Руки немеют. Голова с глухим стуком ударяется об пол. Мысли тонут в темноте.
Воспоминания хватают меня за горло.
Кенджи
Я побывал за свою жизнь во многих ужасных местах, но это – дерьмовее всех. Абсолютная темнота. Никаких звуков, кроме ужасных доносящихся издалека криков других узников. Еду, отвратительные помои, пропихивают через щель в двери. Негде помыться, только раз в день открывают дверь на срок, достаточный, чтобы убиться в поисках отвратительных душевых и туалетов. Я-то в курсе. Я помню, что Джульетта…
Элла. Элла.
Элла когда-то рассказывала мне об этом месте.
Порой мы с ней болтали ночи напролет. Мне было любопытно. Из наших-то разговоров мне и стало известно, что означает открытая дверь.
А вот что мне не известно – сколько времени я уже тут нахожусь. Неделю? Две? Не понимаю, почему меня просто не убьют. Я твержу себе каждую минуту каждого чертова дня, что нас хотят свести с ума, что сумасшествие – хуже, чем пуля в лоб, однако лгать у меня не получается. Это место уже достает меня.
Чувствую, что схожу с ума.
Я начал что-то слышать. Что-то видеть. Я теряю самообладание от вопросов: что с моими друзьями и выберусь ли я отсюда?
Стараюсь не думать о Назире.
Когда я думаю о ней, мне хочется надавать себе пощечин. Хочется себя придушить.
Когда я думаю о Назире, во мне вскипает гнев такой силы, что я уверен: я могу разорвать эти неоновые оковы голыми руками. Но никак не получается. Эти штуки прочные, и в то же время они лишают меня силы. И они испускают слабое пульсирующее излучение, единственный свет в моей камере.
Джей говорила, в ее камере имелось окно. В моей его нет.
Резкое жужжание наполняет воздух. Внутри тяжелой металлической двери раздается щелчок. Вскакиваю на ноги.
Дверь распахивается.
Я пробираюсь по мокрому коридору, тусклый пульсирующий свет моих наручников чуть-чуть освещает мне путь.
Душ быстрый и холодный. Бр-р-р, ужас. Еще и полотенец нет, я всегда замерзаю прежде, чем успеваю вернуться в камеру и закутаться в ветхое одеяло. Вот и сейчас, пробираясь темными туннелями, мечтаю об этом одеяле, стараясь собрать свои мысли и удержать зубы от барабанной дроби.
Не замечаю вокруг ничего.
Сзади кто-то подкрадывается, проводит удушающий прием так технично, что я даже и не знаю: стоит ли сопротивляться. Очевидно, меня убивают.
Глупый способ уйти из жизни, однако что есть, то есть. Мне конец.
Вот черт.
ДжульеттаЭлла
Мистер Андерсон говорит, я могу пообедать у них дома перед встречей с моей новой семьей. Это была не его идея, но когда Аарон, его сын – так зовут мальчика – предложил, мистер Андерсон согласился.
Я так рада.
Я пока не готова жить с кучей незнакомцев. Мне страшно, я очень нервничаю, столько всего меня беспокоит, что даже и не знаю, с чего начать. Самое главное – я злюсь. Злюсь на родителей за то, что они умерли. Злюсь, что они бросили меня.
Теперь я сирота.
Однако у меня, возможно, появился друг. Аарон сказал, ему восемь – на два года старше, понятно, что в один класс мы не попадем. А когда я сказала, что, может, будем ходить в одну школу, он ответил, что нет, не будем. Сказал, что не посещает государственную школу. Сказал, что его отец очень привередлив в таких вопросах, и что он обучается дома, с личными преподавателями.
Мы сидим рядом на заднем сиденье машины, едем к нему домой, и он тихо говорит:
– Отец никогда никого не разрешал мне приглашать. Наверное, ты ему нравишься.
Мне стало спокойно, и я улыбаюсь. У меня новый друг. Мне было так страшно переезжать сюда, в новое место, к новым людям, но сейчас, сидя рядом с незнакомым мальчиком со светлыми волосами и ярко-зелеными глазами, я начинаю думать, что все образуется.
По крайней мере, даже если мне не понравятся новые родители, я буду знать, что не одинока. От этой мысли мне и весело, и грустно.
Я гляжу на Аарона и улыбаюсь. Он тоже улыбается.
Его дом меня восхитил. Огромный красивый особняк небесно-голубого цвета. Большие белые ставни на окнах и белый заборчик вокруг палисадника. Розы, растущие вдоль заборчика, приветствуя, просунули свои розовые головки между дощечками, и так все мило и чудесно, что я сразу почувствовала себя как дома.
Мое волнение улеглось.
Я так благодарна мистеру Андерсону за помощь. Так благодарна за знакомство с его сыном. Я догадалась потом, что мистер Андерсон нарочно захватил Аарона на встречу со мной, чтобы познакомить меня с ровесником. Наверное, он хотел, чтобы я почувствовала себя спокойнее.
Красивая дама со светлыми волосами открывает дверь. Она улыбается мне светло и радостно и, не говоря ни слова, заключает в объятия. Она обнимает меня, будто мы давно знакомы, и мне становится так хорошо, что я просто разрыдалась, смущая всех вокруг.
Ни на кого не могу смотреть, когда отстраняюсь от нее, – она говорит, что ее зовут миссис Андерсон, но я, если захочу, могу звать ее Лейла, а я, сгорая от стыда, вытираю слезы.
Миссис Андерсон предложила Аарону подняться в его комнату вместе со мной, где она приготовила для нас кое-что перекусить в ожидании обеда.
Все еще всхлипывая, я шагаю за ним по лестнице.
Его комната прекрасна. Я сижу на кровати и осматриваюсь. Все в идеальном порядке, кроме бейсбольной перчатки, лежащей на тумбочке, и двух грязных бейсбольных мячей на полу. Аарон заметил, что я на них смотрю, и тут же кинулся их убирать. Он так смутился, когда заталкивал их в шкаф, а я не понимаю почему. Я никогда не была аккуратисткой. В моей комнате всегда…
Я замираю.
Пытаюсь вспомнить: а как же выглядела моя прежняя спальня, – и почему-то не могу. Странно. Пытаюсь еще раз.
Ничего.
Потом до меня доходит, что и родителей я тоже не могу вспомнить.
Ужас охватывает меня.
– Что с тобой?
Голос Аарона, такой резкий, такой сильный, что я вздрагиваю и смотрю на него. Он стоит в другом конце комнаты, страх на его лице отражается в зеркале шкафа.
– Что с тобой? Что случилось? – снова спрашивает он.
– Я… я не… – запинаюсь я, мои глаза наполняются слезами. Ненавижу себя за слезы. Ненавижу, что не могу прекратить плакать. – Я не могу вспомнить родителей. Это нормально?
Аарон подходит и садится рядом.
– Не знаю.
Мы оба замолкаем. Почему-то это помогает. Почему-то достаточно просто посидеть рядом с ним, и мне уже не так одиноко. Не так страшно.
И сердце перестает бешено стучать.
Я вытираю слезы и спрашиваю его:
– Тебе, наверное, одиноко, ты же все время учишься дома?
Он кивает.
– Почему отец не разрешает тебе ходить в нормальную школу?
– Не знаю.
– А день рожденья? Кого ты приглашаешь на день рожденья?
Аарон пожимает плечами. Смотрит на свои руки и признается:
– Я никогда не отмечал день рожденья.
– Что? Серьезно? – Я полностью разворачиваюсь к нему. – Но это же так весело. Я обычно… – Я резко замолкаю.
Не помню ничего о том, что собралась рассказать.
Я хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, что-то из моей прежней жизни, однако воспоминаний нет, я трясу головой – ничего. Ладно, вспомню потом.
– Все равно, – тараторю я, – день рожденья у тебя должен быть. Все отмечают день рожденья. Когда ты родился?
Аарон нехотя смотрит на меня. Его лицо делается белым.
– Двадцать четвертого апреля.
– Двадцать четвертое апреля, – я повторяю, улыбаясь. – Здорово. У нас будет торт.
День идет за днем, паника нарастает, мучительно подводит к сумасшествию. Кажется, время неумолимо тянет руки к моему горлу, а я молчу, ничего не делаю.
Выжидаю.
Притворяюсь.
Уже две недели, как я парализована, будто заперта в клетке из-за своего обмана. Иви не догадывается, что ее план по очистке моего мозга провалился. Лечит меня как обычного пациента, отстраненно, но доброжелательно. Представилась своим именем, сказала, что она – мой доктор, и дальше лгала, с фальшивыми подробностями, о том, что я будто бы попала в страшную аварию, что у меня амнезия и мне надо лежать в кровати до самого выздоровления.
Иви не знает, что меня постоянно трясет, что каждое утро моя кожа липкая от пота, что горло жжет от постоянных выбросов желчи. Не знает, что со мной творится. Она бы никогда не поняла, что творится у меня в сердце. Не поняла бы моих страданий.
Воспоминания.
Их атаки беспощадны.
Они нападают на меня, когда я сплю, заставляя вскакивать с постели. Страх теснит грудь – и так всю ночь, пока я не встречаю восход солнца на полу ванной вместе с запахом рвоты, наполняющим рот, и липкими волосами. Все, что я могу, – притащиться обратно в кровать и заставить себя улыбнуться, когда рано, на рассвете, с проверкой приходит Иви.
Все как-то не так.
Весь мир странный. Запахи меня смущают. Слова абсолютно лишние. Звук моего имени одновременно и знакомый, и чужой. Мои воспоминания о людях и местах исказились, потрепанные нити событий соткались в причудливый гобелен.
Но Иви. Моя мать.
Ее я помню.
– Иви?
Я высовываю голову из душевой, прижимая халат к мокрому телу. Оглядываю комнату.
– Иви, ты здесь?
– Да? – Сначала слышу ее голос, потом она возникает передо мной со стопкой свежих простыней в руках. Вновь меняет мне постель.
– Тебе что-то нужно?
– Тут нет полотенца.
– О… это легко исправить. – Иви исчезает за дверью и через секунду возвращается, сжимая в руках теплое чистое полотенце. Она слегка улыбается.
– Спасибо. – Заставляю свою улыбку растянуться, зажечь огонек в глазах.