К полудню дед окончательно пришел в себя, но всеми силами старался не выдать, что ему полегчало. Ему нравился сострадательный тон Насти и то, как она заботливо бегает вокруг, подтыкая по его указанию одеяло, поднося стакан с водой или бутерброд с сыром. Только когда Стася решительно сняла трубку телефона, чтобы вызвать наконец «неотложку», дед тяжело вздохнул, поднялся и сел на стул, положив ногу на ногу. Еще и присвистнул при этом, и молодецки стукнул себя по колену. Трубка выпала у Насти из рук.
– Ты что? – закричала она. – Ты все это время притворялся?!
– Почему же все время? – смущенно ответил старик. – Поначалу мне и вправду плохо было…
– Поначалу – это когда? – наступала на него Стася.
– Вчера… – задумчиво ответил старик. – Ну и сегодня утром тоже.
Стася хотела сказать еще что-то, но вдруг упала на стул и заплакала, причитая:
– Да как ты… как мог… у меня же муж пропал… а я тут вожусь с тобой… как же можно так с человеком?
– Кто пропал? – удивился старик. – Грох пропал?
– Слава пропал! Со вчерашнего дня нет!
– Ну, это у мужчин бывает, – пожал плечами дед. – Чего убиваться-то? Меня, помнится, как-то суток пять разыскивали…
– Кто разыскивал? – быстро спросила Стася.
– Жена, сын. Да Димка и разыскивал.
– Врешь! – Стася перестала плакать и уставилась на старика не моргая. – Не было такого!
– Не было! Да откуда же ты знаешь, пигалица! Не было! – Дед украдкой взглянул на Стасю. – Ну ладно, не было. Вру.
– А может быть, ты все время мне врал? – Стася вскочила со стула. – Может, ты мне и не дед вовсе?
Старик хлопал глазами и испуганно вжал голову в плечи.
– Не-а, – протянул он. – Насчет деда – не врал. Дед я тебе. Николай Иванович Серов. Могу бумаги показать.
– Показывай! – приказала Стася, но когда дед, порывшись в своем замусоленном пакете, вытащил потрепанный паспорт, даже не взглянула на него.
– Нет, ты посмотри, посмотри! – суетился дед.
– Вижу, – сказала Настя.
– Как же ты видишь, если в сторону смотришь? Ясновидящая, что ли?
И тут Настя поняла, что сейчас случилось. Она совершенно отчетливо увидела паспорт деда за несколько секунд до того, как он достал его. Более того, дед раскрыл паспорт только на первой странице, а она видела другую страницу – с фотографией. Николай Иванович был на ней без бороды и усов, глаза – в кучку, галстук съехал вправо. Сверху на странице масляное пятно.
Дрожащими руками Настя взяла паспорт, перевернула страницу и, едва взглянув на фотографию, захлопнула его. Все было в точности так, как она только что видела: пятно, съехавший галстук… Раньше она никогда ничего не видела так отчетливо. Вероятно, чувства обострились и дар усилился. Значит, можно попробовать.
Не слушая деда, который, словно в оправдание, принялся рассказывать ей историю своей жизни с самой колыбели, Стася опустилась в кресло, прикрыла глаза и тут же увидела человека, идущего по улице. Его лицо было несказанно уродливо, это она могла сказать с уверенностью, хотя черты различала смутно. Зато совершенно отчетливо видела, что он шагает словно робот, вдруг останавливается, хватает старика, наткнувшегося на него, пальцы его сжимаются в кулаки, но неожиданно он отпускает пьяницу, идет дальше…
Настя вскочила с кресла, тяжело дыша. Видение схлынуло, оставив липкий едкий страх. Этот человек шел к ней и за ней. Она не смогла бысказать откуда знает это, но знала наверняка. Этот человек хочет причинить зло ей и…
– Леночка, – прошептала Настя. – Лена! – позвала она и только тут заметила, что девочка уже сидит на полу рядом с ней и серьезно смотрит на деда, кивая в такт его рассказу. А тот показывает ей руками, каким он был в молодости высоким и важным.
Окончательно очнувшись, Стася подняла Леночку и потащила в комнату. Достав из шкафа большую сумку, принялась наугад бросать в нее вещи.
– Николай Иванович! Мы с Леной уезжаем. Вы, если хотите, можете остаться здесь до возвращения папы…
– Как уезжаете? Куда? Зачем?
Настя остановилась на мгновение, посмотрела на старика, покачала головой:
– Я не могу вам объяснить. Вы все равно не поймете.
Дед осторожно дотронулся до плеча Стаси.
– Не такой уж я дурак, – сказал он без всякой обиды. – Самому страшно, честное слово. Особенно когда утром без движения лежал. Сначала решил – паралич разбил. Но голова-то ясная и трезвая до глупости. Мне с вами можно?
Настя тяжело вздохнула.
– Хорошо. Только тихо. Все. Уходим.
У лифта Стася согнулась пополам от боли. Дед потянулся к кнопке лифта.
– Нет, – прохрипела Стася. – Не трогайте.
И, держась за стену, направилась в сторону балкона, через который можно было выйти на лестницу. На лестничной площадке она выпрямилась, вздохнула, подхватила Леночку и побежала вниз.
– Чего это с тобой? Приступ какой, что ли?
– Да.
– И давно мучает?
– С детства.
Стася вспомнила, как когда-то бежала за мячом и оглушенная неожиданной болью упала на землю в пяти метрах от колес автобуса, раздавившего ее мяч.
Рядом с домом была автобусная остановка и, едва выскочив из подъезда, Стася с дедом чудом сели в переполненный автобус.
– Повезло. Куда едем? – тяжело дыша после бега, спросил дед.
– Не знаю.
Стася чувствовала, что боль постепенно уходит. Значит, человек со страшным лицом не отыщет их сегодня, значит, скоро они будут в безопасности. Ей удалось сесть, она потянула к себе Леночку и усадила на колени. Сегодня девочка была на редкость молчалива. Не задала ни одного вопроса. Теперь она пристроилась поближе к окошку и водила пальчиком по стеклу. А на Стасе бессонная ночь сказалась самым предательским образом: едва они проехали две остановки, она уснула. Автобус покачивался из стороны в сторону, дед сидел позади них, заставив пучеглазого подростка уступить ему место. Дед хмурился и покусывал ус. Еще совсем недавно ему казалось, что он обрел наконец дом, тепло, уют и заботу. Все то, о чем человек может только мечтать на старости лет. А теперь – здрасте-пожалуйте – снова в бега. Видно судьба у него такая – бегать.
Глава 14. Бег по кругу
Первую половину своей жизни – тридцать пять лет – Николай Иванович прожил как все нормальные люди. У него были жена и сын. И все было как у людей. Он любил жену и любил сына. Правда, никогда не задумывался – насколько сильно. Особых помех на своем жизненном пути он не помнил вовсе. Оттого, наверно, что всегда знал свой шесток и не замахивался на большее, жил осторожно и неторопливо.
Когда жену сбила машина и она превратилась в беспомощного инвалида, Николай долго не мог понять, что его жизнь, похожая теперь на кошмар, никогда больше не станет прежней. Жена не встанет, не принесет ему чаю, не рассмеется весело, как бывало, не будет ждать с обедом к его возвращению с работы. Теперь она всегда будет сидеть в своем кресле и смотреть на него так, словно просит прощения, но ничего не может поделать. Это было первое препятствие в его жизни, и он не смог преодолеть его.
Долгими бессонными ночами он изводил себя мыслями о том, что так будет всегда. Он пленник искалеченной женщины и остаток жизни проведет, обслуживая ее. Эта мысль вызывала у него такой ужас, что он каждый день напивался до полной потери сознания. Это были маленькие репетиции побега. Он убегал в алкогольный туман.
Однако пить ему, не привыкшему к спиртному, было невыносимо трудно. К тому же, проспавшись и с трудом сообразив, где находится и что происходит вокруг, он снова попадал в замкнутый круг собственных страданий. Из обычного человека он очень быстро превратился в самого несчастного на свете. О страданиях жены, и тем более сына, он ни разу не подумал. Главное, что страдал он! Разве они умеют страдать?
Сын раздражал его все больше и больше. Словно он уже дал себе клятву посвятить жизнь больной матери и поглядывал на отца так, будто приглашал его сделать то же самое. Дима старательно учил уроки, бегал по магазинам и аптекам, драил судно без всякого отвращения. И безмолвно умолял отца последовать его примеру.
Страдания Николая оборвались через два месяца, когда он наконец решился на первый в своей жизни побег. Побег от действительности. Мысль о том, что можно уехать куда-нибудь подальше, позабыть обо всем и все начать сначала, прочно овладела его надорванным страданием сердцем. И он бежал!
Правда, бежал не в прямом смысле – сверкая пятками или, скажем, не вернувшись однажды с работы. Он действовал решительно, быстро, но весьма обдуманно. Не оставлять же ей одной все нажитое добро! В один прекрасный день, не глядя в сторону жены, он быстро, но аккуратно сложил в чемоданы свои вещи. Забрал ровно половину кастрюлей и тарелок, вилок и чашек. Из двух занавесок, висевших в столовой, забрал одну.
Жена не сводила с него глаз. Боковым зрением он видел, как она сидит посреди комнаты, глупо улыбаясь, в надежде, что все это – розыгрыш. Николай собирался закрыть дверь осторожно, но дверь потянул сквозняк, она вырвалась из его рук и грохнула так, что посыпалась штукатурка с потолка. Николай вздрогнул и поморщился. Из-за двери слышался громкий крик жены и Димкины причитания: «Мамочка, успокойся, он вернется, вернется…» Николай быстро побежал по ступенькам вниз…
Поначалу побег принес ему чувство невероятного облегчения. Но вскоре, когда весть о его поступке облетела знакомых, он понял, что никто не понимает его страданий, никто не одобряет принятого решения. Даже ближайшие друзья теперь подавали ему руку словно нехотя. И тогда он совершил второй побег – уехал в другой город.
Новая жизнь началась и протекала совсем не так, как ему представлялось. Совершая побег, он считал, что всего-навсего бежит из одной жизни в другую. Но остановиться ему больше суждено не было. Вся последующая жизнь обернулась сплошным бегом по кругу.
Завербовался на север и, поддавшись чарам местной обольстительницы – буфетчицы Глаши, он, сам не понимая как, связался с бандитами, промышляющими на золотых приисках. Через год, осознав наконец, что творит, Николай снова подался в бега. Но теперь по его следу гнались и бывшие приятели, и милиция, и забрюхатевшая буфетчица Глаша.