Начиная с того самого дня, я не делал никаких проверяемых суждений без того, чтобы не удостовериться в их правоте. Спасибо компьютеру, хотя я редко его использую для невычислительных задач. Однако различия между подходами Виктора Нидерхоффера и моим остаются огромными. Я могу использовать данные, чтобы опровергнуть суждение, но никогда, ― чтобы доказать его. Я могу использовать историю для опровержения догадки, но никогда, ― чтобы подтвердить ее. Например, утверждение: рынок никогда не опускается на 20 % в данном трехмесячном периоде, может быть проверено, но оно становится полностью бессмысленным в случае своей истинности. Я могу отклонить суждение, находя противоположные примеры, но для меня невозможно принять его просто по тому, что в прошлых данных рынок никогда не опускался на 20 % в любом трехмесячном периоде.
Возвращаясь к проблеме черного лебедя, рассмотрим следующие утверждения.
Утверждение A: Нет никакого черного лебедя: я просмотрел 4000 лебедей и не нашел ни одного черного.
Утверждение B : Не все лебеди белые.
Логически я не могу cделать утверждение A, независимо от того, сколько белых лебедей я, возможно последовательно, наблюдал в своей жизни и смогу наблюдать в будущем (кроме, конечно, случая, когда у меня есть привилегия уверенного наблюдения всех доступных лебедей). Однако сделать утверждение В вполне возможно, просто найдя одного единственного черного лебедя в моей выборке. В самом деле, утверждение А было опровергнуто, когда была открыта Австралия, поскольку были обнаружены cygnus atratus ―вид лебедей, черных как копоть! Читатель увидит подсказку Поппера (после того, как мы закончим с моим полунаставником Виктором) о том, что есть сильная асимметрия между этими двумя утверждениями. Такая асимметрия находится в основании знания. А также в ядре моего обращения со случайностью в качестве трейдера.
Следующее индуктивное утверждение иллюстрирует проблему интерпретации прошлых данных без логического метода:
Я только что закончил тщательную статистическую экспертизу жизни Президента Буша. В течение 55 лет я провел около 16 000 наблюдений, и он не умирал ни разу. Я могу, следовательно, объявлять его бессмертным с высокой степенью статистической значимости.
Я глубоко уважаю Виктора, хотя моя манера торговли противоположна его манере. Он продает опционы «без денег», чтобы заработать, я покупаю их с той же целью. Продающий опцион «без денег» ставит на то, что событие не произойдет, я, покупая такой опцион, просто держу пари, что оно может произойти. Он пытается делать устойчивый доход, я предпочитаю шероховатое и редкое вознаграждение. Хотя мы кажемся трейдерами с диаметрально противоположными манерами торговли, однако имеет много общих внешних личных черт. Возможно, их стоит указать здесь по той причине, что мы оба настолько увлечены торговлей, что почти не делаем различий между тем, что обыватели называют «работой», и тем, что считают «досугом». Мы оба ― трейдеры, пробующие пожить с иллюзией работы в научной лаборатории. Мы оба окружаем себя знатоками и учеными, а не бизнесменами (разговор с успешными учеными ― это хорошая наука избежать прозаизма в нашем собственном мышлении). Мы оба пробуем вести жизнь викторианского ученого джентльмена ― с книгами, разбросанными вокруг нас, избегая многих популярных увлечений двадцатого столетия. Мы оба прославляем наши личные идиосинкразии, дабы избежать какого-либо интеллектуального подобия толпе. Ежедневно занимаемся спортом, но он любит конкуренцию, а меня спортивные соревнования не привлекают. Модель Виктора, кажется, соответствует жизни викторианского джентльмена (подобно его герою, Фрэнсису Галтону, несерьезному кузену Чарльза Дарвина, который является подлинным вдохновителем для всех прикладных статистиков). В то время как я, подобно истинному викторианцу, считаю себя первым и последним классицистом и остаюсь погруженным в греко-римскую культуру, в которой я вырос (мои идеалы ― литературные герои). Мы оба сторонимся внимания средств информации, телевидения, газет, избегаем словно чуму болтовню и светские беседы (слишком много шума из левой колонки).
Агент, продвигающий сэра Карла
Теперь я расскажу, как открыл для себя Карла Поппера, благодаря другому трейдеру, возможно, единственному, кого я когда-либо поистине уважал. Я не знаю, относится ли это к другим людям, но, несмотря на то что я являюсь жадным читателем, на моем поведении редко сказывается прочитанное. Книга может произвести сильное впечатление, но оно постепенно меркнет, уступая место новому, более сильному впечатлению (новая книга). Кое-что я должен открывать самостоятельно (вспомните подраздел Горячая печь в главе 3). Эти самостоятельные открытия оставляют более сильные впечатления и длятся дольше.
Такими идеями, которые прочно засели во мне, были идеи сэра Карла, которого я открыл (или, возможно, открыл заново), благодаря трейдеру и философу Джорджу Соросу. Мне казалось, что именно он организовывал свою жизнь в соответствии с идеями Карла Поппера. То, что я узнал у Джорджа Сороса, не совсем соответствовало тому, чему он, возможно, намеревался обучить нас. Я не согласен с его утверждениями, касающимися экономики и философии, но, так или иначе, я уступил обаянию этого венгра, который, подобно мне, стыдится быть трейдером и предпочитает, чтобы его трейдинг был незначительным расширением его интеллектуальной жизни (это можно заметить по его первой книге Алхимия Финансов ). Меня никогда не впечатляли люди с деньгами, (встречал их множество), я не смотрел ни на одного из них, даже отдаленно, как на образец для подражания. Возможно, сказывается эффект противодействия, поскольку богатство вообще отвергает меня, в основном, из-за отношения к эпическому героизму, который, обычно, сопровождает быстрое обогащение. Сорос был единственным, кто, казалось, разделял мои оценки. Он хотел, чтобы его воспринимали всерьез как среднеевропейского профессора, который, так случилось, стал богатым вследствие действительности его идей. (Только в крайнем случае, не будучи принятым другими интеллектуалами в свой круг, он бы попробовал получить этот статус с помощью денег, подобно соблазнителю, который после трудных безуспешных попыток стал бы использовать красный Ferrari как приманку для соблазнения девушки). Кроме того, хотя Сорос не всегда последователен в своих работах, он знал, как обращаться со случайностью, обладал критическим живым умом, меняя свое мнение в зависимости от обстоятельств, ничуть этого не стесняясь (побочный эффект ― обращался с людьми, как с салфетками). Он действовал, публично признавая себя склонным ошибаться, но был силен так по тому, что знал это, в то время как другие считали себя умнее всех и всегда правыми. Он понимал Поппера. Он жил по-попперовски.
Сам по себе, Поппер не был открытием для меня. Я немного слышал о Карле Поппере в юности и в студенческие годы, получая образование в Европе и Соединенных Штатах. Но я не понимал его идей и при этом не думал, что они будут важны (подобно метафизике) для чего-нибудь в жизни. Я был в возрасте, когда испытываешь необходимость читать все подряд, лишь бы не останавливаться. При такой спешке трудно было обнаружить что-то важное в работах Поппера. По-видимому, это было из-за того, что я окружил себя в то время условной интеллектуально-шикарной культурой (слишком много Платона, слишком много марксистов, слишком много Гегеля, слишком много псевдонаучных интеллектуалов), и образовательной системы (слишком много догадок, представляемых на обсуждение под видом правды), либо дело в возрасте ― я был слишком молод и читал тогда слишком много, чтобы перекинуть мостик к реальности.
Поппер тогда выскользнул из моего разума, он не завис на отдельной мозговой клетке ― в багаже мальчика без опыта ему не за что было зацепиться. Кроме того, начав торговлю, я временно выпал из интеллектуальной среды. Мне нужно было делать деньги, причем неслучайные, чтобы обеспечить себе недавно потерянное состояние, а значит, и будущее. Мое состояние только что испарилось в ходе Ливанской войны (до тех пор я жил с желанием быть обеспеченным человеком, подобно почти каждому в моем семействе, за прошлые два столетия). Я внезапно почувствовал себя материально незащищенным, меня обуял страх превратиться в служащего некой фирмы, которая превратит меня в корпоративного раба, вынужденного соблюдать «рабочую этику» (всякий раз, когда я слышу рабочая этика , я интерпретирую ―неэффективная посредственность). Мне срочно необходимо было поддерживать свой счет в банке, чтобы я мог «купить» для себя время думать и наслаждаться жизнью. Последней вещью, в которой я нуждался даже в то время, были философствование и работа в местном Макдоналдсе. Для меня философия стала чем-то таким, чем занимались люди, любящие поболтать, когда у них много свободного времени. Это занятие я оставляю за теми, кто не сведущ в количественных методах либо в других полезных вещах. Для философствования я отводил последние часы своего времяпрепровождения за столиками баров, вокруг университетских городков, когда в наличии несколько напитков и свободный график работы, что позволяет забыть дискуссии уже на следующий день. Слишком много рассуждений может испортить человека, допустим, превратить его в марксистского идеолога. Поппер не должен был повторно появиться в моей жизни, пока я не обезопасил свою карьеру как трейдер.
Местоположение, местоположение
Говорят, что люди обычно помнят время и место, когда они были увлечены захватившей их идеей. Религиозный поэт и дипломат Пауль Клаудел помнит точное место его обращения (или повторного обращения) к католицизму в Соборе Парижской Богоматери ― около какой колоны. Таким же образом, я помню точное место в магазине «Барнс и Нобл» на пересечении 21-ой улицы и Пятой Авеню, где в 1987 году, вдохновленный Соросом, я прочел пятьдесят страниц Логики научного открытия и cкупил все книги Поппера, которые смог унести. Это была скудно освещенная боковая комната, имевшая отличительный запах плесени. Я живо помню мысли, которые промчались через мою голову, подобно молнии.