Осоловевшим взглядом Питер глядел на мостки. Потом протянул руку, указал на валяющийся возле ведра раскрытый секатор. Лезвия по краю тоже были темно-красными. Питер захотел вскочить, убежать отсюда в дом, там звать на помощь, подвывая от страха срывающимся голосом.
– Откуда кровь? – еле слышно пролепетал он. – Вы что наделали?!
Чуть в стороне от сидящего Питера расплывалась маленькая кровавая лужа у босых ног Йонаса. Правая штанина комбинезона была высоко подвернута, на передней поверхности голени красовалась длинная резаная рана. Кровь стекала по ноге на доски тонкой извилистой змейкой, но мальчишка будто не замечал ее. Кевин оттеснил Йонаса в сторону, опустился на колени и зажал рану смоченным в воде носовым платком. Мальчишка зашипел сквозь зубы, когда мокрая ткань коснулась кожи, побледнел, но яркие зеленые глаза остались спокойными.
– Очень больно? – спросил Кевин тихо.
– Ерунда, – отмахнулся Йон, не сводя глаз с Питера. – Пит, ты тут? Ты с нами?
– Это что…
– Ах-ха, с нами. Ты слышал, о чем я просил?
Питер кивнул. В доме хлопнула дверь: видимо, кто-то увидел его мокрым на мостках. Йонас схватил ведро, быстро черпанул еще воды, вылил на мостки, смывая кровь. Присел на корточки, развернул вниз штанину и умоляюще прошептал:
– Ребята, если Палмер узнает – он ее пристрелит. Молчите, я вас прошу. Я вам все объясню, клянусь. Пит?
– Слышу…
Между кустами замелькало нежно-сиреневое платье миссис Палмер. Питер встрепенулся, встал между друзьями и принялся тараторить, разыгрывая обиженного:
– Вы что – с ума посходили? Дай сюда ведро, дурак несчастный! Кев, уж ты-то… Такой воспитанный, еще в очках! Вот и разнимай вас после этого! Хотите носы друг другу разбивать – валите к деревенским! Тут приличный дом! Ясно?
Он голосил, обвиняя друзей во всех смертных грехах, а сам косился на неподвижное зеркало пруда. Офелии не было видно. Перед глазами так и стояло ее лицо с перепуганными глазами, развевающиеся в толще воды волосы и мелкий узор на ленточках, так похожих на кружево. Ребята толкали друг друга, сдерживая смех, Кевин нет-нет а пытался пожать руку Йонасу.
– Фашу-уга, – тянул он.
– Евреище, – корчил рожи Йонас. – Так тебя, ах-ха. Пит, прости, я чесслово не хотел тебя облить!
Мама Питера примчалась с таким лицом, будто бы две минуты назад все трое мальчишек упали в яму с крокодилами и ядовитыми змеями.
– Питер!!! О господи, почему ты мокрый? – запричитала она. – Что случилось?
– Мам-мам-мам! – Мальчишка переключился на нее. – Это все ведро! Мам, эти два дурака сцепились, я водой их хотел, а огреб сам! Мам, все хорошо! Я все равно их помирю!
«Два дурака» дружно закивали, заулыбались. Кевин встал так, чтобы не было видно валяющегося на мостках секатора. Йонас добродушно развел руками.
– Простите, миссис Палмер, извините, миссис Палмер! У нас был расовый конфликт, и он исчерпан!
– Никаких расовых конфликтов в моем доме! – прикрикнула Оливия Палмер и уже спокойно, со сдержанностью настоящей леди добавила: – Питер, переоденься и спускайся на кухню. Сделаю вам чаю с бутербродами. Мальчики, прошу за мной.
Ребята и миссис Палмер ушли, а Йонас слегка задержался: сказал, что обуется и отнесет злополучное ведро в сарай.
Он нагнулся, закатал штанину, посмотрел на рану, которая только что обильно кровоточила, а сейчас смотрелась так, словно он поранился несколько дней назад. Хмуро кивнул, обул потрепанные кеды, стиснул мокрый окровавленный платок в кулаке. Оглянулся на пруд: светлый силуэт маячил вдалеке, у решетки, частично перегораживающей ручей.
– Извини, что пришлось так, Офелия, – сказал Йонас едва слышно. – Я верю, что ты не сделала бы ему ничего плохого. Но тебе сейчас так плохо самой, что я должен был быть уверен, что ты не тронешь Пита. Я тебе клянусь: мы что-нибудь придумаем. Только сперва мне придется все рассказать этим двоим. И это будет очень сложно.
Глава 18
Старая ива убаюкивающе шелестела листьями – словно напевала колыбельную. Поплавки покачивались на воде, лениво уплывая по течению в сторону омута у другого берега ручья. Солнце мягко поглаживало загорелые спины троих мальчишек, лежащих с книжкой в траве. Рядом с ними в красной бейсболке высилась горстка карамелек, из которой они тягали по очереди.
– Ну как всегда, на самом интересном месте эта дурацкая надпись! – вздохнул Кевин, переворачивая последнюю страницу комикса. – Кто вообще придумал это «продолжение следует»?
– Ах-ха, – согласился Йонас и перевернулся на спину. – Скучная надпись. Нет бы там было что-нибудь этакое. Ну, про героев. Или про мир. Как выдержка из учебника. Или вкладыш типа сигаретной карточки.
– Я могу нарисовать, – предложил Питер. – И будут у вас карточки по комиксам.
– И их можно будет продавать желающим! – оживился Кевин. – Мы заработаем денег, соберем машину для экспериментов…
– Каких экспериментов? – приподнялся на локтях Йонас.
– Со временем. Я сейчас про это читаю, – гордо задрал облупившийся от солнышка нос Кевин.
– А ты уверен, что у тебя не электрический стул получится? – поддел приятеля Йон.
– Знаешь, вот у тебя точно только он и получится! – вскинулся Кевин. – Потому что ты…
– Немец, немец, – покивал Йонас. – А у тебя клюет.
Кевин подскочил с места как ужаленный, запрыгал в траве, схватив удочку. Питер уселся поудобнее, подобрав под себя ноги. Смотреть, как Кевин ловит рыбу, было почти что как ходить в кино. Каждую пойманную плотвичку Кев встречал такими йодлями, которым позавидовали бы даже самые голосистые горцы. Трясущимися руками он снимал рыбешку с крючка, целовал ее и поднимал над собой, как бесценный трофей, добытый в битве. В ведро с водой рыба отправлялась с не меньшими почестями. Кевин бормотал какие-то заклинания, насаживая червяка на крючок, тщательно плевал на него и долго прицеливался, прежде чем закинуть удочку снова. Йонас и Питер обхохатывались, всякий раз наблюдая весь процесс.
– Надо было его какому-нибудь ритуальному танцу научить, – шепнул Йонас, созерцая пассы над пойманной плотвой. – Или переобувать сандалии с ног на руки. Типа чтобы точно клевало.
Кевин оказался невероятно азартным рыбаком и столь же наивным: Йонас наговорил ему на первой рыбалке феерической ерунды из разряда «рыболовной магии и техники», в которую Кев поверил. Питер удивлялся, глядя на то, как его фанатеющий от науки друг внимает белиберде Йонаса, разинув рот. К счастью для всех, белиберда была абсолютно безобидной.
– Громче орать надо, – напутствовал Йонас начинающего рыболова. – Чем громче орешь, тем больше рыбы знает, что тут классно. Звук под водой разносится плохо, ты это сам знаешь, ученая голова. Так что давай, старайся.
От воплей Кевина с ивы сорвались напуганные птахи. Мальчишка покашлял, набрал полную грудь воздуха и снова издал душераздирающий крик. Питер закрыл лицо ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущийся наружу смех. Йонас подошел и похлопал Кевина по плечу.
– Отлично. Теперь жди целую акулищу на свой крючок. Ты, когда забрасывал, на одной ноге попрыгал?
– Нет, – растеряно пожал плечами Кевин. – Забыл.
– Ну тогда все. После седьмой рыбы надо скакать на одной ноге, когда забрасываешь. Иначе конец рыбалке.
Йонас сделал скорбное лицо и вернулся туда, где Питер меланхолично перелистывал комикс.
– Пит Опилками Набит, – окликнул он его. – Кончай киснуть.
– Жарко сегодня, – вздохнул Питер.
– Тебе уже две недели жарко. Особенно по вторникам и субботам.
– Йо-о-он! – завопил Кевин у воды. – У тебя клюе-о-от!
Йонас умчался подсекать и выуживать рыбу. Питер лег в траву, закинув за голову руки, и прикрыл глаза.
Вот уже две недели, как он старался поменьше бывать дома по вторникам и субботам. В эти дни приезжала миссис Донован – и все внутри Питера холодело и переворачивалось. Такое же чувство он испытывал, когда лечил зубы у дантиста: беспомощность, невозможность избежать неприятной процедуры, страх перед болью. Яркая лампа, белоснежные стены и пол, уродливое громоздкое кресло в кабинете добавляли паники. Миссис Донован была страшнее дантиста. Поход к врачу не всегда заканчивался лечением зубов. А визиты тренерши никогда не приносили покоя или удовольствия ни Офелии, ни Питеру. Мальчишка понимал, что ничем не может помочь русалочке, и это заставляло его уходить как можно дальше, когда в саду ставили граммофон и клали рядом пластинку с «Голубым Дунаем».
А еще он боялся Офелии. Неделю он вообще не подходил к пруду и не спускался в нижнюю гостиную. Лишь изредка смотрел на водоем из окна оранжереи. Русалка или плавала у решетки, или не показывалась совсем. Но однажды Питер пришел на любимое место среди цветочных кадок и бесчисленных лиан в то время, в которое обычно приходил играть с Офелией, и увидел ее у бортика. На дорожке лежал позабытый мячик, и русалка покачивалась в воде вверх-вниз как раз напротив него. Она думала, что Питер придет играть. Она ждала его. А он не пришел. Просидел два часа с раскрытой на коленях книгой, но не прочел ни строчки: смотрел на Офелию. Она то ныряла, то снова появлялась на том же месте. Все два часа. Потом Питер не выдержал и ушел в свою комнату.
Он ворошил рисунки, изображающие девочку-цветок. Такую красивую, что трудно было вообразить себе что-то более прекрасное. Рассматривал картинки и невольно обращался к памяти ощущений.
Глубина – темная, заполняющая все пространство, стирающая любые понятия о расстоянии. Тишина такая плотная, что кажется, будто Питера завернули в толстый слой ваты. Прикосновение, холодное и мягкое, как ил на дне реки. Волосы, словно развевающиеся на ветру, – белые-белые. И запрокинутое вверх лицо с огромными распахнутыми глазами, в которых живет глубина.
Опасная. Йонас прав, она такая опасная…
«Она убила бы меня, – думал Питер, глядя на проплывающие над старой ивой стада легких облаков. – Она обняла меня, чтобы утопить. Она обнюхивала меня, как рыбу, которую собирается съесть. Я хотел ей только добра, я никогда не пугал ее, а она убила бы меня. Если бы Йонас не распорол ногу секатором и не отвлек ее на свою кровь, меня бы уже не было».