– Так, – попытался вклиниться между ними Дан. – Это еще что такое?
«Сейчас он выдворит старика и снова возьмется за меня», – мелькнуло в голове у Стаси. Она отреагировала мгновенно.
– Дедушка! – воскликнула Стася и упала старику на грудь.
В ее голосе было столько неподдельной радости, что Дан просто остолбенел. Старик с вызовом смотрел на него поверх Стасиной головы.
– Внученька, – прохрипел он Дану, указывая глазами на Стасю. – А это муж твой, что ли, будет?
– Нет, дедушка. Это мой знакомый. Проходи, не стоять же в дверях. Сколько же мы не виделись?
Старик закатил глаза, пошамкал губами и выдал:
– Да уж лет сорок, почитай…
– Ты к нам надолго?
– Да как не прогоните, так – насовсем, – удивленно ответил старик, обнаглевший от такого радушного приема.
– Дед, – затараторила Стася, обернувшись к Дану, – представляешь, дед нашелся. Вот радость-то!
– Да уж, радость. – Глаза у Дана были как две льдинки. – Пожалуй, я пойду.
– Конечно! Спасибо, что приехал. Извини…
– Пока. – Уже в дверях Дан наклонился и поцеловал ее в щеку.
Закрыв за ним дверь, Стася сползла по стенке на пол. Руки дрожали, по щекам текли слезы. «Ладно, – думала она. – Пусть так, пусть как угодно, но только не так, как мне пригрезилось».
– Ой, тут есть кто-то, – выскочил из комнаты старик.
– Это Леночка, – машинально пояснила Стася. – Дочка.
– Правнучка моя, выходит?
Стася не ответила, подошла к окну, посмотрела, как отъезжает машина Дана. Когда огоньки ее исчезли за поворотом, она вернулась на кухню, где расположился старик, успевший выпить полбутылки вина, оставленной Даном.
– А теперь, – сказала ему Стася с угрозой, – объясните, пожалуйста, кто вы такой и зачем явились сюда в такой час?
– Ты чего, Настенька? – удивился дед, прихлебывая вино. – Я ж дед твой, всамделишный. Забыла, что ли?
– Ничего я не забыла, – Стася потянулась отнять у него бутылку, но дед проворно спрятал ее под стол. – Нет у меня никакого деда. И никогда не было.
– А отца твоего, Димку, кто родил, по-твоему? – обиделся старик. – Кто вырастил?
Стася посмотрела на старика. Отец никогда ничего не рассказывал о своем отце, кроме того, что тот бросил их с матерью, когда ему исполнилось пятнадцать.
– Как зовут моего отца? Как звали бабушку?
Старик усмехнулся, но правильно назвал ей все имена, и пока Стася думала, что же с ним делать, улучил момент и поднес бутылку к губам.
– Да прекратите вы пить! – возмутилась Стася.
– А что? Только тебе можно? Да и вино у тебя – дрянь. Только трезвеешь от него.
Он поднес бутылку к губам и выпил все, что оставалось.
– И где ты его только откопала? – Он прищурился. – Сидит тут, как у себя дома…
– Вы про что?
– Про мужика давешнего. Любовник, что ли? – хихикнул дед.
– Просто знакомый.
– Просто знакомые так не смотрят. Я давно его приметил. Шныряет тут каждый день. Я возле твоего дома уже давно хожу. Не решился сразу, значит… Зато приоделся. – Он осмотрел свой костюм. – Хорошо тут люди живут.
– Подождите-ка, я ничего не понимаю…
Но деда уже было не остановить. Стася смотрела на него и удивлялась. Выпил почти целую бутылку вина, и ведь даже не захмелел. Старик тем временем со слезой в голосе поведал о том, как любил ее бабушку. Как жили они счастливо до тех пор, пока эта проклятая машина не наехала.
– Я ведь сначала как думал? Думал, ежели помрет, я за ней уйду. Ведь так любил. А потом, когда оказалось, что паралич у ней, понял, – не выдержу такой жизни. И сбежал, паразит. На севере подвернулась работа. Думал, денег заработаю, вернусь. А там уж как-то забылось все здешнее житье. Сон – и все.
– Хороший сон! А вот для отца был кошмарный…
– Ну так выкарабкался же! – радостно улыбнулся дед. – И высоко взлетел. На это только беда толкает.
– Идите-ка вы в душ, – не найдясь с ответом, попросила Стася. – От вас несет, как из помойной ямы. Завтра разберемся, что с вами делать.
– Можешь со мной на «ты», – разрешил старик, – все-таки внучка родная…
Уснуть Стасе в эту ночь так и не удалось. Мысли жужжали как пчелы в растревоженном улье. Слава пропал, в этом она была уверена. И пропал не случайно. Какая-то гроза собиралась над ее домом. Она давно предчувствовала это. И вот теперь… Нет, нет, гроза еще не разразилась. Но тучи все сгущались, и солнце уже исчезло за ними безвозвратно.
Но рой Стасиных мыслей вел себя чересчур самостоятельно, настойчиво возвращая ее к сегодняшнему визиту Дана, к его странному поведению. Впрочем, почему странному? Если все вспомнить и сопоставить, получалось, что он с самого начала вел себя точно так же. Только полная идиотка не заметила бы, что он всегда так смотрел на нее. Обыкновенный бабник, как она сразу не распознала. За всеми его умными речами крылось одно-единственное примитивное желание… «Почему бабник? Почему примитивное?» – возразила она себе. «Может быть, он влюблен», – подсказал внутренний голос. Эта мысль приятно уколола ее. С тех пор как она вышла замуж, это был первый мужчина, который не обратил никакого внимания на сей прискорбный факт.
Вертясь с боку на бок, Стася замирала от ужаса, думая о том, что ее сегодняшнее видение может сбыться. Мучилась и не могла понять, хочет она этого или нет. Уверяла себя, что, конечно, нет, ничего этого ей не нужно. Но какое-то странное неуемное любопытство влекло ее снова и снова заглянуть в собственное будущее.
Борьба с этим нездоровым любопытством продолжалась вплоть до рассвета. На рассвете, как только обессилевшая и опустошенная Стася прикрыла наконец глаза, ее тут же утащило в водоворот видений, напоминавших короткие сны. Она видела Славу, связанного по рукам и ногам и с кляпом во рту, и деда, строившего куличики с Леночкой на детской площадке, себя, блуждающей по бесконечным комнатам чужого дома. И во все эти видения прорывалось лицо Дана с бездонными пропастями глаз. Она бежала от него, но почему-то получалось, что бежала на месте. Расстояние между ними не увеличивалось, а, наоборот, сокращалось. Дан протягивал к ней руки, и она попадала в паутину липкой чужой страсти. И уже не могла ни выбраться, ни шевельнуться. Одежда на ней сама собой таяла, Дан подступал все ближе. А ей даже не удавалось произнести ни слова. Он принялся ласкать Стасю, целовать ее распятое в паутине тело. И предательское тело отвечало сладострастной дрожью, изгибаясь в его руках. А мозг, бесполезный придаток, был неподвижен и нем. Мозг был скован ужасом нереальности творящегося.
Любой ужас, думала Стася, должен когда-нибудь кончиться. Потому что все когда-нибудь кончается. И тогда можно будет убежать, спрятаться, прийти в себя и подумать. Но прежде всего – под душ, чтобы смыть с себя едкий пот отравленной страсти. Но Дан льнул к ней снова и снова и совсем не собирался прекращать эту дикую игру. Еще немного – и он заставит ее поверить, что все происходящее реально и что ей это нравится. Сладкие судороги кольцами сдавливали тело, поднимаясь к горлу. Рот раскрывался в беззвучном крике. Страсть побеждала рассудок. Мозг перестал быть молчаливым соглядатаем и взорвался любовью. И в этот момент Дан высоко поднял руку и в ней блеснул необычный нож – длинный, с тонким гибким лезвием. Стася вскрикнула и резко села…
Часы показывали половину седьмого. Продолжать пытку сном желания больше не было. Стася набросила халат и, ступая на цыпочках, прошла на кухню, чтобы поставить чайник. Деду она постелила на полу, и ей вовсе не хотелось, чтобы он проснулся. Хотелось побыть одной, сбросить остатки дурного сна. Чайник закипел, Стася насыпала в чашку растворимого кофе, налила кипяток и так же осторожно пошла в комнату. Но ее остановил какой-то странный звук, похожий на хрип или сопение. Она обернулась и увидела, что дед таращит на нее глаза.
– Ты чего? – спросила она. – Спи, рано.
Изобразив на лице мучения умирающего, он разлепил сухие губы и пискнул:
– Стой. Подойди.
Стася осторожно подошла.
– Двигаться не могу. Только пальцы…
Дед пошевелил пальцами рук, торчащими из-под одеяла.
– Я сейчас «скорую»! – вскрикнула Стася.
– Стой, – снова пискнул дед. – Не смей. Уже отпускает. Ночью даже позвать тебя не мог, когда все началось. Лежу, все соображаю, ничего не болит, а шевельнуться нет сил. Все вино твое проклятое…
– Да не мое оно, – растерянно ответила Стася.
Глава 11. Уродливый мир
Дан явился к Рудавину в половине одиннадцатого. Петр явно не ожидал этого. Еще бы: все шло как по маслу. Если Дан попадал к женщине вечером, то выходил от нее не раньше чем утром.
О препятствии, в лице деда, Петр слушал раздраженно. Время шло, Людмила в любой момент могла начать свою игру. А ему очень хотелось знать, что это будет за игра или, по крайней мере, какой будет ее следующий шаг.
Петр порылся в деле Стаси и выудил несколько бумаг, касающихся ее отца.
– Да, действительно, – улыбнулся он. – То есть я хотел сказать – в принципе такое возможно. Только вот особой радости по этому поводу она вроде бы испытывать не должна.
Он сунул Дану отчет агента, занимавшегося разработкой Дмитрия.
– Когда ее бабку парализовало, дед бросил ее вместе с пятнадцатилетним сыном на произвол судьбы и скрылся где-то на севере. Вестей от него до настоящего момента не было. Видно совсем плохи дела, раз подался к сыну.
– Бомж он, – отмахнулся Дан. – Вот и все дела. И похоже, в ближайшие сто лет он от нее уходить не соберется.
В отличие от Дана у Петра не было времени ждать, пока старик внучке надоест и та выгонит его в шею.
– Я сейчас…
Он вышел за дверь, а Дан тем временем бегло просмотрел рабочие бумаги на столе шефа. Среди разносортных, глупых бумажек его привлекла одна – характеристика на Данилова Игоря Николаевича. И что пишут про него серые кардиналы? Ну такой он, допустим, и такой, и растакой. Ишь как выражаются: «контролю полностью не поддается, см. неучтенный психологический фактор: врожденное уродство». Дан едва сдержался, чтобы не смять бумагу…