— Всего два года? — Вика была поражена. — А скажи…
Кто-то позвонил. Отец с тетей Полей обещали вернуться с дачи позднее. Кто же? Уж не Вадим ли?
Вика отжала защелку, рывком открыла дверь.
— Это я. Вика. Здравствуй.
— Маша! Как хорошо-то! Проходи. Музыка как раз про суд рассказывает.
Маша прошла мимо зеркала не останавливаясь, она лишь чуть замедлила шаг и скосила на сторону глаза. Маша — не Муза; это та, прежде чем пройти в комнату, вертится перед зеркалом и так и сяк, будто бы для Вики не безразлично, на пять миллиметров выше или ниже у нее будет челка и напудрен или не напудрен ее вздернутый носик.
Маша — умница. Посмотри, как вовремя пришла. Будь это вчера или всего-то часом раньше — о чем бы им с Викой разговаривать? О том, как будут судить Вадима и сколько дадут? А теперь они могут поговорить всласть.
Маша села на тахту рядом с Музой.
Вика и ей налила чаю.
Нравилось Вике видеть своих подруг сидящими вот так, рядом. Тогда они словно бы подчеркивали, оттеняли друг друга. И мелкие, дробные черты Музиного лица, и ее светленькие, с рыжеватинкой, кудряшки становились как-то заметнее и симпатичнее рядом с греческим профилем Маши и ее причесанными на прямой пробор темными волосами, хотя такое близкое соседство подруги и Маше красы не убавляло, а может, только прибавляло. Пестроватые по стилю, хотя и с претензией на последний, что называется, всхлип моды, кофты и юбочки Музы ярко и тоже выгодно для той и другой стороны контрастировали со строгого покроя платьями Маши. Они даже вот и сидели сейчас по-разному: Муза словно бы развесила себя по спинке тахты, Маша сидит вся в кучке, прямо, а подушек вообще не касается.
Муза коротко, уже без подробностей и лирических отступлений, пересказала Маше то, что перед ее приходом вдохновенно вещала Вике.
Впрочем, в конце рассказа все же не удержалась — иначе это была бы уже не Муза! — от одного отступления. Должно быть, Коля произвел на нее и в самом деле сильное впечатление, потому что и Маше она сказала:
— Если бы ты, Маша, видела того Колю! Ну вот как есть писаный красавец!
— Ты же знаешь, Музыка, красавцев я не люблю, а писаных тем более, — отшутилась Маша. — Писаные хороши в художественном альбоме — там они именно писаные, писанные художником, а в жизни лучше живые.
— Ну, может, я не так выразилась, — не стала настаивать сговорчивая Муза. — Но такой парень тебе — это уж я точно знаю — обязательно бы понравился. Такой парень, такой парень!..
— При чем тут я, и не о парне речь, — урезонила бедную Музу и Маша. — Ты вот о приговоре толком скажи, что-то я не совсем поняла эту судейскую арифметику… Ведь то, что парнишка остался жив и в больнице провалялся только десять дней, это же чистая… ну, и еще добавим счастливая, случайность. И это, надо думать, не только нам с вами, а и судьям понятно. Но не знаю, как судьям, а мне непонятно, почему эта чистая случайность должна быть одинаково счастливой и для потерпевшего и для убийцы?! Парню подфартило, что он остался жив, но почему должно фартить и тому, кто поднял на него нож, — ведь он-то хорошо знал, что нож не детская забава, что, замахиваясь им на человека, он тем самым замахивается и на его жизнь… Ужасно добрые судьи!..
Вику тоже с самого же начала смутили странные подсчеты адвокатов и судей, что-то в них показалось и неубедительным, и для потерпевшего обидным. Но где бы Вике выразить свои мысли и чувства так ясно и точно, как это только что сделала Маша! Умная у нее подруга, что ни говори. Какой-то остряк из Бобовой компании однажды сказал, что, мол, Маше легко быть мудрой на фоне такой подружки-пустельги, как Муза. Но Вика-то хорошо знает, что Маша и без всякого фона умница, а остряк-самоучка потому и злословил, что сам был далеко, очень далеко не гений… А что она строгая, деловая, может быть, порой даже суховатая, это ничего. Зато какая целеустремленность — живой наглядный пример для Вики. Хорошо, хорошо, что у нее есть такая подруга!
От переполнявших ее чувств Вика пересела на тахту к Маше и обняла ее.
— Ты с чего это? — не поняла Маша. — Или за Вадика радуешься?
— Да, у них теперь все пойдет на ускорение, — многозначительно поддакнула Муза. — Теперь-то уж можно точно сказать, что в самом скором времени гульнем на свадьбе.
— Хорошо ты сказала, Маша! — Вике хотелось перевести разговор и вернуть его в прежнее русло.
— Хорошо или не очень, — отозвалась Маша, — но вы представляете, какая радость, какое ликование для всякого хулиганья вот такой приговор! Размахивай ножами направо и налево — подумаешь, два года!
— Да, заводские-то меж себя шумели, когда из зала выходили, — припомнила Муза. — Оно конечно, суд — не профсоюзное собрание, с трибуны не выступишь, много не наговоришь, но шуметь здорово шумели… А какие-то лохматые юнцы в задних рядах сидели — это ты точно, Маша, подметила! — так те с ухмылочками приговор встретили. Может, дружки его, может, такие же поножовщики… Ну ладно, — первый раз сама себя оборвала Муза, — наверное, хватит об уголовщине. Давайте, девчонки, поговорим о своем заветном — вон сколько так-то вместе не сидели, по душам не разговаривали.
Под заветным Муза подразумевала разговор о парнях, и по заведенному порядку она же первой его и начинала.
Нынче разговор как-то не пошел. Последним знакомцем Музы, по иронии судьбы, оказался «герой» нынешнего дня, и о нем уже и так было говорено более чем достаточно. О Вадиме Вике тоже сказать было нечего сверх того, что подруги и сами хорошо знали. Оставалась Маша. И хотя она в таких разговорах, по обыкновению, принимала участие лишь в качестве слушателя, нынче подруги решили растормошить, разговорить ее.
— Ты, Машка, хитрая, скрытная, — так начала Муза. — Мы с Викой, как дуры, по простоте душевной рассказываем все свои, можно сказать, сердечные тайны, а от тебя в ответ не слышим ни звука.
— Ну нечего-нечего мне рассказывать, — пыталась отбиться Маша.
— Ты уже взрослая девушка, — продолжала свое Муза, — и, как говорится, все при тебе: и ноги у тебя — дал бы бог мне такие стройные ноги, и грудь — редкий парень глаз не скосит…
— Поехала… Только к чему ты все это?
— А к тому, — голос Музы звучал уже почти по-прокурорски обличительно. — Неужто кто-то тебе поверит, что у тебя не было и нет парней, с которыми…
— Так уж и парней! — не дала договорить подружке Маша. — Не меряй на свой аршин…
— Ладно, принимая во внимание твою прирожденную скромность, смягчим формулировку: не парней, а парня. Но если у тебя есть парень, почему ты темнишь и нам с Викой, твоим закадычным подругам, ничего не рассказываешь?
— Да откуда ты взяла, что у меня есть парень? — Маша даже слегка отодвинулась от подруги.
— А ты сама только что сказала. Когда поправляла меня.
— И ничего я не сказала… Хватит, Музыка, себе и людям голову морочить. Я лучше вам про свой новый институт кое-что расскажу…
— Да, ведь я совсем забыла, что мы теперь в разных институтах! — воскликнула Муза. — А ты и тут себя показала. Ведь нам с Викой путем так и не объяснила, что тебе взбрендило переходить, два года задарма терять, опять с первого курса начинать.
— Тогда не объясняла — не знала, поступлю ли. А теперь… теперь что объяснять — просто мне там интереснее. А что два года теряю, так замуж я не собираюсь, торопиться мне некуда.
— В мой огород булыжники кидаешь? — спросила Вика. И чтобы не уводить разговор в сторону — тут же к Музе: — Не перебивай, Музыка, дай человеку договорить.
— Так вот, познакомилась кое с кем из однокурсников, — продолжала Маша, — и, знаете, есть довольно интересные ребята. Один так и вовсе глянулся. Здоровый, сильный, с такими вот ручищами. — Маша показала, какие могучие руки у ее знакомого. — Но сила силой, а и котелок тоже варит. Правда, деревенщина, засельщина, неотесанный, наивный, но с ним интересно…
— Ну вот мы тебя и поймали! — возликовала Муза. — «Один мне глянулся…», «с ним интересно»… И после этого ты еще будешь отпираться, что у тебя нет парня?!
— Но я же с ним еще только-только…
— Вот это самое-то интересное и есть! — тоном знатока возвестила Муза. — Когда ты с ним начнешь целоваться да обниматься — это уже пойдет банальщина, у всех это бывает, в общем-то, одинаково. А вот само начало, первые робкие взгляды, вздохи, касания, волнения — это у каждого по-разному, и это самое-самое интересное… — Муза даже сама разволновалась, раскраснелась. — Рассказывай, рассказывай!
— Да что рассказывать-то?
— Скрытня! — отчаявшись, Муза махнула на подругу рукой. И тут же неожиданно ласково попросила: — Тогда хоть познакомь!
— Вику вон познакомлю, она безопасная, при месте, а тебя…
— Что меня? — нетерпеливо спросила Муза.
— Боюсь, отобьешь… Уж сколько раз я убеждалась: сидим в одной компании — все парни от меня к тебе переметываются.
Муза польщенно заулыбалась и, изобразив на своей веселой мордашке саму скромность, воздала подруге добром за добро:
— Ты очень строгая, Маша, и очень умная. А поскольку среди ребят больше-то дураков — им с тобой трудновато. — Подумала, что бы еще сказать, и добавила: — Зато тебя все уважают.
— Вот-вот, меня уважают, а тебя любят… Ну ладно, рискну.
Муза вся так и встрепенулась.
— А когда?
— Ну, загорелось… Когда-нибудь. Не к спеху.
— У Боба, помнится, скоро день рождения, — подсказала Вика. — Уж наверняка посиделки будут.
— Вот тогда и приведешь его. — Муза уже заранее вся сияла в предвкушении нового знакомства.
— Ладно, приведу, — пообещала Маша.
Начинало вечереть. Цветы на Музиной кофте, словно бы увядая на глазах, постепенно тускнели и превращались в бесформенные пятна.
Они поболтали еще немного о том о сем, и Муза с Машей стали прощаться.
— Славно посидели! — как бы подвела черту Муза.
В прихожей она, не изменяя своему правилу, какое-то время покрутилась перед зеркалом, сделала грустно-томное, затем лукаво-дерзкое лицо, как бы выбирая, с каким лучше выйти на улицу.