Дом ее ничуть не изменился. Казалось, без нее квартира уснула, родители встречают ее после долгого сна, и оттого их лица кажутся немного постаревшими и несвежими. Все по-прежнему. Только обои на стенах выцвели, деревья во дворе стали выше, дети, которых она запомнила строившими куличи в песочнице, теперь сидели на лавочке у подъезда и бренчали на гитаре. «Эй, – хотелось крикнуть им Людмиле, – это наше место!» Но не крикнула, а лишь сдвинула брови, проходя мимо, а в ответ получила вызывающие взгляды, в которых отчетливо читалось: «Ну чего тебе, тетка? Иди своей дорогой!»
Мама не упоминала о Викторе ни в одном письме. Ни разу за семь лет. Будто его и не существовало. Но по ее беспокойно заметавшемуся взгляду Люда поняла – он здесь, никуда не уехал, живет в той же квартире, на том же тринадцатом этаже. Она научилась читать чужие мысли, теперь ее невозможно было обмануть. Мама с надеждой спрашивала, нет ли у Люси кого-нибудь, и притворно сердито – не собирается ли сделать ее бабушкой? Нет, отвечала Люся, не собираюсь. И мамин взгляд снова уходил в пространство, подальше от Людмилы, от ее настойчивых глаз. Она ни о чем не спросила маму. Зачем, если человек смертельно боится этого? Тем более родной человек, которому ты не хочешь причинить беспокойства. Она пошла к подруге. К высокой тонкой блондинке, что жила двумя этажами выше.
Дверь ей открыла пышная матрона с высоко взбитой, блестящей от лака прической, посмотрела свысока, а разглядев, завопила совсем не изменившимся голосом: «Люська приехала!» Из ванной высунулся наполовину выбритый супруг, он же бывший Кешка из соседнего дома, из комнаты – сразу две точные Кешкины копии.
Марина, так звали подругу, изменила лишь фасад, оставшись в душе все той же девчонкой. Она смотрела на Люсю и причитала: «Удивительно: ты и не ты! Как будто кто-то переоделся в тебя. Знаешь, я бы никогда не поверила, что ты можешь так измениться». Люся подошла к зеркалу. «Не то, – объяснила Марина, – это что-то внутри. Внешне ты совсем не изменилась… Кстати, давай покажу фотографии нашего выпуска!»
Люся смотрела на снимки, не понимая, какое отношение к ней имеют все эти люди. Что общего с ними она находила раньше? О чем могла говорить? И как им всем, наверно, скучно живется. Таскаются друг к другу в гости, говорят одно и то же и даже романы наверняка заводят исключительно друг с другом.
Две карточки Марина отложила в сторону. На удивленный взгляд Люси ответила тихо: «Потом». Когда Кешка, утомленный женскими проблемами, ретировался смотреть футбол по телевизору и они остались вдвоем, Марина неуверенно спросила: «Что же ты не спрашиваешь о нем?» Спросила так, словно это был единственный по-настоящему интересующий Люсю вопрос, а остальные она задавала лишь из вежливости. Люся, улыбнувшись, предложила: «Расскажи». Глубоко затянувшись сигаретой, Маринка с удовольствием пересказала ей все сплетни…
Конечно, он теперь женат и его дочке что-то около двух лет, начала она и сразу же испортила весь рассказ. Разумеется, Людмила Воскресенская не была так наивна, чтобы полагать, что он до сих пор вздыхает о ней. Но все-таки Марине стоило начать рассказ с того дня, когда она сказала Чернову «да», ей нужно было дать Люсе время привыкнуть к мысли о его женитьбе, смириться с нею. Людмила слушала Марину вполуха, потому что в голове вертелся теперь совсем другой вопрос: «Любит ли он свою жену?»
Вопрос поставлен неправильно, сказал бы ее учитель психологии. Вы лжете самой себе, Воскресенская. Поправьтесь. И тогда нужно было бы спросить: любит ли он ее, Люсю, по-прежнему? Но вряд ли Маринка могла ей ответить…
Глава 5. Витька
После того как она сказала ему «да» и все сомнения остались позади, у него словно камень с души упал. Он вдруг почувствовал необыкновенную легкость. Лежал на кровати, закинув руки за голову, и облизывал поминутно губы – до того сладко было. Искал слова, чтобы выразить свои чувства. Даже словарь полистал. Самым подходящим показалось слово «триумф». Это случается с мужчинами, когда им улыбается самая лучезарная удача.
Он не думал о том, как они проведут первую брачную ночь или как она будет его целовать каждое утро и каждый вечер. Он думал о том, какое это счастье, что Люся теперь будет всегда рядом с ним. Большего счастья он и представить себе не мог. Да и не бывает большего, он был в этом уверен.
Вдруг он нахмурился. Мама сойдет с ума. Маме всегда не нравилась Люся. «Кто угодно, – говорила мама, – кто угодно, только не она!» И нахваливала всех его знакомых девушек. Неужели ему придется выбирать между двумя любимыми женщинами? Сердце трепыхалось. Он представил: Люся. И мамы не стало. Только Люся, всегда только она.
Захотелось сделать что-нибудь для нее. Только вот что? Он мечтал отгадать. Прислушивался к тишине комнаты, и тишина нашептывала красивые поступки. Засыпать ее цветами и подарками. Какими цветами и какими подарками? Он побежал по магазинам. Но вот незадача, он не нашел там совсем ничего ее стоящего. Каждая вещь, на которую падал его пытливый взгляд, будто шептала: «Она достойна большего». Но это большее ему почему-то никак не удавалось отыскать. Цветы, которые он купил, были не просто белыми розами. Это были благоухающие розы, которые продавал человек, похожий на багдадского вора. Они действительно прилетели сегодня из сказочной восточной страны, а не росли без солнца, в стерильных ленинградских теплицах. Он подготовил слова для нее и для ее родителей. То, что он скажет ее маме, на всякий случай записал на шпаргалку. Это было нечто значительное и достойное момента. Теперь отец. Обычно в таких случаях полагается выпить. Шампанское? Ни в коем случае! Еще вообразят, что он любит выпить. Нет, нет, пока – ничего больше. Все остальное они еще успеют. И, самое главное, – завтра же в загс! Не потому, что кто-то может передумать, а потому, что странно ведь идти послезавтра, когда люди любят друг друга, ждали этого часа с детства, причин откладывать это радостное событие у них нет.
Поднявшись по лестнице, он постоял у двери, пытаясь отдышаться. Нужно успокоиться, предстать серьезным и уверенным в себе человеком. Нужно дать им понять, что Люсино будущее в надежных мужских руках. Слишком стучит сердце, мешает думать. Успокоить дыхание не получилось. Он позвонил. Открыла ее мама. Он держал букет прямо перед собой, смотрел торжественно. В любом другом случае он сказал бы – глупо. Но сегодня был случай особый.
И когда ее мама сказала, что ее нет, что она уехала, он как-то буднично извинился и сразу же побежал вниз по ступенькам. Она закрыла дверь, а он спустился еще на пролет и замер. Он вдруг понял, что произошло. И еще подумал о том, что с самого начала не верил в ее «да», в возможность такого огромного счастья. Не верил и боялся, что произойдет самое страшное. И вот самое страшное произошло.
И вдруг накатила такая ужасная слабость. Слабость и тошнота. Неужели она посмеялась над ним, а он даже не заметил, счастливый дурак? Даже не почувствовал подвоха. «Да», «да», «да» —
прокрутила память ее ответ. Ее честные глаза с маленькими оранжевыми брызгами. Так не лгут. А если лгут, то не такие, как она. В голове стоял туман. Он на ощупь добрел до порога своей квартиры, войдя, уронил цветы на пол и упал на кровать.
Мать разбудила его, вернувшись с работы. Первая мысль возвращающегося сознания: то, что случилось, – страшный сон. Но мама держала в руках букет, ее беспокойный взгляд и нервно теребящие кончик пояска руки выдавали – не сон. Все правда. Значит, неправдой было то «да» на крыльце.
Он очень хотел оставаться сильным. К тому же – мама… Она ничего не знала, и к чему же ее волновать теперь, когда ей уже не о чем волноваться. У мамы в глазах стояли слезы. Он хотел улыбнуться и сказать ей, что все в порядке. Хотел быть настоящим мужчиной, сказать ей весело и беззаботно, что все в порядке, не пугайся, обнять ее, вытереть слезы. Ведь он мужик, в конце концов.
Но он не сумел. Рыдания скрутили его, сжали горло, воздух иссяк, слезы потопили остатки воли, а из горла вырывались хрипы и стоны. Это было не стыдно, это было страшно. Мама заметалась. Зачем-то схватила стакан, но воду ему не донесла, расплескала на ковер. Подбежала к телефону, сняла трубку, бросила на рычаг… У мамы лучше получилось быть сильной. Потоптавшись рядом, она села возле него и стала неловко гладить по голове своего взрослого сына. И от этого он только громче захлебывался страшными мужскими рыданиями…
Следующий день наступил необыкновенно тихо. Мир был нем, даже часы в гостиной не тикали. Звуки потонули в вязком и густом, как мед, отчаянии. Он лежал и смотрел в потолок. Не разговаривал даже сам с собой. Ни мыслей, ни желаний, ничего. Так продолжалось несколько дней. А потом в его комнату вошла Марина. Осторожно, как-то боком. Прислонилась спиной к стене. Он смотрел на Марину и медленно соображал… Ну конечно же! Она принесла записку. В ней все объясняется. Весь этот кошмар. Он поедет к ней. Сейчас же, сию же минуту… В мир вернулись звуки. Он все тряс и тряс Марину за плечи, пока она не всхлипнула. Тогда только Виктор очнулся. Нет, Марина ничего не принесла ему, и она сама не знает, почему все так получилось. Она пришла посочувствовать…
Он пригляделся к ней и увидел: рядом, чуть правее – силуэт Люси. Сейчас она скажет «да»… «Я пойду», – шепнула Марина.
«Нет! – закричал он. – Стой! Не двигайся!» Он встал и как хищный зверь стал подбираться к силуэту. Но тот выцвел, расплылся. Виктор ткнулся в белокурую Маринину голову: «Девочка моя!» И у нее сердце ушло в пятки. Он целовал тень любимой. Марина стояла, боясь пошевелиться…
Боль только начиналась. Впрочем, она, вероятно, так и не прошла совсем. Просто он свыкся с ней, притерпелся. Навалилась тоска. Он чуть было не забросил институт. Напугала только перспектива попасть в армию. «Почему напугала?» – спросил он себя. И понял, что ждет. Он ждал обманщицу, предавшую его. Ждал и ненавидел ее до такой степени, что порой казалось, будто это и есть самая настоящая любовь. Пусть не ее ждал, так хоть весточки. Хотя бы две строки: прости, прощай. Нет, даже этого не написала, стерва. Слава Богу, что не написала этого! Значит, есть смысл ждать…