Дан писал для этих людей с упоением. Подлинное вдохновение водило его рукой, восторг переполнял душу. Он чувствовал себя богом в этом уродливом мире. Прекрасным богом…
Статья легла на стол главного редактора через неделю – вдохновенная и поэтичная. И это было его первой ошибкой. Вечером главный вызвал его к себе.
– Ты пишешь о гибели своей подруги? – спросил он.
– Да, – ответил Дан.
– Ты пишешь о смерти так, будто на свете нет ничего прекраснее ее гибели.
Дан улыбнулся. Было приятно вот так сразу встретить понимание.
– Не боишься, что эта статья заинтересует не только читателей, но и милицию?
Главный смотрел на Дана не отрываясь, и тот понял – этот человек знает. Он догадался! Он прочел подлинную историю между строк.
– Нельзя же быть таким откровенным. Написано прекрасно, однако…
Главный не только догадался, но и стал его сообщником. Он рассказал Дану о власти над людьми и о тех, кто может предоставить ему головокружительные полномочия. В этот день Дан шел домой только для того, чтобы собрать вещи. «Жизнь, – сгорая от волнения повторял он про себя, – эти люди могли выбрать для себя только это имя…» Встреча с организацией «Жизнь» стала вторым, после косметической операции… главным событием в его жизни.
Глава 12. Приготовления
После удара по голове Слава очнулся не сразу. Он хлопал глазами, он слышал глухое урчание, он чувствовал, как его тело бьется обо что-то, но сознание не спешило возвращаться полностью, мозг парализовано замер. Глаза ничего не видели, дышать было тяжело, тело от постоянного сотрясения внутренностей гудело как колокол.
Прошло около часа, пока к Славе не вернулась способность думать и понимать. А когда вернулась, то единственное, что он осознал, было то, что он лежит на дне фургона, катящего по ухабам, а не по ровной дороге, что руки и ноги его крепко связаны, на голову надет мешок, судя по тому, как разило гнилой картошкой, а рот плотно заклеен широкой полоской скотча.
Слава много раз видел по телевизору репортажи о похищениях людей, но никак не думал, что такое возможно чуть ли не посреди белого дня, чуть ли не в самом центре Санкт-Петербурга. А главное, что такое возможно именно с ним – Станиславом Грохом.
Через некоторое время его вынесли из машины и поволокли. Мелькнула единственная мысль: «Это конец!» Когда его швырнули на пол, он больно стукнулся головой, судорога прошла по телу и снова выключила сознание.
Во второй раз он очнулся от холода. И стал судорожно хватать ртом воздух, будто пытался надышаться на всю оставшуюся жизнь. Мешка и веревок не было, скотча тоже. Помещение, в котором он находился, походило на подвал, причем очень глубокий и совершенно глухой – ни окошка, ни лазейки, одни только бетонные стены – определил он на ощупь. Слава пошел вдоль стены, измеряя пространство своей темницы. Но оказалось, что и в свободе передвижения он ограничен. На щиколотке было кольцо, а к нему прикована длинная тонкая цепь. Пока цепь не натянулась до предела, он даже не чувствовал ее.
Обнаружив цепь, Слава почему-то даже обрадовался. Ему показалось, что это – хороший знак, свидетельствующий о том, что убивать его не собирались. Мысли замелькали одна за другой – его украли чеченцы и будут просить выкуп. Или нет – сделают рабом, заставят пасти скот. Там-то он и сбежит. Там-то…
И вдруг он понял, что безумные чувства, охватившие его теперь, он уже испытывал. Когда похитили Стасю. Тот же ужас, то же недоумение…
Стася тяжело переживала случившееся, тем более что сразу последовали грустные события – болезнь и смерть матери. А потом их сменили радостные – замужество, рождение ребенка. У Стаси не было времени на то, чтобы обдумать происшествие. А Слава с Дмитрием пришли к выводу, что просто попали в пространство действия слепого случая, а потому не стали искать ни причинно-следственных связей, ни обсуждать неприятную тему при Насте.
Но теперь, в кромешной темноте незнакомого подвала, у Славы будто открылось иное зрение. Словно озарение вспыхнула догадка о связи между похищением Стаси и его собственным похищением. Он принялся лихорадочно восстанавливать в памяти события последних дней и понял, что все дело в Стасе. Чья-то невидимая рука (и Слава мог бы поклясться, что это вовсе не рука судьбы!) в последние месяцы уводила от нее ближайших людей. Он вспомнил, каким неожиданным было для Дмитрия приглашение уехать за границу, какими поспешными были сборы и что сразу после его отлета последовало похищение самого Славы. Значит, тот, кто хочет, чтобы Стася осталась одна, очень торопится. Но с другой стороны – и эта мысль утешала! – вряд ли этот кто-то хочет похитить и ее. Иначе с нее и начали бы. Как в прошлый раз! Значит, этот кто-то нуждается в ее доброй воле. Только вот остается один единственный вопрос, что же такое сделала его Настя, что…
Призвание! Точно! Это все ее дурацкое призвание! Способности, в которые он не верил и не хотел верить. И те, кто устроил ему этот подвал и Дмитрию командировку в Тунис, прекрасно знали, что у его жены есть дар предсказывать будущее. Вот чем хочет воспользоваться невидимый враг!
Эта мысль принесла Славе облегчение. Значит, Стасе почти ничего не угрожает. Она нужна им живой и здоровой. По крайней мере – пока не предскажет все, что им нужно. Удивлению его не было предела! Способности, которые он считал надуманными и несерьезными, оказывались вполне реальными и бесценными для кого-то. Значит, Стася действительно может видеть будущее! Это удивительно! Тогда нужно вспомнить, что там она ему предсказывала… «Ты останешься жив. Они ничего не смогут сделать тебе…»
Славе стало легче. Эти люди ничего не смогут ему сделать! Ничегошеньки! Она же сказала! Он вспомнил, как однажды Стася ни с того ни с сего кинулась к кроватке дочери.
Леночка лежала, подложив ручки под щеку, и тихо вздыхала во сне. Стася упала рядом на колени и закрыла лицо руками… «Что с тобой? – Слава всерьез забеспокоился тогда и совершенно растерялся. – Стася, тебе плохо?» – «Уже нет, – ответила она. – Все прошло».
«Леночка, – вслух прошептал Слава, тихо сползая по стене вниз. – О нет!» Это было страшнее собственной смерти. Внутри все похолодело. Ему казалось, если он сделает хоть одно неловкое движение, если хотя бы пошевелится, то разобьет самое драгоценное на свете – жизнь своей маленькой дочери. И потому он сидел не двигаясь, глядя в темноту широко раскрытыми глазами и умоляя Бога, в существование которого никогда раньше не верил, не оставлять его девочку без присмотра…
Людмила пристегнула протезы, сконструированные Губкиным, и впервые встала на ноги. Вопреки ее ожиданиям, это оказалось чрезвычайно просто и не доставляло ни мучений, ни неудобств. Она, слегка пошатываясь, подошла к окну. Капли дождя колотили в стекло маленькими кулачками. В самом углу, прислонившись к стене, стоял Витя и смотрел на нее влюбленными глазами.
– Иди сюда! – тихо позвала Людмила.
Он подошел осторожно, боясь, что она будет ругаться, как всегда. Людмила поцеловала его в висок и легонько оттолкнула. Ей было неприятно, что нежность, которую она испытывала к Виктору, живет в ней. Слишком это похоже на чувства человека, разругавшегося со всеми близкими, но сохранившему добрые отношения со своей собакой. «Два инвалида», – подумала Людмила с горечью, и в ту же секунду ей захотелось убить Петра. От этой мысли лицо ее пошло розовыми пятнами, судорожно задергалась щека.
Трагедия разделила надвое не только ее тело, но и душу. Но если вторая половина тела больше не существовала, то вторая половина души не умерла, а прекрасно уживалась с первой – прежней Людмилиной сущностью. Ей, как Людмиле Воскресенской, могущественной руководительнице организации, хотелось азарта борьбы, отмщения и крови Петра. Но вторая половина просила покоя. Почему бы не жить где-нибудь за границей, в тихом, недоступном для туристов местечке, рядом с этим седым полудурком, которого она когда-то так любила и который позабыл все на свете, кроме любви к ней. В душе Людмилы шла отчаянная и жестокая борьба. То ей хотелось плакать, собирать вещи и покупать билеты на самолет, летящий куда-нибудь далеко-далеко. То она принималась сыпать распоряжениями, которые Виктор с трудом понимал, но исправно выполнял, тем временем как она чистила свой пистолет.
Людмилу порой пугало такое раздвоение. Очевидно, тяжелая травма, несколько операций, которые она перенесла, наркоз сказались самым непредсказуемым образом. Часть программы, заложенной в ее голову организацией, безвозвратно стерлась, и потому порой она вновь ощущала себя девчонкой из третьей парадной, вновь была той самой Люсей, которая когда-то давным-давно сделала свой выбор между математикой и семейной идиллией в пользу последней. Двойственность делала непредсказуемым каждый завтрашний день. Кем она проснется завтра? Любящей Люсей или мстительной Людмилой? К чему готовиться? Чего ожидать от самой себя?
Ей нужна была Стася. Эта вещунья, эта ясновидящая. Она уже сполна поплатилась, не поверив Феликсу однажды. Но похоже, он был прав, а потому вряд ли стоит сомневаться в том, что весь их род обладает чудесными свойствами. А Настя – последняя из этого рода. Людмила вспомнила, как увидела Настю впервые. Когда ей доложили, что девочка уходит от преследования, не попадается ни на какие самые хитрые крючки, она сама проехала в школу посмотреть на нее…
Настя шла по коридору навстречу Людмиле. Их взгляды скрестились как шпаги. Вдруг девочка опустила голову и быстро прошмыгнула мимо. Людмила замерла на месте. Во взгляде девочки, поначалу абсолютно равнодушном, она прочитала… жалость! Людмила очень хорошо помнила эту встречу. Она еще подумала тогда: «С чего бы ей меня жалеть?» И запомнила: эта жалость была похожа вовсе не на ту, что к уличной собачонке в ненастье, а на ту, что среди скорбящих родственников – на похоронах. Девчонка оказалась права. Теперь Людмила была достойна только жалости. Теперь она могла и понять и объяснить тот взгляд девочки. Но Стася-то увидела ее будущее сразу, с первого взгляда!