— Благодарю, — стараясь держать морду кирпичом, кивнул я. — Если позволите, я закончу работу с другим клиентом.
В принципе, можно было бы и не напоминать итальянцу о его оплошности, но, опять же, иногда мне тяжело сдерживать свои порывы. Не только он в этой ситуации немножко разозлился. А то, что я не являюсь итальянцем, не означает хладнокровности и отсутствия вспыльчивости. Судя по безупречно вежливому выражению на лице, Майкл уже и сам понял, где именно накосячил. Так что расстались мы вполне миролюбиво, по крайней мере внешне.
С финальной частью сделки справились быстро. Открыв защитный бокс, я мельком скользнул по изображению какого-то бородатого мужика в непонятной дерюге и в странной шапке, сразу взявшись за сертификат. Картина принадлежала кисти Ивана Крамского. Эту фамилию я слышал, но мельком и не думаю, что полотно стоит так уж много. Даже прикасаться к картине не имело особого смысла, потому что я и так почувствовал: это подлинник, причем наполненный энергией творения довольно скромно. Ни о каких проявлениях магических свойств и тем более о появлении энергетической сущности здесь и речи быть не могло. Эмоции художника, которыми пропиталось полотно, были вялыми и какими-то невнятными. Я даже на всякий случай дотронулся пальцем до краешка покрытого красками холста, но информация четче не стала. Честно говоря, смысл такого обмена стал для меня еще более непонятным.
Впрочем, не мое это дело. Раз уж Пахому нужна именно эта картина, то он ее получит. Я просто закрыл бокс и кивнул Косарю. Саня выделываться не стал: подошел и достаточно аккуратно снял ношу со стола.
Буднично и без каких-либо происшествий мы вернулись к дому Пахома, но обсудить странный выбор бандитствующего ценителя живописи, все-таки где-то на задворках сознания будораживший мое любопытство, не получилось. Криминальный авторитет был занят чем-то явно незаконным, и меня даже за порог не пустили. Правда Саня намекнул, что можно обмыть сделку, но я постарался вежливо отказаться, потому что все еще опасался совместных посиделок. Мне хватило и первого раза. Не то чтобы произошедший тогда конфликт напугал меня, но отдых как таковой подразумевает, что можно расслабиться, а сидеть в напряжении, ожидая подвоха, мне совершенно не хотелось.
А вот от кого никаких подвохов быть не может по определению, так это от моего друга орка. Так что я, недолго думая, набрал Бисквита и поинтересовался, не поменялись ли его планы на вечер. Как оказалось, этот свин не только не стал ничего переигрывать, но еще и начал воплощать свои задумки, не дожидаясь меня. Хотя, стоит отметить, о проблемах своего друга он все-таки не забыл.
— Давай, Назар, приезжай сюда, — раздался из телефона рокочущий и радостно поддержанный девичьим смехом голос орка. — У нас тут праздник в полном разгаре.
— Ты там со своими потанцульками?
— Да и не только. Тут еще Заряна с Леной. Они тоже передают тебе привет.
— Даже так? — удивился я.
Сильно сомневаясь, что Бисквит пропустил мимо ушей мои рассказы насчет закидонов Рыжей. Скорее всего, он либо через своих подружек, либо напрямую поставил вопрос ребром, а о положительном ответе явно уже успокоившейся Заряны уведомил меня вот таким слегка завуалированным способом.
Когда через полчаса я добрался до квартала художников, который уже погрузился в ночной мрак, разбавленный пламенем разбросанных по парку костров, то понял, что мои теоретические выкладки оказались верными. Кроме Заряны с Леной, сидевших у одного из костров рядом с колоритной троицей орка и потанцулек, там же расположилась и моя новая пассия Оля Птичка. И Рыжая, и ее косящая под готку подружка выглядели вполне себе миролюбиво и жизнерадостно, а вот Оля почему-то печалилась. Я попытался выяснить, что с ней не так, но девушка лишь отмахнулась и, быстро совладав с собой, вернулась к своему обычному образу — позитивному и слегка легкомысленному.
В принципе, этот вечер напоминал многие другие, проведенные мной в обществе этих пусть и слегка ветреных, порой странных, но очень веселых и уютных людей. Если честно, я здесь отдыхал душой, потому что никто из них не держал камня за пазухой, а если и возникали какие-то шероховатости, то вот такие, как у меня с Заряной. Да и то — наши с ней отношения имеют довольно мрачную предысторию, поэтому неудивительно, что они выбивались из общего фона. В остальном мне здесь было хорошо и спокойно, так же как и орку, жизнь которого не назовешь радостной, даже в минуты, когда не случаются авралы по жандармской линии.
Закончился вечер тоже довольно стандартно: мы с Олей отправились к ней домой. Правда, секс в этот раз у нас получился непривычно бурным, и обычно скромная девушка разошлась не на шутку. Значительно позже, когда дрема уже начала охватывать нас обоих, я подумал, что это неспроста, но отогнал мысль как пустячную — и, наверное, зря.
Несмотря на то, что день был хлопотным, а предыдущая ночь вообще изматывающей, проспать до самого утра не получилось, хотя и очень хотелось. В первые несколько секунд, открыв глаза в полной темноте, я не мог понять, что же меня разбудило. Затем услышал едва различимый вздох, к тому же понял, что рядом со мной в постели никого нет. Быстро перебравшись из лежачего положения в любимую позу пирующих орков, я сумел рассмотреть в разбавленном лунным светом полумраке маленькую фигурку Оли.
— Малыш, у тебя что-то случилось? Кто-то обидел? Только не говори, что опять я.
— Нет, не ты. Скорее, я сама. — Голос девушки не был заплаканным, просто какой-то печальный и разочарованный, что ли.
— Поделиться не хочешь?
— Хочу, но в этом нет никакого смысла.
Можно было бы сказать, что на нет и суда нет, но мне показалось, что это важно, причем не только для нее. К тому же именно недомолвки порождают в будущем неприятности, а порой и беды. Впрочем, вон с рыжей все оговорили, но косяки лезут до сих пор. С другой стороны, не будь того откровенного разговора — все могло бы быть намного хуже, и на приятном отдыхе в квартале художников мне, а возможно, и Бисквиту пришлось бы поставить крест.
— Ну же, говори. — Я перебрался к ней поближе, но почувствовал, что обнимать не стоит. — Постараюсь понять.
— Что ты можешь понять? Ты мужчина, для вас все легко и просто.
Я, конечно, хотел возразить, потому что практически ни одни отношения с девушками у меня не заканчивались легко и просто. Хотя, стоит отметить, практически со всеми удавалось расходиться как минимум спокойно, а как максимум — оставшись не чужими друг другу людьми.
— Скажем так, спорное заявление.
— Почему же спорное? — немного разозлилась всегда тихая и неконфликтная девушка. — Вот кто я для тебя? Очередная интрижка? Поступишь так же, как с Рыжей: бросишь, когда надоем?
Оля развернулась ко мне лицом. Лунный свет отразился в ее больших и печальных, словно у Бэмби, глазах. В голову почему-то полезли романтические мысли и образы, но именно здесь и сейчас они были лишними.
— Заряну я не бросал.
— Что-то не похоже, что это она тебя бросила.
— А вариант, что мы просто разошлись, ты считаешь невозможным? — Как я ни старался, но раздражение во мне стало накапливаться, подобно яду.
— Такого не бывает, Назарушка. — Девушка ласково погладила меня по щеке.
Нежности в этом жесте было мало, скорее жалость к неразумному дитяти, не понимающему простых вещей. Но этот «дитятя» как раз все понимал. Ну, или почти все.
— Оля, ты хочешь получить то, чего я тебе дать не смогу. И не потому, что это именно ты, а потому что такие вещи мне пока вообще не нужны.
Конструкция получилась сложная, но она девочка умная — разберется. Так и вышло.
— Потому что ты меня не любишь?
— Если ты называешь любовью желание быть рядом, постоянно думать о том, где ты и как ты, а еще стремление жить под одной крышей, то да, я таких чувств не испытываю. Считаешь, что мне должно быть стыдно?
— Нет, что ты, не считаю, — улыбнулась Оля и снова погладила меня, но не по щеке, а по руке. — Просто мне хотелось, чтобы ты испытывал то же, что и я. Ты ничего не обещал, а я знала, на что иду. Просто надеялась, что все поменяется. Поверь, так думают все женщины. Просто нам хочется тихого семейного счастья. Мне уже не так мало лет, как кажется.
Комментировать подобные заявления женщины, даже очень разумной и логично мыслящей, точно не стоит, так что я предусмотрительно промолчал.
Оля печально вздохнула, потом приободрилась и сказала:
— Ладно, это все мои женские заморочки. Ты ложись, я же вижу, что тебе нужно выспаться.
— Если хочешь, я уйду, — на всякий случай предложил я, хотя уходить в ночь не было ни малейшего желания.
— Нет, что ты, глупый, ложись, а я тебе спою.
Не знаю, это она специально или нет, но внутри что-то сжалось и натянулось, как струна. На ночь мне еще никто не пел. Нет, была одна сердобольная нянечка, но, когда старушка поет колыбельную для двух десятков лишенных материнской ласки детей, это совсем не то.
Я лег обратно, а укутанная в простыню Оля, скрестив ноги по-турецки, осталась сидеть на краю кровати. Она немного помолчала и тихо запела. Птичка не обладала полноценным даром сирены, это была какая-то его разновидность и на эмоциональный фон практически не влияла, но так подкрашивала природный вокальный талант, что слушать было необычайно приятно. Будь она полноценной сиреной, я бы не стал настолько спокойно выслушивать ее пение на ночь, тем более в подобной ситуации. К моему удивлению, запела она не на русском. Это был то ли албанский, то ли македонский или вообще греческий. В балканской языковой группе я мало разбираюсь. Знакомыми были только несколько слов, и по ним я понял, что это совсем не колыбельная, а печальная песня о неразделенной любви. Она не убаюкивала, но погрузила меня в какой-то странный транс. Это было чем-то похоже на процесс оценки, когда образы и информация приходят откуда-то извне. Похоже, талантливые разумные способны наделять энергией творения не только материальные вещи, но и нечто такое эфемерное, как песня.