— Колоссально! Потрясающе!
Правда, на картонке был изображен молодой человек, разве лишь отдаленно похожий на Боба, и даже трудно было понять, портрет это в обычном понимании или шарж. Но разве это имело какое-то значение! Правильно умница Маша сказала: важно внушение, что перед нами колоссальный художник, и, значит, он не может нарисовать иначе как потрясающе. Да еще и на глазах у потрясенной публики за какие-то пять минут.
На восторженные вопли Музы сбежались и остальные гости, какое-то время повосхищались, поахали. Но когда тетя Лина распахнула двустворчатую дверь и пригласила к столу, ахи и охи как-то разом умолкли и все дружно-оживленно стали перемещаться из комнат и коридорчика в гостиную.
— Рассаживайтесь, — сказала тетя Лина Бобу, — а я схожу за папой.
Как теперь понял Дементий, дальняя дверь в коридорчике вела в кабинет отца Бориса. Вот бы хоть одним глазком взглянуть! Ему еще ни разу за свою жизнь не приходилось бывать в кабинете ученого, да к тому же такого известного ученого, как отец Бориса.
Рассаживались не как и с кем попало. Высокая, вся в локонах девица, кажется, невеста Боба (Дементий забыл ее имя), деликатно так подходила то к одной, то к другой паре:
— Сюда, пожалуйста… А вы — сюда… нет, нет, чуть подальше, вот сюда…
Понятное дело, знаменитости были посажены на самые почетные места. Картонку художника-моменталиста прислонили к хрустальной вазе с цветами, стоявшей справа от именинника: хочешь, гляди на оригинал, хочешь, на его художественное воспроизведение.
Если Дементию не приходилось бывать в рабочем кабинете ученого, то и за таким, богато и тонко, если не сказать вдохновенно, сервированным столом он сидел тоже впервые. В глазах рябило от обилия и разнообразия яств, от блеска красивой и тоже бесконечно разнообразной посуды. О назначении некоторых предметов Дементий лишь смутно догадывался: допустим, это — салатница, а это — соусница, но как называется вон та вазочка и что в ней свекольно розовеет? Как попросить, если захочу попробовать? И если кто-то меня попросит положить ложечку содержимого из той вазочки, как догадаться, что именно о ней идет речь? А около Маши стоит глубокая тарелка не тарелка, а что-то в этом роде, и в ней в густой сероватой жиже плавают, похоже, куски дичи — что это такое?
Маша, словно почувствовав его растерянность перед незнакомой стихией стола, непринужденно, как бы между прочим, начала просвещать:
— Ты, Дема, и мне и себе, если хочешь, положи немного печеночного паштета с чесноком — тетя Лина хорошо его готовит. А еще — гурийской капустки и по ложечке сациви, — и где незаметным кивком, где вилкой показывает, за что надо браться.
Вон, оказывается, что за блюдо с дичью в сероватом соусе!
А увидела, как неловко достал ее кавалер сациви и чуть на колени ей не капнул, опять пришла на выручку:
— Дай я сама поставлю, мне ближе…
Замешкался Дементий, соображая, что же именно просит достать Маша и в какой посудине нужное яство находится — она и тут начеку:
— Ладно, тебе далеко… Вика, у тебя там под рукой анчоусы, передай, пожалуйста. А заодно и каперсы… Спасибо!
«Навыдумывают тоже: анчоусы, каперсы, будто нельзя попроще назвать!» — сердился Дементий, еще не зная, что самые большие испытания у него впереди.
Пришел отец именинника, кивая налево и направо, поздоровался с гостями и сел на оставленное для него место рядом с Бобом. Вид у него был спортивный, моложавый, и разве что умные усталые глаза в густой сетке морщин выдавали истинный, уже далеко не молодой, возраст.
Как по команде, стих стук ножей и вилок, смолкли разговоры.
Отец Боба налил себе светлого вина и встал.
— Ну что ж, — сказал он чистым четким голосом, — разрешите мне как старшему среди вас, да к тому же имеющему в некотором роде прямое отношение к появлению на свет нынешнего именинника, открыть наше юбилейное заседание, — тут отец Боба тонко так улыбнулся, и все опять, как по команде, тоже заулыбались. — Нынче Борису исполнилось двадцать лет. Цифра в известной мере круглая или, скажем по-другому, достойная того, чтобы как-то быть отмеченной… Давайте поздравим Бориса с днем рождения. Расти, сын, большой и по возможности умный!.. А вас всех я хотел бы поблагодарить за то, что вы пришли на наш маленький семейный праздник!
Он немного посидел, перекидываясь шутками через стол с Вадимом, Викой, Машей, еще кое с кем из гостей — надо думать, с самыми близкими, хорошо известными ему друзьями Боба. А потом взглянул на часы и снова поднялся со стула. Как раз в это время на улице под окнами коротко прогудела машина.
— Прошу извинить меня — в семь часов встреча с ученым из Латинской Америки. С вами, я надеюсь, нам еще придется видеться, а мой коллега завтра улетает в свою Колумбию… Беседуйте, веселитесь, желаю вам провести вечер приятно и интересно!
Провожаемый почтительными взглядами гостей, отец Боба вышел из комнаты, взял с вешалки плащ, шляпу. Все это время в доме стояла сдержанная тишина. Но как только хлопнула за хозяином входная дверь, стол — получилось опять, как по команде, — загудел, заговорил, застучал, затенькал. Гости — теперь стесняться было некого, разве что самих себя, — потянулись за бутылками с заграничными наклейками, налегли на закуску.
Польстился на заграничное и Дементий: где и когда еще придется попробовать, к примеру, вот это шотландское виски. Он налил из граненой бутылки с красочной этикеткой, попробовал.
— А ничего! Не хуже «Столичной».
— Еще бы! — в тон ему усмехнулась Маша.
— Что значит «еще бы»? — не понял Дементий.
— Да это же подкрашенная «Столичная» и есть!
— Интересное кино!
В разных местах стола красовалось несколько похожих, с иностранными наклейками, бутылок, наполненных одинаково прозрачным, выходит, отечественным питием. И ведь кто-то старался, переливал из пустого в порожнее, кому-то, надо думать, нравится эта бутафория…
С выпивки мысли Дементия своим естественным ходом перешли на закуску. И тут-то для него наступило новое испытание.
Кому не известно, что за столом едят с помощью вилки и ножа. Знал это и Дементий. Но ведь знать — одно, уметь — другое. А откуда было взяться умению, если до совершеннолетия жил он в селе, где щи и кашу ели ложкой, потом три года — на стройке: там и вовсе было не до тонкостей обеденного этикета. Ну не то чтобы Дементию ту же вилку держать в руках не приходилось. Приходилось, конечно. Но если и бывало такое, держал он ее, как и ложку, всегда в правой руке. Здесь же, на кого ни глянь, в правой нож, а вилка в левой. Но как же непривычно и несподручно левой рукой что-то накалывать, а потом нести в рот! Один раз Дементий заехал локтем Маше в ухо, в другой вилка с куском сациви угодила ему не в рот, а куда-то в щеку. Прямо наказание какое-то!
Находясь в постоянном напряжении, Дементий даже плохо ощущал вкус поглощаемых яств. Он знал лишь, что надо обязательно что-то есть, чтобы не опьянеть, но лучше бы, наверное, оставаться голодным, чем вот так мучиться. «Буду поменьше пить, тогда можно поменьше и есть! — сам себе наказал Дементий. — А за ушами трещать не будет — побольше услышу».
Он и в самом деле попытался прислушаться и в ровном гуле застолья стал различать отдельные выкрики, фразы, диалоги.
— Ну, это все равно что пить ром и на этом основании считать себя романтиком, — слышалось с дальнего конца стола, где сидели Альфа с Омегой.
— Откуда это тебе известно? — это дивилась каким-то россказням своего соседа рыженькая девчушка напротив Дементия.
— Так я же классик! — спокойно ответил сосед, поглаживая дремучую черную бороду.
— А это как понимать? — тихонько справлялся Дементий у Маши. — Такой молодой и уже…
— Очень просто: парень учится в МГУ на отделении классической литературы…
Недалеко от этой парочки сидела Софи, только здесь, за столом, разомкнувшая лепестки своего алого ротика.
— Ну сколько можно тащить в литературу доярок и свинарок, которые все счастье своей жизни видят в надоях и привесах?! — томным и вместе с тем обличающим голосом восклицала Софи. — А вот сегодня я прочитала: она лежала в голубой пижаме на кушетке в изящной заграничной позе… Вот как надо писать! Одна фраза, а сразу видишь и пижаму, и кушетку, и позу. Главное же — красиво! Недаром литературу раньше называли изящной словесностью…
«Ты смотри, какая она, оказывается, разговорчивая!» — подивился Дементий.
Должно быть, ободренная тем, что никто не осмелился оспорить ее авторитетный взгляд на литературу, Софи ударилась в философию, начав развивать глобальную мысль о вечном поиске истины. И только тут Кока, которому, надо думать, уже не раз и не два приходилось выслушивать подобные сентенции своей дамы, не выдержал и миролюбиво, с мягкой улыбкой заметил:
— Софи, зачем вам искать истину? Ищите лучше заботливого мужа.
— Вы, Кока, умеете профанировать даже самые высокие и святые мысли, — обиделась Софи и замкнула свои уста прежним алым бантиком.
Провозглашен был один тост за здоровье именинника, за ним последовал второй. Получалось довольно однообразно. И умный, почти не пьющий Боб, видимо, понял это и, поднявшись со своего места, сказал:
— Друзья! Не будем концентрировать внимание на моей скромной персоне. Это не так уж и интересно. Давайте лучше поговорим об искусстве — вы знаете, что среди вас сидят люди искусства, — почитаем стихи, а потом попоем, потанцуем.
— Да, очень интересно услышать что-то из первых рук, из личного творческого опыта, — подхватила предложение именинника Муза и этак выразительно поглядела на усердно работающего над семгой с лимоном одного из людей искусства — Художника.
Тому ничего не оставалось, как отложить нож и вилку и перенести свое внимание с семги на живопись.
— Тема творчества, искусства — море без берегов. Хотелось бы знать, что вас конкретно интересует? — то ли действительно желая сузить тему, то ли выгадывая время, чтобы собраться с мыслями, спросил волосатый мастер кисти.