Цензор Катон высылает Карнида. Монсеньер де Норпуа не помнит свои прежние мнения. Остерегайтесь ученого. Женитьба на идеях. Тот же самый Роберт Мертон, помогающий автору основать ему фирму. Наука развивается от похорон до похорон.
Попросите вашего знакомого математика определить вероятность. Скорее всего, он покажет Вам порядок ее вычисления. Как мы видели в главе 3, посвященной вероятностной интроспекции, вероятность относится не к шансам, а к вере в существование альтернативного результата, причины или мотива. Вспомните, математика ― это инструмент для размышления, а не счета. Давайте снова вернемся к древним. Вероятности всегда рассматривались ими как нечто вне предметного и текучего измерения верований.
Карнид приходит в Рим
Около 155 года до н. э. греческий постклассический философ Карнид из Кирены прибыл в Рим в качестве одного из трех афинских послов, которые пришли просить политического покровительства у Римского Сената. На граждан их города был наложен штраф, и они хотели убедить Рим в несправедливости такого решения. Карнид представлял Академию ― то самое открытое дискуссионное учреждение, где три столетия назад Сократ заставлял своих собеседников убивать его, лишь бы что-нибудь возразить на его аргументы. Теперь она называлось Новой Академией, и была не менее дискуссионной, имела репутацию гнезда скептицизма в древнем мире.
В давно ожидаемый день его торжественной речи он встал и произнес блестящую аргументированную речь, восхваляющую правосудие и то, что оно должно быть на вершине людских мотиваций. Римская аудитория была очарована. Слушателей поразило не только его обаяние, аудиторию поколебала сила его аргументов, красноречие мысли, чистота языка и энергия речи. Но это не было его целью.
На следующий день Карнид возвратился и убедительно доказал концепцию неуверенности в знании. Как? Перейдя к противоречию и опровержению не менее сильными аргументами того, что он убедительно доказал днем ранее. Он сумел убедить ту же самую аудиторию на том же самом месте, что правосудие должно быть низвергнуто вниз в списке мотиваций для человеческих свершений.
Теперь плохие новости. Катон старший («цензор») был среди тех слушателей. Уже весьма старый и не более терпимый, чем во время службы цензором, он, разгневанный, убедил Сенат выслать этих трех послов, чтобы дух спора не запутывал молодежь Республики и не ослаблял устои культуры Рима. (Катон во время своей службы цензором запретил всем греческим риторикам селиться в Риме. Он был слишком серьезным человеком, дабы принять их самосозерцательные изыски.)
Карнид был не первым скептиком в те времена и не первым, кто преподал нам истинный смысл вероятности. Но этот инцидент произвел наиболее сильное воздействие на поколения риториков и мыслителей. Ведь Карнид был не просто скептиком, он был диалектиком ― человеком, который никогда не согласится с любыми предпосылками, исходя из которых он спорит, или с любым из заключений, которые он вывел из них. Он всю жизнь стоял против высокомерной догмы и веры в одну единственную правду. Немного достойных мыслителей соперничали с Карнидом в строгом скептицизме. Сюда стоит включить средневекового арабского философа Аль-Газали, Юма и Канта, но только Поппер сумел поднять его скептицизм до уровня всеобъемлющей научной методологии. Поскольку главное учение скептиков состояло в том, что ничто не могло быть принято с уверенностью, то были сформулированы выводы о различных степенях вероятности, которые и обеспечили руководящие принципы. Ступая далее назад во времени в поисках первых известных использований вероятностного мышления в истории, мы находим, что появляется оно в шестом столетии до н. э. в Греческой Сицилии. Там понятие вероятности использовалось в юридической практике самыми первыми риториками, которым при обсуждении случая необходимо было показать наличие сомнения относительно уверенности в обвинении. Первым известным риториком был сиракузец по имени Коракс, который обучал людей спорить о вероятности. В основе его метода лежало понятие наиболее вероятного. Например, право собственности на участок земли при отсутствии дополнительного информационного и физического свидетельства должно переходить к человеку, чье имя наиболее известно в контексте этого участка. Один из его студентов, Горгиас, взял этот метод аргументации в Афины, где тот получил свое развитие. Были установлены такие наиболее вероятные понятия, которые научили нас рассматривать возможные непредвиденные обстоятельства как отличаемые и разделимые события с вероятностями, соответствующими каждому из них.
Вероятность ― дитя скептицизма
До тех пор пока над средиземноморским бассейном не стало доминировать единобожие, которое вело к вере в некоторую уникальную форму правды, чтобы позже разродиться эпизодами коммунизма, скептицизм получил распространение среди многих основных мыслителей и, конечно, проникал в мирскую жизнь. Римляне не имели религии самой по себе, так как они были слишком терпимы, чтобы принять заданную правду. У них были собрания разнообразных гибких и синкретических суеверий. Я не буду слишком вдаваться в теологию, но скажу, что нам пришлось ждать дюжины столетий в западном мире, чтобы снова поддержать критическое мышление. Действительно, по некоторой странной причине в средневековые времена критическими мыслителями были арабы (через постклассическую философскую традицию), в то время как христианская мысль была догматичной. Затем, после Ренессанса, они загадочным образом поменялись ролями.
Одним из античных авторов, который являет собой свидетельство такого мышления, стал говорливый Цицерон. Он предпочитал руководствоваться вероятностью, чем утверждать с уверенностью. Такая позиция очень удобна, говорят некоторые, потому что позволила ему противоречить себе. Для нас, кто учился у Поппера оставаться самокритичным, это может служить основанием для еще большего уважения, поскольку он не продолжал упрямо выражать мнение по той простой причине, что высказал его в прошлом. Действительно, ваш среднестатистический профессор литературы обвинил бы его в противоречиях и перемене мнения.
Только в современную эпоху появилось желание быть свободным от собственных прошлых утверждений. Нигде это желание не проявилось более красноречиво, чем в Париже. Студенты Франции в 1968 бесчинствовали в настенных надписях. Молодежь, без сомнения, задыхалась под гнетом требований жить интеллектуально и последовательно, и произвела на свет, среди других драгоценных мыслей, следующее требование:
Мы требуем права противоречить самим себе!
Мнения монсеньера де Норпуа
Современные времена преподают нам печальную историю. Внутреннее противоречие не может быть позорным ― вопрос, который может доказать заболевание науки. В романе В поисках утраченного времени Марсель Пруст описывает полуотставного дипломата, Маркуса де Норпуа, который до изобретения факсимильного аппарата, подобно всем дипломатам, был светским человеком, проводившим значительное время в салонах. Рассказчик видит, что господин де Норпуа открыто противоречит себе по некой проблеме (довоенное восстановление отношений между Францией и Германией). Когда ему напоминают о его предыдущей позиции, господин де Норпуа, кажется, даже не помнит ее. Пруст оскорбляет его:
Монсеньер де Норпуа не лгал. Он просто забыл. Каждый забывает довольно быстро о том, что он глубоко не продумал, и что диктовалось Вам имитацией и окружающими страстями. Происходят перемены и с ними меняются ваши воспоминания. Даже чаще чем дипломаты, не помнят мнений, которые выражали в некоторый момент жизни, политические деятели, и их выдумки больше относятся к избытку амбиций, чем к недостатку памяти.
Господин де Норпуа создан, чтобы стыдиться того факта, что когда-то выражал другое мнение. Пруст не считал возможным для дипломата передумать, предполагая, что мы должны быть преданными нашим мнениям. В противном случае, каждый становится предателем.
Теперь я скажу, что монсеньер де Норпуа должен был бы быть трейдером. Один из лучших трейдеров, с которыми мне доводилось когда-либо сталкиваться в жизни, Найджел Баббаг, обладает замечательным свойством быть полностью свободным от любой зависимости в своих верованиях. Он не выказывает абсолютно никаких затруднений, покупая данную валюту на чистом импульсе, хотя всего несколько часов назад яростно доказывал перспективы ее будущей слабости. Что заставило его передумать? Он не чувствует себя обязанным объяснять это.
Публичный человек, наиболее явно наделенный такой чертой, ― это Джордж Сорос. Одна из его сильных сторон ― быстро, без малейшего затруднения пересмотр своего мнения. Проиллюстрируем такую способность Сороса мгновенно и полностью изменить свое мнение следующей историей. Французский трейдер Жан-Мануель Розан обсуждает эпизод из своей автобиографии, замаскированный под роман, чтобы избежать юридических исков. Главный герой (Rozan) имел обыкновение играть в теннис в Хамптоне на Лонг-Айленде с Георги Саулосом, «пожилым человеком с забавным акцентом», и иногда участвовать в обсуждениях рынка. На первых порах он не знал, насколько важным и влиятельным господином был Саулос в действительности. В один уикэнд в суждениях Саулоса преобладали медвежьи аргументы, за которыми рассказчик не мог уследить. Он, очевидно, «коротил» рынок. Несколькими днями позже рынок яростно поднялся, делая рекордные максимумы. Главный герой, волнуясь о Саулосе, спросил его на следующем теннисном матче, не пострадал ли тот. «Мы сделали убийство, ― сказал Саулос. Я передумал. Мы закрылись и сильно встали в длинную».
Это та самая черта, которая несколькими годами позже отрицательно воздействовала на Розана, что почти стоило ему карьеры. Сорос в конце 1980-ых дал Розану 20 миллионов долларов на спекуляции на довольно длительный срок, что позволило ему учредить торговую компанию. Почти втянули в это дело и меня. Несколькими днями позже, когда Сорос посетил Париж, они за завтраком обсуждали рынки. Розан заметил, что Сорос отдаляется и затем он полностью забрал деньги, не да