— Два — ноль в пользу Музы, — подвела итог словесной дуэли Вика.
— Дай я тебя поцелую, Вика, — расчувствовалась Муза.
— Не целуйся с ней! — упреждающе выставил перед Викой свою ладонь Кока.
— Это почему же? — недобро прищурилась на него Муза, но Вику оставила в покое.
— Целовать курящую женщину — все равно что целовать пепельницу.
— Неостроумно! — огрызнулась Муза.
— Зато точно.
Застолье разделилось на небольшие кружки и группки, а общий в начале вечера разговор растекся на отдельные ручейки.
Говорливо было в кружке, собравшемся вокруг людей искусства. К Художнику подсел какой-то джинсовый парень с дальнего конца стола и с ходу завел разговор все о том же, дорогом сердцу мастера, современном стиле в живописи. Дементию, естественно, этот разговор был интересен больше, чем другие, но вот так подсесть в художнический кружок он не мог, если бы даже был и совсем пьяным, а уловить, о чем речь, на расстоянии не удавалось: в гостиной стоял густой гул. Так что он слышал лишь обрывки фраз, имена художников или отдельные выкрики.
— Наши русские Малевич и Кандинский…
— Ха! Нашел русаков!
— Пикассо открыл новую страницу…
— Сальватор Дали своим творчеством закрыл ее…
— А Марк Шагал…
— Что Марк Шагал? Таких Шагалов…
— Надо отличать сюрреализм от сю-сю реализма…
Кто-то, должно быть выпивший поболе остальных, участвовал в разговоре особенно горячо и оригинально. Язык его плохо слушался, выговорить даже короткую фразу было ему непосильно, и он время от времени лишь выкрикивал:
— Модерн!.. Абстракт!.. Автоген!.. Автопоилка!..
Только теперь Актер счел, что час его пробил. После «автопоилки», надо полагать, и его непритязательные песенки будут слушаться, как шедевры исполнительского искусства.
Ему принесли гитару, он поставил ногу на стул, на котором сидел (Муза услужливо подсунула под ботинок салфетку), и какое-то время бренчал струнами, настраивая инструмент, а заодно своим бренчаньем как бы призывая к тишине. И когда ожидаемая тишина наступила, Актер бойким речитативом запел-заговорил, помогая слабому голосу ритмическим подергиванием плеч:
Жи-ил на све-те че-ло-век.
Сла-а-вный был па-ар-ни-шеч-ка.
По-о-лю-бил дев-чон-ку он,
И-и пар-ниш-ке…
Тут шел довольно долгий гитарный перебор, и уж потом только была выдана концовка:
Крышечка!
Такого примерно плана и такого же художественного уровня была спета еще одна песенка. А потом, видимо решив, что слушатели достаточно хорошо настроились на его исполнительскую волну и вошли во вкус, Актер переключился на полуинтим, а потом и полный интим.
Песни интимного пошиба он исполнял с придыханием, с цыганским надрывом, временами переходя на страстный шепот и снова возвращаясь к надрыву и придыханию:
Ах, у нее другой король в груди…
Ты не гляди на даму светлой масти,
А на цыганку лучше погляди…
— Колоссально! — не удержавшись, шепнул Дементий Маше. — Ты какой масти?
Та, сделав строгое лицо, приложила палец к губам: помолчи. Но он заметил, что в глазах Маши прыгали этакие веселые чертики.
Да, Маша, конечно, понимает истинную цену этим пошлым песенкам. Но другие-то — неужто не понимают? Возможно, некоторые поощряют своим вниманием исполнителя из вежливости, но ведь есть и такие, кто восторгается вполне искренно. И как знать, может, Актер действительно неглупый парень и сам прекрасно знает, что ноет низкопробную цыганщину, но, встретив вот такой одобрительный прием, подыгрывает публике. Не играет, а вот именно подыгрывает, угождая самым непритязательным вкусам.
Актер своими песенками как бы кинул мостик к следующему акту застольного действа — веселью полному, никем и ничем не ограниченному.
Из комнаты Боба принесли магнитофон. Дальний, приставной конец стола отодвинули в сторону. Освободилось достаточно много места, где можно было размяться засидевшимся гостям.
Чтобы переход был не таким резким, чтобы сохранить некую преемственность от предыдущего акта, начали с песен. Под магнитофонное завыванье и улюлюканье долговязый Альфа, став рядом с музыкой и отбивая ногой такт, как бы разогревая себя, запел, а лучше бы сказать — заорал:
Я люблю виски.
Я пью только виски.
Каждый вечер виски.
Касторку не люблю…
Певец был тут же дружно и громко поддержан. Правда, кто-то в нестройном хоре голосов повторял за солистом слова, а кто-то просто вдохновенно вопил.
И все это, как пояснила Маша, называлось виски-блюз.
Девушки, сидевшие с Альфой и его друзьями и теперь тоже разгоряченно топтавшиеся подле своих кавалеров, не преминули внести свою лепту. Одна беловолосая длинноногая красавица, уловив в магнитофонном вое и грохоте нужный ей ритм, неожиданно низким голосом запела:
Дайте мне молоток,
Я стукну им по голове
Того, кто скажет мне «нет»!
После этого уже ничего другого не оставалось, как начать танцевать.
Словно бы готовясь к жаркой работе, парни сняли пиджаки, девушки — свитера и кофты. Впрочем, они знали, что делали. То, что последовало за раздеванием, назвать танцами можно было лишь условно. Уже приглашения звучали очень своеобразно. Никто не говорил: «Станцуем?», а «Потрясемся?» или «Поскачем?»
Дементию не раз приходилось наблюдать работу отбойных молотков и на стройке гидростанции, и на московских улицах. Когда рабочий нажимает нужную кнопку, молоток без какого-либо разгона, сразу же, с первой секунды, начинает биться в трескучей лихорадке. Нечто очень похожее можно было видеть и сейчас: ставшие друг против друга танцоры в какой-то момент начинали, словно бы нажималась кнопка, вибрировать, биться в припадочных конвульсиях, вот именно не танцевать, а трястись.
Магнитофонные записи сменяли одна другую, но в танцевальной трясучке ничего не менялось, будто играла одна и та же пластинка.
В клубе строителей, а по летам на открытой площадке, на берегу Ангары тоже устраивались танцы. И молодежь, следуя моде, тоже дергалась и вибрировала под музыку. Но там, пожалуй, больше-то отдавалась дань моде: не было того усердия, той истовости, с какой все это творилось здесь. Те ребята и девчонки развлекались после работы, эти — старательно работали.
Дементию подумалось: а что если Маше тоже хочется потрястись? Сам он такие танцы не танцует — как-то неудобно, стыдно здоровенному парню биться в лихорадке. Но если Маша горит желанием, надо дать ей понять, что он ничего не будет иметь против, если она найдет себе партнера.
— Тебе нравится? — спросил он, ощутив в голосе волнение; так-то не хотелось, чтобы Маше нравилось!
— Не очень, — ответила Маша. — Оно, бывает, и хочется подвигаться, покружиться, а только вот так, словно в припадке колотиться… Знаешь, некоторые девчонки волосы под седину красят. Но ведь седина — это или старость, или горе. Зачем же раньше времени-то, в семнадцать лет, их на себя накликать?! Еще будем седыми… Вот и здесь: здоровые молодцы изображают этаких стоячих эпилептиков. Как-то недостойно, мне кажется…
У Дементия отлегло от сердца: и здесь Маша оказалась на высоте!
Между тем музыкально-танцевальная вакханалия продолжала идти к своему апогею. Словно бы в начале вечера кто-то завел пружину, и вот она сейчас раскручивалась, все убыстряя и убыстряя и без того бешеный темп веселья!
Опять Альфа выскочил в середину конвульсирующих пар и затопал-запричитал, работая руками, как кривошипами:
Привет, бедняк, ты тощ и наг.
Привет, богач, ты толст, как мяч.
Но оба мы танцуем рок —
Свернем себя в бараний рог!
Всегда держащийся на подхвате Омега продолжил своего друга:
Свернем себя в бараний рог,
Нам нет других путей-дорог!
Нам нет других путей-дорог,
Танцуйте рок, танцуйте рок!..
Дементий отыскал глазами Боба с Вадимом. Они — Боб со своей девушкой, Вадим с Викой — тоже толклись в танцевальном кругу. Но танцевали вяло, инертно, точно отбывали обязательный, хотя и не очень интересный, номер: все танцуют и нам надо — нехорошо выделяться…
И вообще, если внимательно приглядеться, собрались здесь не какие-то подонки, просто показывают себя хуже, чем есть. Потому что такой тон задан: чем хуже, тем лучше. Вот и идет что-то вроде нелепого соревнования: один сделал какой-то несообразный жест или спел глупость, а другой старается его переплюнуть и выдать нечто уж и вовсе несусветное. Развязных ухарей, вроде Альфы с Омегой, совсем немного, но задают тон именно они, а хорошие ребята, Борис с Вадимом в том числе, кто более, кто менее охотно под них подлаживаются. Получается, что в такой компании оставаться нормальным, естественным человеку неловко, почти стыдно. Надо обязательно скручивать себя в бараний рог!..
Окончился очередной приступ музыкально-танцевальной лихорадки, и к Дементию с Машей подбежала, обмахиваясь на ходу платочком, раскрасневшаяся, распаренная Муза.
— Машуня! Дема! Что же вы не танцуете? Так здорово!
Муза присела на соседнее с Машей свободное место и — будто только за этим и шла — вперила возбужденно блестевшие глаза в Дементия. Почувствовав нависающую над ним опасность, Дементий заерзал на своем стуле, забеспокоился: не дай бог пригласит танцевать!
— Здорово, Музычка, у тебя получается, — заметив замешательство Дементия, взяла разговор в свои руки Маша. — Недаром ты идешь нарасхват у кавалеров. Где уж нам за тобой угнаться!
— Да, я все время в ходу, — самодовольно, почти горделиво поддакнула Муза и отерла лицо платком. — Упарилась.
Дементий посчитал момент вполне подходящим:
— Вы тут поговорите, а я на минутку отойду, послушаю, о чем люди искусства диспутируют.