Дан шел за Стасей след в след. Вскоре она свернула, прошла через пустой участок с недостроенным коттеджем и перелезла через забор. Стоя за полуобгоревшим сараем, Дан разглядывал дом, к которому она теперь пробиралась. Розовый дом, окруженный соснами. На соседних участках росли березы и ели, а у этого дома – только сосны. Однажды Настя обронила что-то про розовый дом в соснах. Она его видела, понял он.
«Не ходи туда», – вдруг испугалась мать и замолчала на полуслове. Но он ей больше не подчинялся. Подергав окна веранды, Настя отыскала одно незапертое и забралась внутрь. Дан, выждав немного, решил было последовать за ней, но вдруг увидел тень, метнувшуюся к веранде.
Петра Рудавина он узнал сразу. Несмотря на то что тот двигался быстро и ловко и лицо его разглядеть было невозможно. Настя, девчонка, Петр и те, кто жил в доме, – это был уже совершенно другой расклад, и Дан задумался. Его шансы возрастали троекратно, если удастся устранить Петра, а потом убедить Настю в том, что Рудавин – именно тот человек, который преследовал ее долгое время. Но его смущало то, что Рудавин, который на протяжении двух последних недель шагу не делал без телохранителей, приехал сюда один и сам (!) полез в окно. Что-то не сходилось!
Вероятность того, что телохранители находились в доме, отпадала. Рудавин вошел бы в дом через дверь и не оглядывался бы при этом. На всякий случай Дан сделал большой крюк, обогнув не только участок с домом, но и прилегающую территорию. Обнаружил машину Петра, но в ней никого не было. Неужели Рудавин приехал сюда один? И не пришла ли к нему Настя по доброй воле? И не решили ли они все обойтись без него в этой игре? Не выйдет, поздно. Он уже здесь, и все козыри у него на руках. Потому что он будет последним, кто войдет в этот дом. Посмотрим…
Так рассуждал Дан уже у самого дома, затаившись в непролазных зарослях малины, вымахавшей высотой с человеческий рост. И в этот момент он отчетливо услышал глухой хлопок. Нужно было действовать без промедления! В наступивших сумерках Дан пробрался к веранде и, слегка приподняв оконную раму, потянул на себя. Окно растворилось без малейшего шороха…
Рудавин рассчитал все верно. Она не закричала и не позвала на помощь. Да и какую помощь мог оказать ее великовозрастный недоумок?
В комнате было темно, но не настолько, чтобы он не мог разглядеть ее лицо. В глазах Воскресенской стоял ужас. И он некоторое время молча любовался этим небывалым зрелищем. Она его боялась! Ну чем не сатисфакция, спрашивается, за бессонные ночи и отсутствие аппетита? На сердце отлегло. Он снова вышел победителем.
– Сядь, – сказал он ей почти ласково, почти прощая все, что ему выпало испытать после ее побега. – Тебе ведь тяжело стоять – садись.
Не сводя с него глаз, Воскресенская попятилась и опустилась на стул возле кровати.
– Я собиралась… – начала было она, но не узнала собственного голоса.
Ее бил озноб, голос дрожал. Сегодня ей было что терять. Она понимала: Петр убьет ее. Она бы на его месте поступила точно так же. Только сделала бы это значительно раньше. Все его тяга к эффектам… Но если собственная участь ее беспокоила мало, то участь того седого дурачка, который сидит сейчас наверху, нахохлившись, и любуется маленькой девочкой, была ей совсем не безразлична. Рудавин не оставит свидетеля, даже если тот полоумный. А значит, она должна попробовать предпринять хоть что-то…
– Ты собиралась расправиться со мной – это ты хотела сказать? Я бы с удовольствием послушал, какой способ ты избрала для достижения этой непростой цели. Может быть, он и мне пригодится когда-нибудь.
Она молчала.
– Все так же не хочешь со мной разговаривать? Ну что ж! Я, собственно, пришел сюда не для того, чтобы послушать тебя, а для того, чтобы попрощаться. Так что, голубушка… – И он поднял пистолет.
И тут Людмилу словно прорвало. Она заговорила быстро, захлебываясь словами. Про школу, про Витю, про то, как попала в организацию. Обрывочно и бессвязно, но с такой страстью, что от неожиданности Петр даже опустил руку с пистолетом. Он смотрел, как блестят ее глаза, слушал, какой вздор она несет, и не мог поверить, что перед ним – Воскресенская. Та самая Воскресенская, которая переступала через людей с невозмутимостью римской матроны, та, которая не одного и не двоих отправила на верную гибель. А теперь она сидела под дулом пистолета и исповедовалась ему. Это действительно была исповедь! Настоящая, неподдельная перед предстоящей смертью. «В конце концов, это даже интересно – побыть пастором», – решил Петр. Несколько минут в запасе у него было. Да и куда теперь торопиться?
Голос Людмилы дрожал, она запиналась на полуслове и начинала новое предложение, не окончив предыдущего. Речь ее постепенно становилась более связной, голос – более уверенным, словно ею овладел сильный душевный порыв, она говорила все громче и громче. Голос ее звенел в пространстве пустой комнаты, как сигнал тревоги. Петр этого не понял. Его настолько удивило неподдельное чувство, да и смысл того, о чем она говорила, что он и не заметил, как сзади бесшумно промелькнула чья-то тень и, пожалуй, не почувствовал, с какой силой опустилась на его шею чугунная кочерга. Он умер мгновенно, еще до того, как его тело с грохотом рухнуло на пол.
Рудавин упал, а Виктор робко подошел к Людмиле, с которой началась форменная истерика. Она плакала и смеялась одновременно, выкрикивала, всхлипывая, какие-то глупости о том, как она любит его, о том, что она его недостойна. И все время прижимала голову Виктора, покорно сидящего у ее ног, к своей груди.
Когда слезы иссякли и Людмила стала приходить в себя, она вдруг подумала, что она – самая обыкновенная женщина. Пропади она пропадом – работа в организации, пропади пропадом все, чем она жила, – власть, влияние, деньги. Хотя, нет. Деньги им теперь очень пригодятся. Пора уезжать отсюда как можно дальше. Куда-нибудь на окраину Европы, в маленькую деревушку повыше в горах. Там она с удовольствием проведет остаток своей жизни вместе с Витей. Денег им хватит, об этом она позаботилась. В последние месяцы, еще до того, как на них обрушились всевозможные несчастья, Людмила часто подумывала о том, что у нее могла быть иная жизнь – с Виктором и возможно – с их детьми, где-нибудь там, где ее никто не будет искать. Она не верила, конечно, в то, что когда-нибудь решится на такое безумие. Но на всякий случай, с великим риском для себя, перевела несколько сотен тысяч долларов в один из нейтральных банков. Мало ли как все сложится! И теперь, выходит, не зря. Нужно только выбраться отсюда. И поскорее!
Виктор прильнул к ее губам. Она закрыла глаза и снова забыла о том, что у него седая голова и рассудок не в порядке. Поцелуй был такой же стеклянный, как в юности. Они начнут все заново.
– Я приведу нашу девочку, – сказал Витя.
– Да, – ответила она.
И в этот момент дверь закрылась.
Людмила резко вскочила и бросилась было к лежащему на полу Петру, чтобы забрать пистолет. Но ноги не послушались, и она повалилась на пол. Виктор упредил ее, схватил пистолет и попытался толкнуть дверь.
– Отойди! – прохрипела ему Людмила. – Они могут стрелять.
Виктор подчинился и встал сбоку, прижавшись к стене.
– Не открывай, – шипела Людмила. – Дай сюда пистолет. Не открывай!
– Она не открывается, – ответил он ей таким же свистящим шепотом. – Нас заперли с той стороны.
Людмила застонала. Это ведь она сама приказала установить на дверь мощный засов. После того, как узнала, что Виктор ходит по ночам за цветами, она строго-настрого велела Марье Ивановне запирать его по ночам на засов. Теперь она попалась в собственную ловушку. Окна в комнате были глухими – двойные ставни отдирать от окна достаточно долго.
Как же она не подумала, что Петр непременно явится не один. Как же она могла так распуститься, что забыла… Тем временем Виктор возился с окном, пытаясь вытащить металлические болты.
– Не нужно, Витенька, – сказала Людмила. – За окном тоже могут быть люди. Пока мы здесь, они не скоро придумают, что с нами делать. Иди ко мне. Давай отойдем подальше и от двери и от окна и будем ждать. У нас ведь есть пистолет. Отдай его мне. Иди сюда!
– Там Полиночка, – не оглядываясь и не прерывая работу, бросил Виктор.
«Кто?!» – чуть не вырвалось у Людмилы, но она вовремя опомнилась и промолчала. Это просто оговорка. Он помнит имя, возможно помнит, что это имя относилось к такой же маленькой девочке, но совсем не помнит остального, уговаривала она себя. Он ничего не помнит. Даже теперь, когда выхода, казалось, не было и неизвестно, сколько им оставалось, ее почему-то беспокоило только это…
События разворачивались с такой потрясающей скоростью, что Стася едва успевала переводить дыхание и только плотнее вжималась в стену под лестницей. Она уже не раз и не два говорила себе, что нужно бежать, но что-то останавливало ее. Это – тот самый дом, дом из ее видения. Теперь, находясь внутри, она испытывала чудовищный страх, гораздо сильнее того, что преследовал ее в снах и видениях. Но даже когда на ее глазах только что убили человека, она понимала, что это еще не самое страшное, что должно случиться. Отвратительная и тупая морда страха скалилась на нее из будущего. Из очень близкого будущего. У страха были маленькие злобные глазки дикого вепря, большие окровавленные клыки и зловонное дыхание. Женщину Стася разглядела плохо – комната была достаточно далеко, через коридор. Мужчина, влезший в окно следом за Стасей, недооценил эту женщину. Она начала говорить так искренне и страстно, что мороз продирал по коже. Но потом – Стася, в отличие от мужчины, это сразу почувствовала – голос ее зазвучал тревожней и громче. У Стаси дома был такой будильник – сначала пищал тихо и нежно, но если никто не поднимался и не выключал его, то он, набирая громкость, принимался трезвонить, как пожарная сирена. То же проделала и женщина: она словно призывала на помощь того, другого мужчину, который, как оказалось, был наверху и вовремя явился на ее зов. Несмотря на полумрак, царивший в доме, этого мужчину Стася узнала сразу. Это был тот самый не совсем нормальный человек, который приходил к ней спрашивать о женщине с фотографии. Стало быть, именно об этой женщине. А женщину с фотографии Стася видела однажды в своей школе.