осоловелыми глазками. «Думала, тебе будет интересно. Пока», – и Люся ушла.
Она еще не решила, позовет ли его. И это не было связано с нравственными терзаниями, а исключительно – с ее работой. Там привязанности исключались. Нужна была полная конспирация, вот ее-то Люся и продумывала, когда, спускаясь от Марины, встретила его.
Лифт не работал. Виктор поднимался к себе с пачкой пестрых газет. Он был одет как и подобает верному мужу – синие спортивные штаны с вытянутыми коленями и растянутая китайская футболка. Цвет не сочетался. Он смотрел на нее вверх, выставив вперед кадык. Она смотрела на него вниз, держа голову прямо, опустив одни только глаза.
«Здравствуй», – она сказала это так, будто между ними не было ни драки за командирство, ни стеклянного поцелуя, ни «да» на крыльце. «Здравствуй», – он сказал это так, будто уже здоровался с ней сегодня и недоумевает, почему это нужно делать еще раз. Но никто не отвел взгляда. А нужно было бы! Потому что пока губы произносили сухие, ничего не значащие слова, глаза вели свой откровенный разговор. И с каждой минутой этот немой разговор становился все более невыносимым.
В одном из параллельных миров они уже занимались любовью. В другом он срывающимся голосом кричал, чтобы она немедленно объяснила ему, почему, черт подери, бросила его тогда, почему сбежала… В третьем он метнул нож ей в самое сердце и, слушая ее предсмертный вздох, последовал за ней в небытие. В параллельных мирах накапливалось электричество, проламывая себе путь туда, где они стояли на лестничной площадке, теперь уже в метре друг от друга, и, кажется, не знали, что еще можно сказать друг другу. Но параллельная гроза уже прорвалась и клубилась. В отсветах ее голубых молний они и не заметили, как оказались у Люсиной двери. Кто кого звал или кто за кем шел, определить было невозможно. Хотя у самой двери они все-таки по-светски распрощались. Но никто из них уже не верил, что это всерьез. Она вошла в квартиру, дверь стала за ней закрываться и…
Он выбил дверь (и грохот ее был громовым ударом параллельной грозы) так, что на стене остался вдавленный след от ручки. Она тренировалась в Тибете, ее учили лучшие бразильские мастера, поэтому она не вздрогнула. Но не успела продемонстрировать больше ничего из своего искусства. Он надвигался неотвратимо, как судьба. Если бы на его пути и возникли препятствия, он вряд ли обратил бы на них внимание. Его страсть длилась секунды, но это были секунды, в которых сгорали семь лет безответной любви.
Она лежала на полу, он стоял над ней, сжав кулаки. Возмездие свершилось. Он может уйти, высоко подняв голову и забыв ее предательское «да». Он мог бы уйти, и к нему бы вернулся покой. Мщение всегда порождает покой. Сначала – покой, потом – жалость к побежденному. И он повернулся, чтобы уйти. Двинулся неверной походкой к двери. Она решила, пусть будет так, как он хочет. Потом – посмотрим. От двери он вернулся таким, каким она знала его семь лет назад. Он целовал ее ноги и просил прощения. Не она у него, брошенного и преданного; он – у нее, сбежавшей из-под венца. Теперь они любили друг друга целую вечность. Так долго, что он снова ничего не успел сказать, – торопился к себе, пока домашние не посходили с ума. Но пока они предавались страсти, он шептал на все лады одно только слово: «любимая». Теперь она знала самое главное наверняка.
Виктор заскочил к соседу, поговорил про испорченный телевизор. Согласился на пиво, чего давно уже не делал. Позвонил домой, всех успокоил. Обещал скоро быть.
Люсю мама нашла задумчивой и печальной. Сославшись на головную боль, легла на диван, терла виски, но все равно никак не могла придумать, как совместить работу и Виктора. Не то чтобы в организации интимная жизнь возбранялась, возбранялись отношения, которые хоть что-то значили для сотрудника. А Чернов для нее значил много. Ей хотелось видеть его каждый день, каждый день ложиться с ним в постель, и так до конца своих дней. Она семь лет не испытывала обычных человеческих чувств. Ей не хотелось теперь рвать с человеческим, хотя новая должность этого требовала. К тому же все сотрудники находятся под постоянным пристальным наблюдением. Особенно на первых порах, и особенно такие, которых прочат наверх. Людмила Воскресенская была из таких.