Сегодня это платье – костюм для ненавистной роли.
Голос в голове затихает, сердце еще колотится. Инстинкт подталкивает меня к движению, и я быстро проскальзываю в пару простых белых теннисок, туго завязываю шнурки. Не знаю почему, но сегодня, прямо сейчас, по какой-то причине у меня возникает сильное желание – бежать.
Да
Я резко выпрямляюсь.
В крови бурлит адреналин, в напряженных мышцах играет сила, совершенно новая для меня; в первый раз я чувствую положительный эффект от процедур Иви. Такая силища: она будто привита к моим костям, я могла бы ракетой взлететь в воздух, я могла бы одним пальцем уничтожить стену.
Я знала суперсилу и прежде, но та сила ощущалась как сторонняя, ее требовалось собрать и выпустить. Без моих сверхъестественных способностей – когда мне их выключили – я осталась со слабым хилым телом. У меня годами не было поддержки, я существовала в нечеловеческих условиях, и мое тело страдало. Только-только в последние два месяца я подобрала персональные упражнения и начала тренироваться, и появился прогресс, первый шаг в правильном направлении.
Но сейчас…
Что же Иви сделала со мной? Сейчас все по-другому.
Две недели назад я едва могла двигаться, так все болело. На следующее утро, когда я сумела встать на ноги, то увидела: мое тело совершенно не изменилось, только стало багрового цвета семи оттенков. С головы до пят – сплошной синяк. Ходить было мучением.
Иви, как мой доктор, говорила мне, что держит меня на успокоительных для быстрейшего выздоровления, только я не верила ей. Совсем не верила. Но вот сейчас, впервые за две недели, чувствую себя почти нормально. Синяки в основном прошли. Лишь места разрезов немного болели и были легкого желтого оттенка.
Неплохо.
Я сжимаю кулаки и чувствую мощь, подлинную мощь, несмотря на светящиеся кандалы на руках и лодыжках. Я отчаянно скучала по своей силе, даже не ожидала, что буду так по ней скучать, ведь из-за нее я столько лет ненавидела себя. Сейчас, впервые за много недель, я – сильная. Я знаю: Иви что-то сделала со мной – с моими мышцами – и, конечно, доверять ей не следует, однако как же здорово чувствовать себя хорошо, я не могу не наслаждаться этим.
И прямо сейчас я бы смогла…
Бежать
Я застываю.
БЕЖАТЬ
– Что? – Я озираюсь по сторонам. – Бежать, куда?
Отсюда
Слово грохочет внутри меня, эхом мечется в грудной клетке. Отсюда. Будь все так просто – повернуть ручку и избавиться от кошмара! Будь все так просто, я бы давно покинула эту комнату. Однако Иви установила замки с многочисленными уровнями защиты. Я лишь раз видела эти механизмы, когда она вела меня обратно в комнату после того, как на несколько минут позволила мне выглянуть на балкон. Вдобавок к небольшим камерам и сканеру глаза имелся еще и сканер отпечатка пальца, настроенный только на Иви. Я провела кучу времени, пытаясь открыть дверь, все без толку.
Отсюда
Опять это слово гремит в моей голове. Меня пугает надежда, возникшая во мне от одной только мысли о побеге. Она дергает, тащит, сводит меня с ума, заставляет поверить безумным словам.
Возможно, ловушка.
Наверняка проделки Иви. Я могу попасть прямо к ней в руки.
Все-таки.
Рискну.
Быстро пересекаю комнату. Нерешительно берусь за дверную ручку, выдыхаю и поворачиваю.
Дверь открывается легко.
Я стою в дверном проеме, сердце тяжело стучит. Неистовый поток чувств хлынул сквозь меня, я беспомощно оглядываюсь, передо мной тысячи коридоров.
Немыслимо.
Куда идти? Я сошла с ума, раз повелась на странный манипулирующий голос в своей голове! И это – после того, как мать-психопатка часами закачивала непонятно что в мой мозг.
И лишь когда я вспоминаю, что впервые услышала голос в ночь прибытия, до того как Иви начала меня мучить, только тогда я начинаю сомневаться в своих же сомнениях.
Умираю
Вот что в первую ночь сказал мне голос: Умираю.
Я лежала на операционном столе, не в состоянии ни двигаться, ни говорить. Могла только кричать внутри своей головы, хотела знать, где Эммелина. Старалась это прокричать.
Умираю, произнес голос.
Жуткий страх холодит мне кровь.
– Эммелина, – шепчу. – Это ты?
Помоги
Без колебаний делаю шаг вперед.
Уорнер
– Я рановато, – говорит он. – Твой день рождения завтра, но я не мог больше ждать.
Я таращусь на отца, как на привидение. Не могу выдавить из себя ни слова, а его мое молчание, по-видимому, даже не волнует.
Затем…
Он улыбается.
Той настоящей улыбкой, которая смягчает черты его лица и зажигает блеск в глазах. Мы сидим в каком-то месте, похожем на гостиную: светлое открытое пространство с плюшевыми диванами и креслами, круглым столом посередине и журнальным столиком в углу. На полу – толстый ковер. Стены приятного песочного цвета, сквозь большие окна льется солнечный поток. Он подсвечивает фигуру моего отца. И тот выглядит бесплотным. Ярко светящимся, словно ангел.
У этого мира больное чувство юмора.
Халат он мне швырнул, когда вошел в камеру, больше не предложил ничего. И не дал возможности переодеться. Не принес ни воды, ни пищи. Я сижу, неодетый, уязвимый, напротив него, на мне только влажное нижнее белье и тонкий халат. Нет даже носков. Тапочек. Ничего.
Могу себе вообразить, как я сейчас выгляжу: две недели не брился, не стригся. Как мог содержал себя в чистоте, однако волосы отросли. Не такие длинные, как раньше, но уже около того. А лицо…
Я неосознанно трогаю свое лицо.
За последнюю пару недель это вошло в привычку. У меня появилась борода. Не то чтобы борода, скорее щетина, которая каждый раз меня удивляет. Без понятия, как выгляжу сейчас.
Наверное, как дикарь.
Наконец мне удается произнести:
– Вообще-то тебе полагается быть мертвым.
– Сюрприз, – улыбается отец.
Пялюсь на него.
Он опирается о стол и засовывает руки в карманы, выглядит как мальчишка. Жизнерадостный, очаровательный.
От этого я чувствую себя больным.
Оглядываю комнату в поисках помощи. Какой-нибудь мелочи. Того, что придаст мне уверенности, вооружит меня против того, что грядет.
Не очень-то получается.
Отец смеется.
– Ну, знаешь, мог бы и побольше чувств проявить. Я действительно думал, ты будешь счастлив меня видеть.
– Неправильно ты думал, – отвечаю. – Я был счастлив услышать, что ты мертв.
– Ты уверен? – Он наклоняет голову. – Ты уверен, что не пролил по мне ни одной слезинки? Нисколько не скучал по мне?
Его слова вызывают замешательство. Буквально на полсекунды, в течение которых я вспоминаю недели, проведенные мной в заточении у полускорби, когда я ненавидел себя за печаль, за то, что меня это хоть как-то волновало.
Я открываю рот, а он, торжествующе улыбаясь, не дает мне и слова сказать.
– Я знаю, это, должно быть, немного грустно. Я знаю, ты будешь делать вид, что тебя это не касается. Но мы оба знаем, что твое сердце полно жалости, оно всегда было источником наших проблем, и нет смысла пытаться сейчас это отрицать. Поэтому я буду великодушен и предпочту не замечать твоего предательского поведения.
Я каменею.
– Неужели ты думал, что я забуду об этом? – Отец больше не улыбается. – Ты меня свергаешь, забираешь мой континент, а потом стоишь в сторонке, жалкий ошметок дерьма, в то время как твоя девица меня убивает, и ты думал, я никогда тебе этого не припомню?
Больше не могу смотреть на него. Не выношу его лица, так похожего на мое. Его кожа совершенна, без единой царапины. Будто он никогда не был ранен. Никогда не получал пулю в лицо.
Ничего не понимаю.
– Молчишь? Не будешь спорить? – продолжает он. – Ну, значит, ты умнее, чем я ожидал.
Вот. Вот это больше похоже на него.
– Впрочем, факт остается фактом, мы сейчас стоим перед ответственным выбором. Мне пришлось обратиться ко многим важным покровителям, чтобы доставить тебя сюда невредимым. Совет настаивал на твоей казни за измену, но я убедил поступить иначе.
– Стоило ли так хлопотать?
Отец, сощурившись, оценивающе смотрит на меня.
– Я спасаю тебе жизнь, – заявляет он. – И что взамен? Высокомерие? Неблагодарность?
– Вот так, – отвечаю я резко, – ты спасаешь мне жизнь? Бросив в тюрьму и предлагая смертельный яд?
– А ты что хотел – пикник? – Его пристальный взгляд становится ледяным. – Может, действительно, для тебя будет лучше умереть, раз от таких испытаний ты сломался.
Я молчу.
– Кроме того, должны же мы были тебя приструнить. Твои действия не могли остаться безнаказанными. – Отец отворачивается. – Нам столько пришлось подчищать, – добавляет он. – Где я, по-твоему, был все это время?
– Я же сказал, я считал тебя мертвым.
– Угадал, но не совсем. На самом деле, – вздыхает он, – я провел кучу времени, восстанавливаясь. Здесь. Меня доставили сюда по воздуху, а Соммерсы оживили.
Он поднимает штанину, и я замечаю на месте его лодыжки серебряный блеск металла.
– Я заполучил новую ногу, – смеется он. – Можешь себе представить?
Я не могу. Не могу себе это представить.
Я ошеломлен.
Отец улыбается, явно довольный произведенным эффектом.
– Мы позволили тебе и твоим дружкам думать, что вы победили, столько времени, сколько мне понадобилось для восстановления. Мы послали остальных детей для того, чтобы отвлечь вас, сделали вид, что Оздоровление принимает нового самоназначенного командира. – Он качает головой. – Семнадцатилетняя пацанка объявляет себя руководителем Северной Америки, – говорит будто сам с собой. Потом поднимает взгляд. – Эта девица была та еще штучка, да?
Я чувствую, как кровь отливает от лица.
– Что вы с ней сделали? Где она?
– Ее нет. – Отец перестает улыбаться. – Вообще нет.
– Что это значит?
– Это значит – ее вообще нет. Ее переделали. Она исчезла. Никаких больше посиделок с твоими приятелями из «Омеги пойнт». Никаких скачек голыми с твоей подружкой. Никаких кувырканий в кровати среди бела дня, когда надо работать.