Элла.
Она кричит.
Из ее открытого рта течет кровь, из груди вместе с неровным сбивчивым дыханием вырывается душераздирающий вопль, перебиваемый только громким стоном. Ее глаза, безумные, полураскрыты, а я смотрю, как ее отвязывают от кресла и укладывают на носилки. Ее тело сотрясают спазмы, руки и ноги непроизвольно дергаются. Она в белом больничном одеянии, завязки свободно болтаются, тонкая ткань пропитана кровью.
Я тяжело дышу, руки трясутся, я смотрю, ее голова болтается взад-вперед, ее тело неестественно напряжено. Она снова кричит, и вихрь чувств бьет меня со всех сил, боль такая жестокая, что я сгибаюсь пополам. Потом кто-то быстро, будто возникнув из ниоткуда, подходит и втыкает иглу ей в шею.
Элла моментально затихает.
Ее тело каменеет, на лице застывает маска страдания, лекарство подействовало, отключив ее.
Ее крики тают, превращаясь в тихое, равномерное хныканье. Она плачет с закрытыми глазами.
Мне невыносимо плохо.
Руки трясутся так сильно, что я больше не могу сжимать кулак, вижу, будто со стороны, как нож падает на пол. Я борюсь с собой, пытаясь удержать порыв тошноты, но мои усилия провоцируют такую дрожь, что я еле стою на ногах. Медленно поворачиваю голову в сторону отца, его глаза ничего не выражают.
Не сразу я смог прошептать единственное слово:
– Что?
Отец качает головой, изображая фальшивое сочувствие.
– Я еще и еще раз пытаюсь тебе объяснить, – твердит он. – Вот… – Он кивает на экран, – для чего она предназначена. Это ее судьба. Перестань грезить о своей жизни с ней. Перестань думать о ней как о человеке…
– Этого не может быть, – обрываю его. Я растерян. Я пал духом. – Это… Скажи, что это неправда. Что ты делаешь со мной? Это…
– Конечно, правда, – сердится он. – Ты не понимаешь? Джульетты нет. Эллы нет. Она все равно что мертвая. Ей давно уже вычистили мозг. Но ты, – добавляет он, – ты еще жив. Слышишь меня? Ты должен собраться.
Всхлипывания Эллы заглушают его слова.
Она еще плачет, тише, печальнее и отчаяннее. Она выглядит напуганной. Маленькой и беспомощной в чужих руках, которые забинтовывают ее открытые раны на руках, на ногах. Я замечаю на ее запястьях и лодыжках блестящие металлические браслеты. Она снова всхлипывает.
И это сводит меня с ума.
Определенно я схожу с ума. Слушать ее крики, видеть ее агонию, смотреть, как она захлебывается кровью, и стоять, стоять здесь, не в силах ей помочь…
Я никогда не смогу это забыть.
Что бы ни случилось, куда бы я ни убежал, крики – ее крики – будут всегда меня преследовать.
– Ты хотел, чтобы я это видел? – Я еле шепчу, едва могу говорить. – Почему ты хотел, чтобы я это видел?
Отец что-то мне говорит. Что-то мне кричит. Я вдруг оглох.
Звуки мира искажаются, удаляются, будто меня погрузили в воду. Пламя в голове угасает, сменяясь внезапным вселенским спокойствием. Чувством абсолютной уверенности. Я знаю, что сейчас надо сделать. И я знаю, что ничто – ничто мне ее не вернет.
Я чувствую это, чувствую, что моя слабая нравственная оболочка растворяется. Я чувствую, как моя непрочная истончившаяся человечность расползается и вместе с ней исчезает моя защита, охранявшая меня от кромешной тьмы. Нет ни одной черты, которую бы я не переступил. Надежды на спасение нет.
Я хотел быть хорошим ради нее. Ради ее счастья. Ради ее будущего.
Но она исчезла, кому нужна моя добродетель?
Я делаю глубокий успокаивающий вдох. Я вдруг чувствую себя свободным, нет больше оков морали и приличия. Одним простым движением поднимаю с пола упавший нож.
– Аарон, – предупреждающе шепчет отец.
– Я не хочу слушать, что ты говоришь, – отвечаю. – Не хочу, чтобы ты вообще со мной разговаривал.
Прежде чем слова срываются с моих губ, я бросаю нож. Он летит уверенно и быстро, и я наслаждаюсь той секундой, когда он вспарывает воздух. Наслаждаюсь тем, как секунда длится и длится, опровергая быстротечность времени. Как в замедленном кино. Глаза отца расширяются от редкого для него испуга, а я улыбаюсь, услышав его судорожный вздох, когда орудие находит свою цель. Я целился в его яремную вену на шее, похоже, туда и попал. Он задыхается, глаза выпячиваются, дрожащие руки тянутся, чтобы выдернуть нож из шеи.
Он вдруг кашляет, повсюду разбрызгивая кровь. С некоторым усилием ему удается вытащить нож. Кровь хлещет ему на рубашку, стекает изо рта. Он не может говорить; лезвие повредило гортань. Он хрипит, задыхается, его рот открывается и закрывается, как у рыбы, выброшенной на берег.
Он падает на колени.
Его руки хватают воздух, под кожей пульсируют вены, и я подхожу к нему. Я смотрю, как он о чем-то беззвучно умоляет. Я обыскиваю его и забираю два пистолета.
– Веселись в аду, – шепчу я и удаляюсь.
Вот и все.
Я должен найти ее.
ДжульеттаЭлла
Налево.
Направо.
Прямо.
Налево.
Мне удается благодаря командам безопасно продвигаться вперед. Весь комплекс такой огромный. Просто гигантский. Это моя спальня, самая обыкновенная, ввела меня в заблуждение; грандиозность же всего сооружения поражает. Открытый каркас демонстрирует десятки этажей, проходы и лестницы переплетаются, точно эстакады и магистрали. Высокий потолок, сводчатый и замысловатый, кажется в километре над головой. Стальные балки белыми дорожками сбегаются к центру над большим внутренним двором. Я и представить не могла, что нахожусь так высоко. И что в таком огромном здании меня до сих пор не заметили.
С каждой минутой становится все тревожнее, до жути.
По пути я ни с кем не сталкиваюсь; мне велят идти или прятаться как раз вовремя, чтобы избежать встреч. Поразительно. И еще, я иду никак не меньше двадцати минут, а кажется, так и не приблизилась к цели. Не представляю, где вообще нахожусь, поблизости нет окон, чтобы выглянуть. Сооружение напоминает роскошную тюрьму.
Установившееся между мной и моим воображаемым другом молчание затягивается и начинает действовать мне на нервы. По-моему, это Эммелина, но она пока не подтвердила мою догадку. Мне так хочется узнать, только глупо разговаривать сама с собой вслух. Поэтому я спрашиваю про себя, в уме:
Эммелина, это ты?
Ответа нет.
Я нервничаю так сильно, что останавливаюсь.
Куда ты меня ведешь?
На этот раз ответ приходит быстро.
К спасению
Мы уже близко? – спрашиваю я.
Да.
Я глубоко вдыхаю и двигаюсь вперед, однако в душу вползает страх. Чем дольше я иду по бесконечным коридорам и бесчисленным лестницам, чем ближе я к чему-то приближаюсь, тем все страшнее и страшнее. Не понимаю ничего.
Ясно только: я спускаюсь под землю.
Свет становится более тусклым. Коридоры сужаются. Пропали окна и лестницы. Я в самом низу здания, там, где его фундамент: стены тут другие. Исчезли ровные светлые поверхности верхних этажей. Здесь повсюду шершавый бетон. Пахнет сыростью и гнилью. Землей. Изредка пощелкивая, гудят лампы.
Мне страшно, очень страшно, страшно до ужаса.
Еле передвигаю ноги по небольшому спуску, туфли скользят. Легкие съеживаются. Сердце стучит громко, оглушительно громко, странное ощущение разливается по всему телу. Предчувствие. Предчувствие чего-то. По коже ползут мурашки, зудят кости. Беспокойство и тревога зашкаливают. Странный путь для побега. И только я начала терять надежду на спасение…
Здесь
Я останавливаюсь.
Останавливаюсь перед массивной каменной дверью. Сердце колотится уже в горле. Я колеблюсь, от страха моя уверенность трещит по швам.
Открой
– Кто ты? – снова спрашиваю я, на сей раз вслух. – Это совсем не похоже на путь к спасению.
Открой
Я зажмуриваюсь, заполняю легкие воздухом.
Я прошла весь этот путь, уговариваю я себя. Выбора у меня нет. Значит, надо довести дело до конца.
Но когда я открываю дверь, то понимаю – это только первая. То, куда меня ведут, надежно защищено. Механизмы для открывания дверей ставят в тупик – нет ни ручек, ни обычных петель – однако все, что я должна сделать: коснуться двери, и она открывается.
Так просто.
Останавливаюсь наконец перед сплошной стальной стеной. Неужели за ней комната?
Коснись
Нерешительно касаюсь металла пальцами.
Сильнее
Я сильно прижимаю ладонь к стали, и та за секунду тает. Вся стена исчезает. Я нервно озираюсь и шагаю вперед.
И тотчас же понимаю: меня провели.
Я оглядываюсь, и мне становится плохо. Страшно. Это место совсем не похоже на путь к спасению, не могу понять, почему я поверила.
Я в лаборатории.
В другой.
Меня накрывает паника, внутри все трясется мелкой дрожью, кровь стучит в голове. Я бегу к двери – она запечатана, стальная стена материализуется прямо из воздуха.
Нервно вздыхаю, уговаривая себя успокоиться.
– Покажись! – ору. – Кто ты? Что тебе от меня надо?
Помоги
Сердце замирает. Страх сковывает руки и ноги.
Умираю
Мурашки бегают по коже. С трудом дышу, кулаки сжаты. Делаю шаг в комнату, глубже, потом еще, еще. Осторожничаю, боюсь, что это очередная ловушка.
И тут я вижу.
Стеклянный аквариум во всю стену. Доверху заполнен водой. Внутри плавает какое-то существо. Подхожу ближе, хотя страх велит мне бежать, бежать ради спасения жизни. Однако нечто более сильное, чем страх, толкает меня вперед, более сильное, чем любопытство, сильнее, чем изумление.
Эмоции хлещут через край.
Воспоминания врезаются в меня.
Тонкая рука тянется сквозь мутную воду, дрожащие пальцы собраны в кулачок, он слабо стучит по стеклу.
Сперва я вижу только руку.
Подбираюсь ближе, теперь могу лучше рассмотреть, что они сделали с ней. И не в силах скрыть ужас.
Она приближается к стеклу, и вид ее искаженного, размытого водой лица заставляет мое сердце сильно-сильно биться от страха. У нее больше нет лица. На самом деле нет. Во рту – регулятор. Силикон паутиной окутывает тело. Ее длинные темные волосы распущены и плавают вокруг головы, как щупальца медузы. Нос приплюснут, глаза закрыты, только длинные темные ресницы напоминают о том, что раньше глаза открывались. Между пальцев на руках и ногах у нее перепонки. Ногтей нет. Руки и ноги – как спички, кожа набухла и вся в морщинах.