Волшебница почуяла неладное.
Она быстро схватилась за спинку кресла.
– Медиуму нехорошо, – объявила она. – У вас опасная аура. За вами тянется кармический шлейф…
– Да это же мой Данилка, – улыбнулась пожилая Катя, не слушая даму, и Бармашов испытал второе потрясение. Не только голос, но и чувства Кати остались прежними. И Данилкина немощь только усиливала их.
– Что ты здесь делаешь? – Катя спросила требовательно, с искренним беспокойством. – Ты болен? Кто эта женщина?
Данила Платонович длинно завыл и начал качаться взад и вперед, колебля кресло.
– Я перееду к тебе, – решительно объявила Катя. Все хвори сняло с нее как рукой. – Муженек мой преставился, дети выросли, я одна. Самое время заняться тобой всерьез.
Этого дама Соломенида стерпеть не могла. Она выхватила бумагу-договор и потрясла перед вероломной клиенткой:
– Не выйдет, гражданочка! – Она зловеще погрозила пальцем. Мистический аристократизм сполз с нее, как фальшивая позолота. Волшебница растаяла без следа, на ее месте осталась рассвирепевшая базарная баба. – Бумаги подписаны! Бумаги! – Она надвигалась на Катю, которая отступала с великим достоинством, по причине обычного нежелания замараться. Но рассердилась и Катя – отчасти на саму себя, потому что еще десять минут назад надеялась получить от этой фурии медицинскую помощь. – Знаем мы таких охотниц! – кричала Соломенида. – Не трудитесь, голубушка…
Катя проворно поворотилась вокруг оси, волшебница поймала пустоту.
– Мы поженимся. – Катя холодно улыбнулась и подмигнула Бармашову. – Вам и это не по душе? Может быть, вы нам запретите?
За годы разлуки в Кате выработалась железная хватка. Она стремительно оценила обстановку и действовала без промедления.
Она схватила бегемота и прижала к груди.
– Не трогайте здесь ничего…
Колдунья растерялась. Она обернулась к Бармашову, чтобы прочесть на его лице готовность или неготовность жениться. Бармашов сиял от счастья. Целительные достижения Соломениды были мгновенно забыты.
– Я перееду сегодня же, – пообещала Катя, беря свою внушительную сумку, откуда выглядывали хозяйственные и продовольственные товары. – Договор мы расторгнем и заключим новый, если Данилка захочет…
Через полчаса после ее ухода в квартире Бармашова состоялся военный совет. Данилу Платоновича заперли в комнате; Соломенида и Запорожников возбужденно беседовали в кухне. Бармашов лежал на кровати, прислушиваясь к оборванным словам.
Потом Запорожников вошел к нему, взял маленькую подушку с вышитой розой и остановился у Данилы Платоновича в ногах.
К майору присоединилась волшебница, она остановилась позади него и выглядывала из-за плеча.
Запорожников давил Бармашова взглядом, потом стал давить подушкой. Он положил ее медиуму на лицо, навалился сверху, оскалил рот. Соломенида взволнованно меряла комнату шагами, то и дело посматривая на Данилу Платоновича, извивавшегося под майором. Тут в прихожей раздался грохот, входная дверь улеглась на покореженный паркет, загремели высокие омоновские ботинки. Соломенида вскинула руки, ахнула и была повержена на пол; рычащего Запорожникова отодрали от Бармашова вместе с подушкой и поволокли на лестничную площадку, откуда донеслись сокрушительные удары.
Данила Платонович тяжело и хрипло дышал, глядя в потолок.
Вошел сияющий коротышка, одетый подполковником милиции.
– Мы давно следили за гражданином Запорожниковым, – объявил он без предисловий. – Он оборотень. Мы вшили ему микрофон. Теперь, товарищ Бармашов, вы будете подчиняться мне. Все остается по-прежнему – газетные объявления, два удара в стенку – на поражение… или четыре, когда по-тихому. – Он засмеялся: – Или пять!
Бармашов замычал, вскидывая брови.
– Как меня зовут? – догадался милиционер. – А, не важно…
– Что там за история с женитьбой? – рассеянно спросил подполковник, рассматривая звездный полог, кристалл, бегемота и свечи. – Вы это бросьте! – Он шутливо погрозил Бармашову. – Ладно, разберемся…
– Ыыы, – замычал Данила Платонович, но подполковник вышел из комнаты и больше не вернулся. Бойцы, последовавшие за ним, на миг задержались и одобрительно подмигнули хозяину, а один показал ему большой палец. Бойцы были те же самые, постоянный состав, реабилитированный вскоре после ареста Груши. Они участвовали в самом первом задержании и почти во всех последующих, они прониклись к Бармашову неподдельным уважением, стояли за него горой и между собой давно называли Батей.
Данила Платонович пронзительно замычал, умоляя милиционеров подождать, не уходить, потому что скоро вернется Катя и у нее нет ключа. Омоновцы сочли его зык благодарностью за своевременное вмешательство и ответили через плечо, что не стоит благодарить, работа у них такая. Бармашов, отчаявшись, опрокинулся на подушку, еще не просохшую от предсмертной слюны. Но его тревоги были беспочвенны: Катя успела, милицейский отряд соприкоснулся с нею в дверях, когда выходил. Отряд посторонился и учтиво пропустил Катю, нагруженную наспех собранными пожитками; милиционеры проводили новую Батину сожительницу любопытными взглядами. Перед уходом они наскоро приладили дверь: приставили ее к косяку, пообещав прислать слесаря. Данила Платонович напрасно беспокоился о ключе.
Катя жила неподалеку.
Она уже двадцать лет как переехала в город Данилы Платоновича.
Они жили рядом, ходили по одним улицам, посещали одни магазины.
Данила Платонович заплакал.
Катя, сидевшая в изголовье, вытирала ему слезы своим маленьким носовым платком, источавшим головокружительный аромат восточных духов.
Она говорила, что и к волшебнице обратилась лишь потому, что та обнаружилась по соседству. У Кати болели ноги, болела спина; врачи грубили ей, отказывались лечить, и она положилась на чудо, благо идти было недалеко.
Она не верила, но решила попробовать.
Виной тому был бегемот. Она помнила бегемота и не могла позабыть странного чувства, что в эту игрушку перетекла какая-то часть ее существа и существа Данилы Платоновича. В этом угадывалась мистика, и Катя с тех пор допускала существование мистических явлений. Или явление мистических сущностей, она никогда не была сильна в философии, и в равной степени не знала ни схоластики, ни прочего богословия. Если возможно волшебство, то возможны и люди, сумевшие его приручить. Изнемогая от ноющей тяжести в пояснице, она пошла к Соломениде и убедилась воочию, что чудо возможно, хотя сама волшебница не имела к нему никакого отношения.
– Теперь мы всегда будем вместе, – приговаривала она, прижимая к груди лысую голову Бармашова.
– Иначе и быть не могло, – добавляла она.
И доканчивала:
– Я всегда знала, что так и будет.
Данила Платонович бессмысленно лежал и ни о чем не думал.
Катя покинула комнату, и Бармашов прислушивался к звукам, доносившимся из кухни. Катя гремела посудой: она собиралась его покормить. Он лениво подумал о пузырьках: может быть, Катя тоже польстилась на квадратные метры и потихоньку меняет местами таблетки для сердца с таблетками от мозгов? Ему было все равно. Но он не верил в такой исход: слишком безвкусно, слишком неэстетично, чтобы оказаться правдой. Зашумела вода: Катя нашла кастрюлю и набирала воду, чтобы сварить бульон.
Данила Платонович думал о знаках, искал намеки. Рука, колотившая монетой в блюдечко возле прилавка, – что она значила, на что намекала? Или намека не было, и все происходило просто так? Но ничего не случается просто так, события неразделимы, одно всегда намекает на другое. Что означал Мухомор, когда размахивал клюкой и без разбора лупил окружающих?
Семена будущего скрываются в прошлом. Время – это и есть все, что бывает на свете, оно же называется памятью. Телесное отмирает и обновляется каждые семь лет, а память длится себе как последовательность событий, и ей сопутствует музыка, имеющая ту же природу.
Бармашов задремал. Катя хлопотала: кастрюля уже стояла на плите.
Прошлое – главное, помимо прошлого не существует ничего. Вся человеческая жизнь напоминает муху-соринку, застывшую в янтаре состоявшегося времени.
Околдованный памятью, Данила Платонович вскорости убедился, что жизненный итог определяется не прошлым, а будущим. Он парил между явью и сном, он засыпал. Зато рубец не дремал. Рука непроизвольно дернулась и дважды ударила в стену.