мальчика. Думают, будто их дочь ненормальная.
А я думаю, что она хорошенькая.
Больше, чем просто хорошенькая.
Смотрю на нее не отрываясь. Мой взгляд блуждает по ее лицу, внимательно изучая все до мельчайших деталей. Мне она кажется знакомой, точно я уже видел ее раньше. Может, во сне.
Нелепо и смешно.
Какая-то неподвластная сила притягивает меня к ней. Конечно, не следовало приходить сюда. У меня нет никакого повода для визита к ней, и, если отец увидит меня здесь, наверняка меня убьет. Но как я ни старался забыть ее лицо, не смог. Крутился по ночам в кровати без сна, ее образ в темноте маячил перед глазами. Мне нужно было увидеть ее снова.
Я не знаю, как спастись.
Наконец она нарушает молчание, выдергивает меня из задумчивости. Напоминаю себе, что вообще-то я задал ей вопрос.
– Да, спасибо. – Она говорит, глядя в пол. – У меня все прекрасно.
Лжет.
Как жаль, что она на меня не смотрит, а я так этого хочу.
– Посмотри на меня, – прошу.
Она выполняет мою просьбу.
Когда она смотрит мне прямо в глаза, я до ужаса четко ощущаю, как мое сердце замирает. Пропускает удар. Останавливается.
Потом, неожиданно…
Часто-часто. Сердце стучит часто-часто.
Я никогда не понимал, как у меня получается ощущать чувства других людей, но эта моя способность нередко оказывала мне хорошую услугу. В основном давала преимущество. В данном же случае наоборот.
Сейчас все в два раза тяжелей. Где ее эмоции, а где мои – не отличить. Кажется, мы в один и тот же момент чувствуем одно и то же. Это сбивает с толку, голова идет кругом, я едва могу дышать. Меня охватывает жгучее желание дотронуться до нее. Я хочу…
– Почему? – вдруг спрашивает она.
Я хлопаю глазами.
– Что?
– Почему ты хочешь, чтобы я смотрела на тебя?
Я набираю воздуха. Освобождаю ум, сосредотачиваюсь. Сказать правду. Солгать. Схитрить и поменять тему разговора.
Решаюсь.
– Я тебя знаю?
Она смеется и отводит взгляд.
– Нет. Конечно же нет.
Закусывает губу, и я чувствую, что она нервничает, я слышу ее прерывистое дыхание. Пододвигаюсь ближе, сам того не замечая.
Она вновь смотрит на меня, и я с трепетом осознаю, как мы близки. Между нашими телами накаляется воздух, у нее большие и красивые глаза, зеленовато-голубые. Как миниатюрные копии земного шара.
Она смотрит на меня, и я чувствую, что теряю самообладание.
– Что-то не так? – спрашивает она.
Я должен от нее отодвинуться.
– Не… – Я вновь смотрю на нее. – Ты уверена, что мы с тобой не знакомы?
Она улыбается. Она улыбается мне, и мое сердце разбивается вдребезги.
– Поверь, – говорит она. – Я бы тебя запомнила.
Кенджи
Делалье.
Невероятно, как же мы о нем забыли!
Я-то думал, новость у Касла про Нурию. Думал, он расскажет нам, как она сумела передать сообщение и что она стала лидером сопротивления, ждет нас с нетерпением у себя.
А вместо этого новость…
О Делалье.
Шестерка.
Касл отходит в сторону и пропускает лейтенанта в комнату, и хотя Делалье выглядит непоколебимым, он явно чем-то расстроен. Я почувствовал это как удар в живот, едва только взглянув на его лицо. У него горе.
Делалье откашливается, два или три раза.
Когда начинает говорить, его голос звучит твердо, вопреки моим ожиданиям.
– Я пришел заверить вас лично, что сделаю все возможное, чтобы ваша группа как можно дольше находилась в безопасности. – Пауза. – Точно не знаю, что будет, но наверняка ничего хорошего. Думаю, если вы останетесь, все закончится плохо, и обещаю помочь вам бежать.
Все молчат.
– Э-м-м, спасибо. – Я нарушаю тишину, оглядываю комнату. – Мы действительно вам благодарны. Сколько, э-э, у нас времени?
Делалье качает головой.
– Боюсь, не могу обещать больше недели. Но я надеюсь, что несколько дней передышки дадут вам время, необходимое для подготовки дальнейших действий. Для поиска безопасного укрытия. Я сделаю все, что в моих силах.
– Ладно, – соглашается Иан, однако смотрит скептически. – Это и правда… великодушно.
Делалье снова откашливается:
– Вам трудно довериться мне. Я понимаю ваши сомнения. К сожалению, я долго молчал. – Его голос дрожит. – Теперь… После… После того, что случилось с Уорнером и мисс Феррарс… – Его голос прерывается. Он поднимает взгляд, смотрит прямо на меня. – Наверняка Уорнер никому из вас не сказал, что я – его дедушка.
У меня отваливается челюсть. В буквальном смысле отваливается.
Касл – единственный, кто не удивляется.
– Вы – дедушка Уорнера? – вскакивает Адам.
Его перепуганный взгляд разбивает мне сердце.
– Да, – тихо отвечает Делалье. – По линии матери.
Он молча смотрит на Адама, его взгляд говорит: он знает. Знает, что Адам – внебрачный сын Андерсона. Он все знает.
Адам вновь садится, ему явно полегчало.
– Можно только представить, какой несчастливой была ваша жизнь, – отзывается Брендан.
Я поворачиваюсь к нему, удивленный тем, что услышал его голос. Он молчал все время. Зато сейчас, конечно же, ему надо проявить сочувствие. Даже к таким, как Делалье, кто скромно стоял в сторонке и молча наблюдал, как Андерсон толкает мир в пекло.
– Но я благодарен… Мы все благодарны, – заканчивает Брендан, – за вашу помощь.
Делалье выдавливает улыбку.
– По крайней мере, чем смогу. – Он отворачивается, чтобы уйти.
– Вы знали ее? – вдруг резко спрашивает Лили. – Как Эллу?
Делалье застывает на месте, наполовину повернувшись к выходу.
– Если вы – дедушка Уорнера, – продолжает Лили, – и долгое время были в подчинении у Андерсона, то должны были знать ее.
Медленно, очень медленно Делалье оборачивается к нам. Он, кажется, сильно нервничает, таким я его раньше не видел. Ничего не говорит, ответ написан на его лице. Его руки дрожат.
Господи!
– Как долго? – Еле сдерживаюсь от растущего во мне гнева. – Как долго вы ее знали? И ничего не сказали.
– Я не… Я н-не…
– Как долго? – Я повторяю свой вопрос, моя рука непроизвольно тянется к пистолету, который спрятан у меня за поясом брюк.
Делалье отшатывается.
– Пожалуйста, нет. – Его глаза становятся круглыми. – Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом. Я вам помогу. Дам оружие и транспорт – все, что вам нужно, – но я не могу… Вы не поним…
– Трус, – бросает Назира, поднимаясь. Она выглядит сногсшибательно: высокая, сильная, непреклонная. Мне нравится в этой девушке все. Как она двигается. Как говорит. Как дышит. Все-все. – Вы смотрели и молчали в то время, как Андерсон мучил своих детей. Так ведь?
– Нет, – произносит Делалье в отчаянии, такого страдания на его лице я никогда не видел. – Нет, это не…
Тут Касл резким движением руки поднимает кресло и, не церемонясь, бросает его прямо перед Делалье.
– Сядьте, – командует он, неконтролируемое бешенство яростно плещется в его глазах.
Делалье подчиняется.
– Как долго? – снова спрашиваю я. – Как долго вы знали ее как Эллу?
– Я… Я зн… – Делалье безнадежно оглядывается. – Я знал Эллу с самого детства, – наконец признается он.
Чувствую, как в жилах стынет кровь.
Его ясное, четкое признание – это многое. Оно означает многое. Я сгибаюсь под тяжестью лжи, тайных заговоров. Тону в кресле, мое сердце ноет от боли за Джульетту: сколько же ей пришлось вынести от людей, которые должны были заботиться о ней. У меня нет слов, чтобы все высказать Делалье, бесхребетному куску дерьма. Назира – вот кто сохраняет присутствие духа и бросает ему обвинение.
Ее голос такой ласковый и в то же время убийственный.
– Вы знали Эллу с самого детства, – говорит она. – Вы были здесь, работали здесь, помогали Андерсону все это время. Это значит, что вы были его сообщником, когда он отдал ее жестоким приемным родителям, и вы просто стояли в стороне, а они ее мучили, Андерсон ее мучил, снова и снова…
– Нет, – выкрикивает Делалье. – Я не стоял в стороне. Предполагалось, что Элла будет воспитываться в обычной домашней обстановке. Что у нее будут заботливые родители и нормальное воспитание. Вот на каких условиях все согласились…
– Чушь, – перебивает его Назира, ее глаза мечут молнии. – Вы знаете так же хорошо, как и я, что ее приемные родители были чудовищами…
– Парис изменил условия соглашения, – сердито кричит Делалье.
Назира приподнимает брови, равнодушно смотрит.
Кажется, что-то развязывает Делалье язык: страх, или вина, или еле сдерживаемая ярость – слова льются нескончаемым потоком.
– Парис, как только Элла оказалась под его опекой, нарушил свое слово. Он думал, никто не узнает. Когда мы вступили в Оздоровление, мы были в одном звании. И так как мы с ним родственники, то часто вместе работали, бок о бок, в результате я оказался в курсе всех его дел. – Делалье качает головой. – Я слишком поздно обнаружил, что Андерсон выбрал приемных родителей, которые отличались жестоким, агрессивным поведением. Я указал ему на это, он аргументировал тем, что насилие от рук ненастоящих родителей заставит суперсилу Джульетты проявиться, и что у него есть факты, подтверждающие это. Я старался высказать свое беспокойство, составляя ему отчеты, докладывал совету командиров, что он губит девочку, ломает ее… А он выставил меня никчемным бесперспективным сотрудником, не желающим работать в интересах дела.
Я видел, как краска заливает шею Делалье, как он едва сдерживает гнев.
– Мои опасения никто не принимал всерьез. Меня даже понизили в должности. Наказали за то, что я выступал против тактики Андерсона. Но я-то видел, что Парис не прав, – тихо продолжает он. – Элла чахла. Когда я встретился с ней в первый раз, это была жизнерадостная девочка. Веселая и счастливая. – Он замолкает. – Понадобилось совсем немного времени, чтобы она стала холодной и закрытой. Замкнутой. Парис тем временем рос по службе, а меня вскоре низвели до положения чуть большего, чем его правая рука. Андерсон посылал меня к ней домой и в школу для проверки. Мне поручалось следить за ее поведением, писать отчеты о ее развитии.