– Испуганными, доведенными до отчаяния людьми намного проще управлять, – серьезно поясняет Назира. – С помощью сестры Эллы они создали иллюзию необратимых разрушений и вынудили людей, воспользовавшись их слабостью и отчаянием, обратиться за поддержкой к Оздоровле-нию.
– Мы с Эммелиной были предназначены для того, что называли «Процессом Слияния», – опять говорю я. – Подразумевалось, что она будет творцом мира, а я – карателем. И вот Эммелина умирает. Теперь им нужно другое мощное орудие для контроля над людьми. Из-за непредвиденных обстоятельств они приступили к запасному плану.
Аарон берет меня за руку.
– Оздоровление решило, что я заменю сестру, – заканчиваю я.
В первый раз Нурии нечего сказать. Никто об этом не знал. Никто, кроме меня.
– Как? – удивляется она. – У тебя же совершенно другие способности.
– На самом деле это легко представить, – с выражением ужаса на лице говорит Касл. – Если они увеличат способности Эллы так, как они сделали с ее сестрой, то она станет ходячей атомной бомбой. Она сможет вызвать колоссальные разрушения. Мучительную боль. Смерть тогда, когда они пожелают. Через огромные расстояния.
– У нас нет выбора. – Голос Назиры звонкий и резкий. – Мы должны убить Иви.
Я безучастно смотрю на всех и признаюсь:
– Я уже это сделала.
Всеобщий вздох проносится над толпой. Аарон рядом со мной застывает.
– И теперь, – продолжаю я, – должна убить свою сестру. Это единственный выход.
Уорнер
Штаб-квартира Нурии одновременно и странная, и красивая. Им не нужно зарываться под землю, потому что Нурия умеет насыщать объекты своей энергией – такое развитие наших способностей не мог предвидеть даже Касл. Палаточный городок Прибежища окружен со всех сторон частоколом из осветительных столбов высотой в двадцать футов. Весь свет, объединенный силой Нурии, создает барьер, который мешает смотреть в направлении их лагеря. Она говорит, что ее силы хватает не только чтобы ослеплять, но и использовать свет для искажения звука. И хотя они живут вот так, в открытую, их слова и действия надежно защищены от посторонних глаз и ушей. Обнаружить их может только тот, кто знает, где искать.
И вот уже десять лет они живут здесь в полной безопасности.
Солнце начинает клониться к горизонту, когда мы наконец добираемся до городка – огромного зеленого поля, утыканного палатками кремового цвета. Картина настолько завораживающая, что я не могу не залюбоваться ею.
Все небо исчерчено полосами огня, золотой свет пропитывает воздух и землю. Зрелище прекрасное и суровое, я невольно сжимаюсь, как от порыва ледяного ветра.
Элла берет меня за руку.
Удивленно смотрю на нее, она в ответ улыбается, закатное солнце отражается в ее глазах. Чувствую ее страх, ее надежду, ее любовь ко мне. Есть и еще какое-то чувство, что-то вроде… гордости. Оно слабое, но определенно есть, и я счастлив за нее. Элла должна гордиться собой. Да, мой отец восстал из мертвых; да, Сектор 45 не в наших руках, однако влияние Эллы игнорировать больше нельзя. Нурия говорит, никто по-настоящему не верил в смерть Эллы, и сейчас, это точно, – сейчас, когда распространилось известие, что она жива, – она стала еще более популярной. По словам Нурии, ропот и возмущение нарастают. Люди так отчаялись, что готовы действовать, объединиться и восстать против Оздоровления. Ряды сопротивления увеличиваются. Гражданские понимают, что вместе они сильнее. И Элла – лидер, за которым они пойдут. Все только о ней и говорят.
Для многих она стала символом надежды.
Я стискиваю ее руку, улыбаюсь в ответ, а когда ее щеки заливает румянец, еле-еле справляюсь со своим желанием покрепче ее обнять.
С каждым днем Элла удивляет меня все больше и больше.
Мой разговор с Кенджи вопреки всему не выходит из головы. Меня одолевает ноющее чувство, что эта передышка среди тяжелых ужасных дней – моя единственная возможность счастья. У нас постоянные боевые действия: мы либо боремся за жизнь, либо убегаем, спасая жизнь, – и нет никакой гарантии на будущее. Никакой гарантии, что я проживу еще год. Никакой перспективы состариться. Меня наполняет чувство…
Я так резко останавливаюсь, что Элла едва не падает.
– Ты в порядке? – спрашивает она, сжимая мне руку.
Я киваю. Смущенно ей улыбаюсь, бормочу извинения, и мы продолжаем путь, но…
Числа не дают мне покоя.
В конце концов, не поднимая взгляда, я спрашиваю:
– Кто-нибудь знает, какое сегодня число?
И кто-то отвечает, голос из толпы, я не могу определить кто. Подтверждает мою догадку.
Завтра – мой день рождения.
Мне исполнится двадцать лет.
Завтра.
Открытие как громом поражает меня. Этот день рождения, безусловно, будет отличаться от прежних, потому что моя жизнь меньше чем за год кардинально изменилась. Почти все теперь по-другому. Год назад я сам был другим. Мучился из-за ужасных, губительных отношений с чуждым мне человеком. Год назад тревожность так портила мне жизнь, что достаточно было побыть наедине с собой каких-то пять минут, и я потом долго страдал. Я целиком и полностью зависел от ежедневных дел и распорядка дня, намертво привязавших меня к бесконечному ужасу моей службы. Я без причины становился упрямым. С человечеством меня связывала лишь тоненькая ниточка. Я все время чувствовал себя диким, почти безумным. Мои мысли и страхи были такими мрачными, что я проводил почти все свое свободное время или в тире, упражняясь в стрельбе, или в недрах Сектора 45, занимаясь на тренажерах-симуляторах, созданных мной специально, тут мне нечем гордиться, для того, чтобы раз за разом убивать самого себя.
Это было год назад. Меньше чем год назад. Порой кажется, будто прошла целая жизнь. И когда я вспоминаю, каким я был и какой мне, тогдашнему, представлялась моя жизнь…
Меня постоянно и сильно унижали.
Сегодня не длится вечно. Счастье само не приходит. Счастье должно быть освобождено, отделено от шелухи страдания. Оно должно быть востребовано. Укрыто.
Защищено.
– Вы, наверное, хотите принять душ и переодеться, прежде чем встретиться с остальными? – спрашивает Нурия.
Ее звонкий голос выдергивает меня из задумчивости.
– Да, – быстро соглашаюсь я, – мне действительно требуется отдых.
– Без проблем. Встретимся в главной палатке за ужином через два часа. Покажу вам вашу новую резиденцию. – Она нерешительно продолжает: – Надеюсь, вы простите мою смелость, но я предположила, что вы… – она смотрит на нас с Эллой, – захотите жить вместе. Но, конечно, если это не так…
– Да, спасибо, – быстро говорит Элла. Ее щеки пылают. – Мы благодарны за вашу заботу.
Нурия довольно кивает. Потом поворачивается к Кенджи и Назире:
– Если хотите, я могу объединить ваши комнаты, так что в…
Кенджи и Назира отвечают одновременно:
– Что? Нет!
– Конечно нет!
– О, простите. – Нурия тут же извиняется. – Мне не следовало предлагать.
В первый раз за все время Назира выглядит взволнованной. Едва может выдавить из себя слова:
– Почему это вы решили, что нам нужна одна комната на двоих?
Нурия качает головой. Бросает на Касла смущенный взгляд и, кажется, расстраивается.
– Не знаю. Простите. Мне показалось…
– Лучше отдельные комнаты, – резко перебивает Кенджи.
– Превосходно, – как-то слишком уж радостно произносит Нурия. – Я покажу дорогу.
Я, удивленный, замечаю, как Касл тщетно пытается спрятать улыбку.
Наша резиденция, как назвала ее Нурия, больше, чем я ожидал. Я-то думал, мы в палаточном лагере, а тут, внутри палатки, хоть и небольшой, однако вполне себе настоящий дом. Есть кровать, маленькая гостиная, крошечная кухня и полноценная ванная комната. Меблировка скромная, но хорошей работы и чистая.
А когда входит Элла, сбрасывает туфли и падает навзничь на кровать, я даже могу представить нас вместе – когда-нибудь – в нашем собственном доме. Эта мысль вызывает во мне волну неоправданной эйфории.
А потом появляется страх.
Кажется, судьба-злодейка подсовывает всего лишь надежду на счастье вместо самого счастья. Однако в глубине души я настойчиво цепляюсь за эту надежду. Мы с Эллой преодолели то, что раньше я считал невозможным. Я и мечтать не мог, что она не перестанет любить меня после того, как узнает обо мне все. Я и представить не мог, что несчастье и ужас последних дней нас сблизят или что моя любовь к ней за эти две недели возрастет десятикратно. Я вырос, считая, что наслаждаться прелестями мира дано другим, не мне. Что мне предназначена одинокая суровая жизнь, лишенная радостей человеческого общения.
Но теперь…
Элла беззвучно зевает и сворачивается клубочком, прижимая к груди подушку. Ее глаза закрыты.
Я невольно улыбаюсь.
Удивительно, один лишь вид ее дарит мне умиротворение. Она снова шевелится, еще глубже зарывается в подушки; как, должно быть, она устала! И как бы мне ни хотелось сжать Эллу в объятиях, я решаю ее не беспокоить. Тихонечко оставляю ее и продолжаю исследовать наше новое временное жилище.
Оно мне нравится!
Здесь, в новой штаб-квартире, у нас больше личного пространства. Больше свободы. Здесь я гость, которому великодушно предоставили время принять душ и отдохнуть перед ужином. Никто не ждет от тебя руководящих действий. Нет корреспонденции, чтобы ею заниматься. Нет ужасных заданий, чтобы их выполнять. Нет гражданских, чтобы за ними надзирать. Нет невинных, чтобы их мучить. Я чувствую себя свободно. Кто-то другой всем этим руководит, не я.
Так странно и чудесно.
И как же хорошо быть рядом с Эллой – и телом, и душой. Быть самим собой, быть с нею, просто быть, дышать. Там, на той базе, мы с Эллой тоже жили в одной комнате, но ощущения дома ни разу не появлялось. Вокруг все было холодно и неприветливо. Я ненавидел то здание. Ненавидел ту комнату. Ненавидел каждую минуту той своей жизни. Те стены, мои комнаты, пропитанные ужасными воспоминаниями, душили меня. И хотя все здесь намного меньше, эта тесная квартирка уютна. Наше новое жилище чистое и безмятежное. Будущее здесь кажется возможным. Надежда обретает крылья.