Резкий сильный удар в живот, и я распахиваю глаза, чернота наполняет мой разинутый рот, заливается в глазницы. Я задыхаюсь, слепну, руки-ноги отказывают мне. Падаю.
Сознание гаснет.
Кенджи
– Не хочешь сказать, что все-таки происходит?
Услышав голос Назиры, останавливаюсь и замираю на месте. Я направлялся в свою комнату, чтобы хоть на минутку прилечь и закрыть глаза. Чтобы унять адскую боль, которая бьет в тамтам в моей черепушке.
Мы наконец – наконец-то! – сделали перерыв.
Коротенький перерыв после многочасового изнурительного обсуждения нашего положения, дальнейших действий, детального плана и всего прочего, вплоть до угона самолета. Даже Назира, при всей ее заинтересованности, не смогла меня окончательно убедить, что Джульетта – то есть Элла – и Уорнер пока еще живы. Скорее всего, где-то их мучают и пытают, и сейчас я просто сойду с ума. Сегодня промчался самый дерьмовый из всех дерьмовых штормов. Торнадо. Я больше не выдержу. Вот не знаю: то ли сесть и заплакать, то ли что-нибудь поджечь.
Касл решил рискнуть и спуститься на кухню, раздобыть хоть немного еды – самая лучшая для меня новость за сегодняшний день. Он также попробует успокоить солдат, чтобы дать нам побольше времени на обдумывание планов, однако я не уверен, что у него получится. Все ухудшилось, когда Джей словила пулю. Те тридцать шесть часов, что она провела в медицинском крыле, были для нас самыми ужасными. Я опасался, что уже тогда солдаты взбунтуются. Они останавливали меня в коридорах, вопили, что думали, будто Джей несокрушима, что нет плана и они не собираются рисковать жизнями из-за обычной девчонки, которая не может избежать пули и, черт возьми, предполагалось, что она – феномен, сверхчеловек…
Понадобилась целая вечность, чтобы успокоить их.
А теперь?
Могу себе представить, как они отреагируют, когда услышат, что случилось на симпозиуме. Будет мятеж, это точно.
Тяжело вздыхаю.
– Ты так и будешь меня игнорировать?
Назира стоит в паре дюймов от меня. Я физически ощущаю ее ожидание. Смятение. Ничего не говорю. Даже не поворачиваюсь к ней. Не то чтобы не желаю разговаривать – я смогу пожелать разговаривать. В другой раз. Прямо сейчас я сдутый шарик. Один из каламбуров Джеймса. Сейчас я не могу никого радовать. Прямо сейчас я – больной измученный грубиян, и у меня нет абсолютно никаких сил еще для одного серьезного разговора. Прямо сейчас я на самом деле вообще не хочу никаких разговоров.
Надо сбежать. Вот же она, дверь. Вот я держусь за ручку.
Просто открыть – и все.
Был бы я другим парнем, как Уорнер, например. Стать, что ли, засранцем? Слишком уставшим, неблагодарным, не желающим разговаривать. Просто молча уйти.
Оставьте меня в покое.
Вместо этого лицом и ладонями утыкаюсь в закрытую дверь своей спальни.
– Я устал, Назира.
– Ты обиделся на меня, да?
Глаза у меня закрыты. Нос приплюснут к двери.
– Я не обиделся. Я сплю.
– Ты разозлился. Ты разозлился из-за того, что у меня такая же способность, как и у тебя. Ведь так?
– Ммм.
– Эй! – сердится она.
Я молчу.
– Невероятно. Это так мелочно с твоей стороны, неприлично…
– Э, ну.
– Ты понимаешь, как мне было трудно признаться тебе? Ты можешь себе представить… – Я слышу ее сердитое «пуф». – Ты хотя бы посмотришь на меня, когда я с тобой разговариваю?
– Не могу.
– Что? – Она возмущается. – Что значит – не могу?
– Не могу смотреть на тебя.
– Почему?
– Ты слишком красивая.
Она смеется, однако сердито, будто сейчас влепит мне пощечину.
– Кенджи, я серьезно. Для меня это важно. В первый раз за всю свою жизнь я показываю другим, что умею. В первый раз работаю вместе с такими же, как я. Кроме того, – добавляет она, – я думала, мы стали друзьями. Может, для тебя это ничего не значит, а для меня значит многое, мне найти друзей не так уж и легко. Вот и сейчас, кажется, не получается.
Я глубоко вздыхаю, чуть не лопаюсь.
Отлепляюсь от двери, таращусь в стенку.
– Слушай… – Сглатываю комок в горле. – Извини, что ранил твои чувства. Только я… Еще минуту назад, до этого нашего разговора, я думал, ты лжешь. Не понимал, что происходит. Думал, ты нас подставишь. Слишком невероятно все совпало. Но мы уже не один час говорили об этом, и больше не надо. Я уже не злюсь. Извини. Я могу идти?
– Конечно, – отвечает Назира. – Только…
Она отступает в смущении, а потом касается моей руки. Нет, не просто касается. Она берет мою руку. Ладонью обхватывает мое запястье и нежно тянет. Меня словно кипятком обжигает. Ее кожа такая нежная. Туман застилает сознание. Я хмелею.
– Стоп! – не выдерживаю я.
Назира бросает мою руку.
– Почему ты совсем не смотришь на меня?
– Я уже тебе говорил, почему я не смотрю, но ты только рассмеялась.
Назира надолго затихает. Наконец говорит:
– Я думала, ты шутишь.
– Как раз не шучу.
Вновь молчание.
Потом:
– Ты всегда говоришь то, что думаешь?
– Обычно да.
Я тихонько стучусь головой в дверь. Не понимаю, почему она не отпустит меня с миром.
– О чем ты сейчас думаешь? – спрашивает она.
О господи!
Я поднимаю взгляд к потолку: хоть бы какая-нибудь хронодыра малюсенькая, вспышка и молния или на худой конец инопланетяне, – чтоб исчезнуть, аннигилировать, сбежать отсюда, от этого тягостного разговора, но…
Чудес не бывает, надежда бьется в конвульсиях.
– О чем я думаю? О том, что хочу спать, – сержусь я, – что хочу остаться один, что я уже тысячу раз сказал тебе это, а ты не отпускаешь меня, хоть я уже извинился за то, что ранил твои чувства. Еще я просто не понимаю, что ты здесь делаешь. Что тебе с того, о чем я думаю?
– Что? – вздрагивает Назира. – Я не…
Наконец мне удается повернуться к ней. Чувствую себя не в своей тарелке. Сразу столько событий сегодня. Столько эмоций. Горе, страх, колоссальная усталость. Страстное желание.
Она, увидев мое лицо, делает шаг назад.
Она совершенна. Совершенна во всем. Длинные ноги, изгибы где надо. Ее лицо сводит с ума. Таких лиц просто не бывает. Мерцающие глаза цвета меда и смуглая кожа, словно бархат. Волосы темные, почти черные. Тяжелые, гладкие как шелк. У меня нет слов описать, что я чувствую, когда смотрю на нее. Я пьянею, я счастлив только оттого, что вижу ее, меня несет поток неземного счастья.
Тут до меня доходит, что я пялюсь на ее рот.
Я ни при чем. Само получилось.
Назира по привычке касается своих губ, постукивает по алмазику, пирсингу под нижней губой, у меня пересыхает во рту, я слежу за каждым ее движением. Она стоит передо мной, скрестив руки на груди, рассеянно водит большим пальцем по нижней губе, очерчивая ее, я смотрю не моргая. Вдруг вздрагивает, замечая мой взгляд. Опускает руки и сощуривает глаза. О чем она думает, мне не понять.
– Я задал тебе вопрос, – напоминаю я.
Голос у меня хриплый, как карканье вороны. Лучше бы по-прежнему на стенку пялился.
Назира молча смотрит на меня.
– Ладно. Забудь. То умоляешь поговорить с тобой, а как я задал вопрос, молчишь. Здорово.
Отворачиваюсь и берусь за ручку двери.
Потом, стоя к двери лицом, говорю:
– Знаешь… я ведь осознаю, что вежливости меня не учили, и хорошо воспитанным малым я уже не стану. Но, по-моему, ты не должна относиться ко мне как к какому-то идиоту только потому, что я не умею вести себя как вежливый придурок.
– Что? Кенджи, я…
– Хватит! – Я отшатываюсь от Назиры. Она опять касается моей руки, касается, и, похоже, неосознанно, что доводит меня буквально до безумия. – Не делай этого.
– Не делать что?
В гневе я разворачиваюсь. Мне не хватает воздуха, грудь ходит ходуном.
– Прекрати меня преследовать. Ты меня не знаешь. Ты ничего обо мне не знаешь. Говоришь, что хочешь быть моим другом, а держишь меня за идиота. Ты постоянно меня касаешься, гладишь, как ребенка, будто хочешь успокоить! Ты что, не понимаешь, я давно уже вырос, и от твоих касаний только завожусь. – Она хочет возразить, я обрываю ее: – Мне плевать, что ты обо мне думаешь, считаешь, что я дурак, но прямо сейчас я измочален, понятно? Я выдохся. Нужен милый Кенджи – поищи завтра утром. Как же все достало!
Назира, потрясенная, замирает. Смотрит на меня распахнутыми глазищами, губы чуть раскрыты – вот и смерть моя пришла, сейчас она выхватит нож, вспорет мне брюхо и намотает мои кишки на столб. Ну и пусть!
Она начинает говорить и совсем не сердится, только голос звучит сипло.
Взволнованно.
– Я не считаю тебя ребенком.
Даже не знаю, что сказать.
Она подходит, кладет ладони мне на грудь, я обращаюсь в статую. Только внутри громко бухает сердце. Ее ладони обжигают меня даже сквозь рубашку, воздух между нами накаляется.
Это сон.
Я замираю. Едва дышу. Она ладонями скользит вверх по моей груди, и от этого простого движения мне становится так хорошо, что даже страшно. Меня магнитом тянет к ней, боюсь пошевелиться. Боюсь проснуться.
– Что ты делаешь? – хриплю я.
Она смотрит на мою грудь и повторяет:
– Я не считаю тебя ребенком.
– Назира.
Она запрокидывает голову, ее взгляд встречается с моим, и молния, жаркая боль, пронизывает меня.
– И глупым тоже не считаю, – добавляет она.
Неправда.
Я на самом деле глупец.
Просто дурак. Прямо сейчас я ни о чем не могу думать.
– Ладно, – тупо отвечаю.
Руки… что мне с ними делать? Нет, я знаю, что хочу делать с ними, но мне страшно, что вот сейчас дотронусь до Назиры, а она расхохочется и убьет меня.
Она улыбается, улыбается так приветливо, что мое сердце взрывается и осколками разлетается в груди.
– Что, так и будешь стоять? – произносит она, по-прежнему улыбаясь. – Я-то думала, нравлюсь тебе. Что все это не просто так.
– Нравишься мне? – Я растерян. – Я же тебя совсем не знаю.
– О… – Ее улыбка исчезает.