ебя Самого, если Ты Сын Божий»[154] — так можно сказать и в нашем случае. То есть пилить приходится самим. С начала февраля я болен и к службе непригоден. Врач констатировал грипп, заболевание сердца, бронхиальный катар. Все это вынудило меня прервать ведение дневника. Воскресные дни тоже не принадлежали мне полностью, поскольку я, к вящему моему сожалению, тоже призван в фольксштурм, где прохожу по выходным до обеда боевую подготовку.
Хотя наши противники стоят на Рейне и Одере, я по-прежнему не верю, что рейх рухнет в результате народного восстания. Без помощи извне и думать об этом нечего.
Покончить с нацистским рейхом мог бы только вермахт. Но единой воли в нем нет. Офицеры высокого ранга, как и партийные бонзы, прекрасно понимают, что с проигранной войной им придет конец. И не будет ни национал-социализма, ни милитаризма. Поэтому война продолжится — до практической невозможности вести ее. То есть если союзники будут продвигаться вглубь рейха, а у немецких войск иссякнет все, что необходимо для сопротивления. Вот так я представляю себе конец войны. Чтобы он пришел, нашим противникам надо еще немного поднажать.
<Комментарий к призыву гауляйтера области Гессен-Нассау верить в окончательную победу еще сильнее, чем когда-либо.>
Верить сильнее, чем когда-либо! К этому призывает гауляйтер Якоб Шпренгер. Это проповедует фюрер, об этом пекутся бонзы. Благодаря такой вере они еще живы. Поэтому никто не имеет права усомниться в своей вере.
Наши правители знают свой народ слишком хорошо. Множество верящих все еще сплочены вокруг деятелей, губящих, убивающих народ.
Но как бы тираны ни тужились, час расплаты приближается неумолимо.
<Комментарий к призыву д-ра Лея трудиться еще продуктивнее, быть еще настойчивее — в его выступлении перед политическими руководителями.>
Д-р Лей превозносит партию до небес. Партия — всемогущий фактор. Конечно, только потому, что партией руководят д-р Лей и его сообщники, используя ее в качестве прикрытия их страстного желания повелевать и властвовать.
Д-р Лей забыл сказать, что за двенадцать лет партия сподобилась завести Германию в пропасть и истребить миллионы ее граждан.
24 марта 1945
27 февраля Майнц подвергся мощному налету, превратившему город в груду развалин. Фишлеры и Кэте Гангльбергер остались без крыши над головой и искали прибежище в Лаубахе, найдя его у нас. Дома, в которых они жили, разрушены до основания, подвалы выгорели. Спасти ничего не удалось. Я бы не покинул Майнц, считая, что возвращение будет связано с серьезными трудностями. Жители Майнца хотя и находились в течение двух дней в зоне боев, но потом война оставила их у себя за спиной.
Многие совсем пали духом и не хотят ничем рисковать, а ведь им предстоит освобождение от нацистского ярма. Они бегут от войны и попадают в район боевых действий. Вместо того чтобы следовать девизу: Долой войну!
Как долго вермахт будет еще сражаться, хотя в этом нет ни смысла, ни пользы?
Привлечет ли немецкий народ после окончания войны к ответственности тех, кто затягивал ее, или обеспечит высокими окладами по гроб жизни?
После 1918 года немецкий народ оказался в дураках. С чего ему быть на сей раз умнее?
<Комментарий к заметке «Рыцарский крест за оборону Шнайдемюля». Награду получил комендант города Генрих Ремлингер, названный в корреспонденции «душой сопротивления».>
Эта «душа сопротивления» пожертвовала без всякой пользы жизнью многих солдат. Получив Рыцарский крест, Ремлингер преспокойно отправился с остатками гарнизона в русский плен.
Любое сопротивление равнозначно сегодня продолжению мук и страданий мирного населения. Так почему же солдаты не перестают сражаться? Потому что тем, кто развязал войну, нечего больше терять. Конец войны — это и их конец. А потому: «Сражаться до последнего вздоха!»
26 марта 1945
Впервые за всю войну наши западные противники с явным энтузиазмом наступают широким фронтом. Американские танки уже в районе Ашаффенбурга (!) и с часу на час двинутся оттуда вперед веером. Американцы и англичане наконец поняли, что победить и проучить немцев можно не радиопропагандой и уговорами, а исключительно силой оружия.
Только что прошел слух о предстоящем применении оружия возмездия. Партия намерена лгать до последнего вздоха. Это ведь так просто — одурачить народ и врать ему не переставая.
27 марта 1945
Немецкая армия бежит!
Со вчерашнего вечера машины мчатся мимо нашего дома в восточном направлении. Шум моторов не давал нам уснуть всю ночь. «Лучшая армия мира» отступает по всему фронту. Куда? К Везеру? Ах, боже мой, какое же вы дурачье! Не смогли удержать ни Атлантический, ни Западный вал, ни укрепрайон вдоль Рейна, что же вы хотите делать в сердце Германии? Что бы ни придумали те, кто хочет продлить войну, армия распадается на глазах, а потому недалек тот час, когда военная машина встанет сама. И после самой страшной из всех войн начнется чрезвычайно серьезный и крайне трудный период восстановления. Это понимают немногие. Война исковеркала мышление остальных, и все их действия подчинены задачам войны. Похмелье продлится дольше, чем это может представить себе закоренелый пессимист.
28 марта 1945
Изменив своему правилу, включил в 11 утра на пару секунд немецкое радио. Диктор как раз говорил: «...в Маннгейме выстроились фольксштурмовцы и юноши из гитлерюгенда, готовые к обороне!» Видя это, можно только воскликнуть: «Отче! Прости им, ибо они не ведают, что творят»[155]. Вообще же царит страшный хаос. Приказы сплошь и рядом противоречат друг другу. Вчера из госпиталя выписали ходячих и направили их к шоссе, бросив на произвол судьбы. Грузовики разных марок мчатся с солдатами и штатскими в восточном направлении. Туда же тащатся люди со скарбом на своем горбу или в тележках. Это безумие длится уже с неделю.
Говорят, что партийные бонзы района Гиссен взяли ноги в руки. Поистине исторический момент! Двенадцать лет угнетения и издевательств — даже не верится, что все это позади.
Кажется, не хватит сил открыто выразить свою радость. Лишь когда последний эсэсовец скроется за углом, можно будет перевести... (сижу за письменным столом, четвертый час пополудни, над Лаубахом гул моторов, вражеские истребители преследуют немецкие колонны — гляжу в небо, в этот момент одна бомба падает на почтамт, другая взрывается у входа во двор Р. Фасад суда поврежден, вылетели оконные стекла — досталось и нашей квартире — в полотне «Плёнляйн»[156] — дырки — мой стол усеян осколками стекла и черепицы. Сильно задеты занавески и цветы) ...перевести дух, приспособиться к обстановке.
Судьба коварна: мы пострадали в последнюю минуту... Но вынесем все, лишь бы знать, что чудовищу по имени Гитлер с его ненасытной жаждой крови и чужих земель остались считаные дни для совершения последних позорных преступлений.
Остатки гитлеровской армии двигались сегодня в полдень мимо нашего дома: дикая орда, банда разбойников с большой дороги, грязное, безмозглое, озверевшее полчище гуннов и варваров. Машины походили порой на цыганские повозки. На тентах, подножках и капотах солдаты в разодранных шинелях — сидя, стоя, лежа.
«Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море»[157], — ликовал Гитлер в рейхстаге осенью <19>39-го. Он имел в виду польскую армию. А что он имеет сегодня?
К вечеру сумятицы на дорогах уже нет. Иногда проедет покореженная осколками машина, за отступающим арьергардом плетутся усталые путники — в направлении на Фрайензеен. Такой на сегодня у драмы финал.
То, что проехало-прошло мимо нас, было, значит, частью той армии, которая отправилась в поход, чтобы грабить и убивать и — как следствие — опозорить немецкое имя на все времена. Надеюсь, найдутся люди с чистой совестью, они и расскажут нашим потомкам, как все было. Я не просто надеюсь — я горячо желаю этого. Не «героев» надо показывать нашим детям и внукам, а зверей в человеческом облике.
Мы ждем приближающихся американцев. Не исключено, что те, кто будет читать эти строки в будущем, не поймут, почему мы так вели себя. Мы ждем не дождемся американцев, которые освободят нас от тирана Гитлера и его приспешников. Тогда в нашей местности не будет войны. После долгого, мучительного состояния угнетенности начнется наконец душевное просветление.
Завтра появятся первые американцы. Ночь не будет спокойной, ведь мы не знаем, станут ли немецкие части оказывать сопротивление. Думаю, арьергардных боев здесь не будет. Скорее, до них дойдет в Хунгене, Нонненроте, Рётгесе и Грюнберге — там проходит автострада. Слышна канонада. В 10–15 километрах от нас. Наступает ночь. Мы ложимся спать.
Ночь на 29 марта 1945
Сон очень беспокойный. Слышны разрывы снарядов. Шум боя приближается. В третьем часу мы встаем и собираемся на кухне. Кроме нас здесь Филипп и Анна Фишлер, а также Кэте Гангльбергер. Время от времени я выхожу в сад, чтобы определить направление артиллерийского и пулеметного огня. К счастью, бой смещается с юго-запада на северо-запад и север. К нам он, по моим расчетам, не придет. И мы снова ложимся спать.
29 марта 1945
В четвертом часу пополудни шум на улице. В подвале нашего дома собираются раненые и соседи. В том числе члены партии с нечистой совестью. Они думают, что наступающие будут вести себя так же, как вели себя немецкие солдаты в Польше и других странах. Я радуюсь этому дурацкому страху. И с удовольствием отпускаю едкие замечания.
Выходим к воротам и следим за движением головы колонны. Танки, бронетранспортеры, грузовики и легковые автомобили. Мы впервые видим американцев. Солдаты вооружены превосходно. (А их здоровая внешность — результат хорошего питания.) Никакого сравнения с нынешним немецким войском. Американская армия производит впечатление отлично обученной, дисциплинированной. Надеюсь, это впечатление не изменится.